Good intentions

      Джек стал волком. Большим, с мощными, но мягкими, покрытыми густым мехом лапами, что ступают тихо и медленно по дощатому полу позабытого богом трейлера. Волка, с подпалённой серебристой шерстью и исчерченной глубокими шрамами спиной, следовало приручать к ласке, к человеческому теплу. Хотя бы отучить от зловещего оскала всякий раз, когда Джесси бережно снимал с него маску, ставшую для Солдата-76 вторым лицом. В такие минуты Моррисон хмурил светлые, будто припорошённые пеплом, брови, смотрел на Джесси и, казалось, не узнавал в высоком ковбое мальчишку из прошлого, того самого, которого Габриэль Рейес поставил перед выбором: гнить в тюрьме или вступить в Blackwatch. Маккри, не задумываясь, выбрал второе, — жизнь короткая штука и точно не предназначена для того, чтобы гнить за решёткой. Джесси усмехается сам себе, — когда-то он был ребёнком, несмышлёным балбесом. Совершал и говорил глупости, мечтал и жил, не задумываясь о тех, кто его окружает. Моррисон, Рейес, Амари, Райнхардт, Циглер были не больше, чем фамилиями людей. Вспоминать о тех временах рядом с Джеком хочется меньше всего, и бередить прошлое — не лучшая идея. Прошлое должно оставаться позади, с его нераскрытыми вопросами, несказанными словами и навсегда ушедшими людьми.       Спина Джека испещрена шрамами. Такими неестественно-белыми на светлой коже. У каждого рубца своя история, и иногда Моррисон рассказывает о них хриплым, низким голосом. Каждый шрам — это память. Затянувшимися, белёсыми, словно родимое пятно, шрамами испещрены шея и плечи. Джесси знает, что косой шрам у изгиба шеи оставлен одним из наёмников Лос-Муэртос. Темно-розовыми болезненными отметинами исчерчены сильные бледные руки, — они с последней вылазки, когда Маккри, цепляясь за стены и сплёвывая сгустки крови, на руках нёс бывшего лидера Overwatch прочь от горящего здания, готового вот-вот взорваться и похоронить под обломками. Отметины от пуль, близ которых кожа съёжилась, стала шершавой, грубой и удивительно чувствительной — старые, ещё с тех времён. Джек хрипит, закрывает глаза всякий раз, когда Маккри касается их горячим шершавым языком, медленно зализывая, словно пытаясь скрыть их от чужих глаз. Солдат-76 не отталкивает, не говорит ни слова, когда Джесси утягивает его за собой на свалявшие простыни, когда механическая рука крепко и надёжно удерживает запястья над головой, не давая дёрнуться, и Моррисон не может даже сделать вздох от накатывающей горячей волны. Когда на него наваливается, плотно прижимается крепкое горячее тело, и Маккри продолжает касаться шрамов языком — тягуче, медленно, чуть издевательски, широкими и влажными мазками, Джек просто закрывает глаза и позволяет делать с собой все, отпуская на самотёк. Позволяет касаться борозды на бедре, оставленной будто бы когтями дикого зверя. Разрешает сжать собственное горло, чтобы услышать тихое возбуждённое «не шевелись», в котором можно уловить мягкие нотки. Это ощущается неестественно правильным, словно только эти касания, хриплое и шумное дыхание и резкие, глубокие, вызывающие дрожь толчки — все, что нужно было так много лет. В шутку ковбой зовёт это «терапией от хреновых мыслей». Джек вынужден признать, что иногда такая терапия помогает — плохо получается думать о спасении мира, когда тебя вжимают в подушку, и бедра сжимают механические пальцы, крепкие и холодные. Моррисон знает одно, — Джесси никогда не коснётся глубоких, до сих пор не заживших рубцов на лице Джека, зная, что у всякого доверия бывают пределы, и что, только проведя пальцем по вспухшим темно-розовым бороздам, он сломает хрупкое понимание, что между ними есть. Для всего нужно время.       Вечером, в тусклом свете заходящего солнца, Джесси любит касаться спины Джека холодными пальцами механической руки, выписывая незамысловатые фигуры. Солдат-76 вздрагивает, чувствуя осторожное, едва ощутимое прикосновение к розоватым рубцам выше лопаток — шрам, оставленный в день, когда все изменилось, и Overwatch перестал существовать. Воспоминания отдают горечью, сожалением, а пахнут кровью и гарью. Джек не в силах забыть тот день, что возвращается в кошмарах, повторяясь снова, снова и снова. Он знает — винить некого, сожалеть слишком поздно и искать ответы в руинах нет смысла. Шрамов много, так много, что всякий раз ковбой устаёт считать их, лениво откладывая холодную, неживую ладонь. В такие минуты не хочется ни о чем говорить, а вспоминать прошлое и подавно. Закат догорает, вспыхивает алым, а позже малиновым росчерком, будто взметнувшееся пламя, и, по неясной иронии, именно в этот момент Джек поднимается с пожухлой травы, снова надевает маску-визор, становясь Солдатом-76, замыкаясь от Маккри. Ковбой не упрекает и не пускает шуточки — у каждого свои тараканы, и Моррисон не исключение.       