***
Как обычно и пишут в таких случаях — ничего не предвещало беды. — Эй, ну чего ты столбом стоишь? Пошли уже! — Эмили настойчиво потянула Аню за собой в сторону проезжей части, — Сейчас ведь в кино опоздаем! — Погоди, я, кажется, оставила в кафе свой кошелек, — Аня отчаянно копалась в сумке, в которой, вероятно, лежало все что угодно — от карамелек до швейного наборчика — но только не кошелек. Брагинская мысленно ругала себя последними словами. Ну как можно быть такой разиней? …и она уже не видела, как рядом взметнулась чужая короткая юбочка. Уже не слышала звонкий голос Эмили, когда та бодро сообщила о том, что самостоятельно перейдет дорогу и будет ждать на другой стороне. Уже не обращала внимания на то, что Джонс побежала через дорогу, спотыкаясь на высоких каблуках. Зато протяжный, леденящий кровь гудок огромного грузовика она услышала, пожалуй, слишком отчетливо. А далее Анну ждал лишь туман. Плотная завеса перед глазами, напрочь перекрывающая собой все мысли и воспоминания. Состояние, которое Брагинская и врагу бы не пожелала. Белесая дымка застилает собою глаза — и Аня перестает видеть окружающий мир, который все так же продолжает вертеться. Забивает уши — и она не слышит ничего кроме собственных путаных мыслей. Тяжелыми комками оседает в горле — она не может даже произнести последнего слова на похоронах Эмили Фрэнки Джонс. И, наконец, это прочно обосновывается в голове, подчищая все воспоминания девушки. И, ко всему прочему, из головы Анечки Брагинской напрочь выветривается то, почему именно строго-настрого воспрещается воскрешать мертвых с помощью черной магии.***
В первый день пропала Анина кошка. Находясь в состоянии опьяняющей эйфории, Анна даже не заметила пропажи пушистой серенькой Машки, ее верного питомца и друга. Эмили, родная Эмили, дорогая Эмили теперь снова сидит рядом, прямо тут, на расстоянии вытянутой руки. Она более не лежит хладным трупом в сырой земле, она теплая, пахнущая чем-то сладковатым, вроде клубничного мороженого, и, что главное, живая. Правда, от жизнерадостной улыбки, ранее почти всегда играющей на ее устах, не осталось и следа. И взгляд сделался таким пустым, будто теперь не было в девушке того, что называют душой. Душа… Но Ане все равно. Она нежится в объятиях любимой и улыбается своим мыслям — наконец-то все будет как прежде, наконец-то все будет хорошо. А будет ли?***
Это она сожрала кошку Эмили отчаянно рыдала на груди у Ани, прижималась к ней и сквозь слезы не прекращала шептать: — Прости меня, я… Я не смогла сдержаться… С тех пор… С тех самых пор я постоянно чувствую голод. Я пробовала есть обычную еду, но меня наизнанку выворачивало даже от запаха моих любимых гамбургеров. Мне нужна кровь, кровь и плоть, Аня, понимаешь?! Если бы я не убила и не съела Машку, точно набросилась бы на тебя. Аня, Анечка, что же мне делать? — Послушай, — Анна крепче сжала трясущиеся плечи Эмили и улыбнулась так тепло, как могла улыбаться только она, — мы справимся с этим. Ты мне веришь? И Эмили кивнула, утирая рукавом дорожки слез. Она действительно верила.***
— Эмили, не противься. Я же знаю, ты голодная. С этими словами Аня наконец сняла крышку с подноса. Волнующий запах с новой силой заструился по воздуху, и Эмили, не выдержав, отложила книгу и обернулась. На подносе лежали две миниатюрные девичьи ручки, отрезанные аккуратно по локоть. Они были совсем свежие, старательно откромсанные от еще теплого трупа. Потому с них струйками сочилась алая кровь, растекаясь по подносу. Эмили напряглась, словно пантера перед решающим прыжком на жертву. Некогда мягкие черты лица как-будто заострились, само хорошенькое личико вмиг сделалось каким-то диким и чужим. Аня вздрогнула. Не впервые ей доводилось видеть такую Эмили, но Брагинская все никак не могла привыкнуть. — «Ничего, — мысленно успокаивала себя девушка, нервно дергая кончик длинной платиновой прядки, — сейчас она поест и снова станет той самой Эмили, которую я знаю и люблю. Моей Эмили.» Раздались странные, хлюпающие звуки, иногда прерывающиеся громким хрустом косточек и хрящиков. Эмили крепко держала кусок кровавого мяса, некогда бывший