Им уже давно стоило поговорить о минувшем, о том дне, что изменил жизнь многих. Джесси хотел многое сказать, и услышанное от Джека стало бы последним ответом тех, кого уже нет. Весточка с того света от Аны, которой, ещё будучи подростком, до цветных искр в глазах восхищался Джесси и дарил сорванные близ полигона букеты ромашек. Ответ от Габриэля, чья гибель стала сильным ударом для Маккри — не от слёз, а от выпитого коньяка застилался густой пеленой взгляд, и Джесси не мог связать и слова, давясь воздухом, когда Шимада вытаскивал его из придорожного бара. В конце концов, это был бы ответ самого Джека, так и не рассказавшего, что произошло на базе в Швейцарии. Маккри прекрасно знает — никто не собирается ему ничего объяснять. Правду о произошедшем знали только двое — Гэйб и Джек. Рейеса давно уже нет в живых, а Моррисон скорее унесёт эту тайну в могилу, чем кому-либо расскажет. Почему-то молчание задевает не так сильно, как Джек, нервно отдёрнувший руку, — тёплая, смуглая, покрытая темными волосками у пальцев ладонь ловит только воздух, нагретый солнцем.       — Ты был сильным все эти годы. Пора бы и отдохнуть, уйти на покой. — Тихо произносит Маккри. Без шуток, без насмешливой интонации в хриплом, прокуренном голосе. Просто говорит как факт. Джесси и сам устал. Он уже не знает, за что сражается, и не понимает, ради чего до сих пор сражается Моррисон. Все идеалы успели перемениться сотню раз, а мысли о спасении мира так глупы и наивны. У Джека вбита глупая мысль — «если не я, то кто?». «Кто-то, но не ты» — все, что хочет сказать Маккри. Моррисон снова готов лезть в пекло, готов рисковать, продолжать нести огромный груз, который сам взвалил на свои плечи и уже не может снять. Ответственность, черт бы её побрал. Все, что достаётся на долю Джесси — видеть, как догорает в пламени битв бывший лидер Overwatch. Каждый бой для Солдата-76 даётся все тяжелее и тяжелее — последняя вылазка за данными стоила двух пулевых и нескольких ожогов. Джесси нёс бессознательное тело подальше от базы, проклиная все и сразу. Моррисон не щадит себя, решает делать все в одиночку, считая, что со всем справится сам. Геройство, мать его. Оно у Джека с рождения?       У Маккри возникает ощущение, что если он упустит миг, то Джек уйдёт, растает в пламени многочисленных закатов, а ковбой ничего не успеет сделать. Терять Моррисона он не собирается — слишком много забрали у него годы сражений непонятно, за что.       — В другое время другой жизни. — Тихо говорит Джек. Его голос — хриплый, низкий и суровый. Моррисон очень изменился за прошедшие годы, и принимать эти перемены для Джесси тяжелее всего — понимать, сколько прошло лет, и многие вещи не изменить, не вернуть тех, кто раньше сражался плечом к плечу, и не увидеть улыбку на израненных губах, исчерченных шрамом.       Они никогда не говорят о трёх вещах — Амари, Рейес и распад Overwatch. Джесси врёт, когда говорит, что не помнит Ану. В памяти Амари такая же, словно ковбой видел её сегодняшним утром в ореоле восходящего солнца, и длинные шелковистые волосы, пахнущие жасмином, трепетали на ветру. Мерцали отливающие золотым блеском глаза, и складывалась тонкая сеточка морщин у черных линий ока Гора. Ана была чем-то особенным для Джесси. Он не мог сказать, была это любовь, любили его так же или все было игрой — Амари никогда не говорила о любви, а сам Маккри никогда не пытался понять. Это просто было. Первый и единственный поцелуй, как молитва, к этим нежным мягким губам и в тот же миг — холод могильной плиты, ребристость выгравированных букв, одинокие, мокрые от дождя каллы и пустота, пугающая и заполняющая собой все, что раньше он любил.       Джесси не хочет слышать гадости в адрес Габриэля. От этого становится особенно мерзко, словно грязь липнет к телу. Если память об Амари поддёрнута лёгкой предрассветной дымкой, то воспоминания с Рейесом затянулись густым клубящимся дымом пожара. Маккри помнит своего командира расслабленным, спокойным, немного пьяным и впервые ощущает его так близко. Тёмная шапочка лежала на траве, сжатая в кулаке, в карих глазах не было привычной твёрдости и стали. Габриэль дышал спокойно, глубоко и рассказывал о чем-то. Лицо его освещалось лунным светом, хрипловатый голос будто поднимал что-то неясное в груди, и Джесси не знает, что его подтолкнуло тогда. Все просто рухнуло в пропасть, земля исчезла из-под ног. У Габриэля были сухие, твёрдые, обветренные и очень горячие губы с горчащим привкусом чёрного кофе без сахара. Целовать его, повалив на траву и крепко прижав к земле, было опьяняюще. Именно так. Опьяняюще. Джесси пьянел только от одного чувства тепла, от прикосновения к сильным плечам и мягкой толстовке, комкая ткань, пахнущую кофе, как и сам Габриэль. Все могло бы быть прекрасно. Если бы одно «но» — Рейес не ответил. Он просто молчал, когда Маккри отстранился. Ни выговора, ни крика, ни даже пощёчины. Ничего. Лучше бы он кричал. Бездействие Габриэля в тот момент бьёт метким, точным ударом в сердце каждый раз, стоит только вспомнить о бывшем командоре Blackwatch.       Сейчас рядом с ним Джек. Тёплый, уставший, с шершавой кожей рассыпанных по телу шрамов, с тусклыми, внимательными голубыми глазами и холодными, чуть влажными и очень чувствительными губами. Джесси целует его, держа крепко и не давая вырваться. Так осторожно он не целовал ни Ану, ни Габриэля — едва-едва касаясь, осторожно и медленно. В сердце разливается щемящая, неправильная нежность, когда Джек ему отвечает. Отвечает так же медленно, не торопясь, обнимает за шею, притягивая ближе. В эти минуты Маккри позволяет выпустить все, что обычно предпочитает прятать. Самое главное, что Моррисон живой. Остальное пошло к черту.       Джек сипит, когда его в очередной раз с силой вжимают в матрас, заставляя уткнуться носом в подушку. Когда Маккри перехватывает его запястья, не давая пошевелиться, крепко фиксируя. До побелевших костяшек сжимая простыни, Моррисон крепко стискивает зубы, едва сдерживая хриплые стоны, чувствуя глубокие, сильные толчки. Маккри редко думает о подготовке.       — Кто-то же должен вытрахивать из вас всю дурь и вправлять мозги на место, Коммандер Моррисон. — С тихим смешком шепчет Джесси, опаляя горячим дыханием его шею. Слишком, черт раздери, жарко. Так, что Джек чувствует каплю пота, стекающую по виску, и как перестаёт хватать дыхания — воздух в комнате плотный, душный, пахнет прогорклой травой и густым дымом сигар, которые любит Джесси. Окна закрыты, свет пробивается, заливая комнату золотым светом, и создаётся ощущение, словно пойман в клетку, из которой, вопреки всему, не хочешь выбраться. Солдат-76 цепляется за простыни, слыша, как скрипят старые пружины матраса, и тихо, чуть слышно рычит, вызывая низкий смешок за спиной. Слишком глубоко и резко, без прелюдий, нежностей или поцелуев. Так, что сводит от боли низ живота. Так, что мириады черно-белых точек скачут и застилают взгляд затуманившихся голубых глаз. Так, что и дышать нечем — слишком много всего за раз. Маккри кусает загривок, оставляя красную, ясно выделяющуюся на бледной коже отметину, и с искусанных губ Моррисона срывается жалобный хрип. Больно. И боль это не только физическая.       Он никогда не понимает и не помнит, когда все заканчивается — просто резкая, ослепляющая вспышка, словно в голове кто-то разбивает лампочки. Джек без сил падает на скомканные влажные простыни, теряя сознание. Последние лучи солнца пропадают, и все погружается в сумрак, такой тихий и спокойный, что даже дыхание в нем не слышно.       Ему не стоит знать о том, что происходит позже. Знать о том, как Джесси бережно, едва касаясь пальцами, переворачивает его на спину, лёгким движением убирая мокрые пряди поседевших волос с испещрённого морщинами лба. Джеку не надо знать о том, что Маккри целует его, с благоговением прикасаясь к рваному темно-розовому шраму, обезобразившему губы, и о том, как осторожно могут обнимать сильные загорелые руки, прижимая к груди, словно для защиты. Маккри считает, что им обоим некоторые вещи лучше не знать. Все то, что он говорит или делает для Джека — благие намерения Джесси, не верящего, что когда-нибудь Моррисон это поймёт.