частью человеческого тела. Она тщательно обгладывала каждую косточку, стараясь не пропустить ни единого кусочка плоти. Девушка жадно ела, отвернувшись от Анны — все же Эмили неловко от своего вида. Но инстинкты все же берут свое — Эмили уже без капли стеснения откладывает на поднос кости и ошметки, оставшиеся от второй руки. Кажется, что кровь буквально повсюду — на столике, на старом диване, на одежде. Но пугает Анну в эти секунды именно лицо Эмили — весь подбородок измазан в ярко-красной жидкости, алые капли текут по пухлым губкам, а глаза…глаза горят, нет, пылают диким пламенем, а некогда голубые радужки сами принимают красноватый оттенок, словно и они налились кровью. Она все еще голодна. — Что же это была за девушка… — задумчиво тянет Эмили, облизывая собственные пальцы, — ты ее знала? — А, да так, одна молоденькая китаянка, — нарочито беззаботно отмахивается Аня, хотя у самой ладони уже липкие от пота, — всего лишь вместе учились в колледже, даже дружили раньше… Так что я без проблем назначила ей встречу в безлюдном месте... — И что, ее тело… -…лежит в морозильной камере, — выдохнула Анна. — Значит… Ты можешь отдать мне ее сердце? — Но… — замялась Анна. — Ну Анечка, миленькая, — тут же принялась канючить Эмили, по-детски выпятив нижнюю губу и сложив руки в молитвенном жесте, — отдай мне ее сердечко! Ну что тебе стоит? — Понимаешь, я хотела похоронить хотя бы его. Думается мне, кроме сердца и костей от нее ничего не останется. — Я. Хочу. Ее. Сердце, — звонкий девичий голосок Эмили в мгновение ока изменился, став холодным, твердым и гулким, как если бы по замерзшей трубе монотонно стучали молотком. А взгляд ее тут же сделался злым и колючим, буквально пронизывающим до костей. И сейчас, именно в эту самую минуту Анне впервые показалось, что Эмили сама готова броситься на нее и вырвать вожделенное, еще горячее и бьющееся сердце из ее, Аниной, груди. — Хорошо, я принесу его для тебя. — Анечка, ты чудо, — и вновь личико делается милым и невинным, снова голубеют большие глаза. Только где-то в самой глубине зрачка, как на дне глубокого темного колодца, притаилась искра, выжидающая того момента, когда можно будет обратиться в голодное пламя. Через некоторое время Анна вернулась, с осторожностью внося новый накрытый тяжелой крышкой поднос. Аккуратно поставила его на тот же столик, прямо перед Эмили, а сама села рядом и выжидающе уставилась на девушку. Та в свою очередь, казалось, вот-вот начнет смеяться и хлопать в ладоши от счастья. Эмили нетерпеливо откинула крышку, и — вот оно — маленькое сердечко, которое еще каких-то несколько часов назад радостно билось в хрупкой груди бедной девушки. И сейчас оно кажется таким живым, будто вот-вот вновь затрепещет, забьется. Но нет, этому уже не бывать. С животной жадностью хватает Эмили сердце. И сразу, уже не стесняясь присутствия Анны, впивается в него хищно заострившимися клычками, рвет его зубами, закатывая глаза от наслаждения. И опять все лицо, все тело ее покрывается чужой кровью, обильно стекающей и капающей на все подряд. Джонс в последний раз с наслаждением причмокивает губами и, жмурясь, с благодарностью смотрит на Аню. Кажется, будто она вот-вот замурчит, словно дикая тигрица, завершившая свою кровавую расправу над жертвой. И весь ее вид, такой притягивающий и пугающий одновременно, будоражит сознание Брагинской. И она не выдерживает. Наклоняется ближе к Эмили, настолько близко, что чувствует ее рваное дыхание у себя на губах. Еще миг — и Эмили сама накрывает бледно-розовые губы возлюбленной своими, пачкая, нет, скорее украшая их теплой кровью. Анна отчетливо чувствует этот солоновато-металлический привкус во рту. Когда девушкам уже не хватает воздуха, Эмили мягко отстраняется, и по Аниному подбородку стекает кровавая дорожка. И ей это нравится. Нравится сминать и покусывать в страстном поцелуе губы Эмили, нравится ощущать этот вкус. Наверное, она навсегда его запомнит, ведь ей некуда от него бежать, некуда спрятаться от всего этого. Но она и не собирается скрываться от него. От этого яркого вкуса теплой крови, голодной любви и всепоглощающего безумия.