Мавки

      Она перебирает ногами, приплясывает, заглядывает ему в глаза, тянет его за руку. Зовёт: «Пошли! Пошли!» Взгляд у неё горящий.       Они не знают, что она умерла.       Она не смотрит ему в глаза долго, только заглядывает мельком, и всё говорит, и перебирает туфлями — чтобы и он не смотрел.       Она заглядывает и в угол — а, возвращая взгляд оттуда, уводит его в пол и поджимает губы. Он не видит — она всё делает, чтобы не увидел.       Из угла на неё смотрит ведьма.       Ведьма не прячется. Смотрит на неё в упор, а угли — не глаза у неё, нет — горят. В глазницах у неё круглые стекляшки, а в них — зелёные угли. Нельзя глазами так смотреть.       Губы у ведьмы будто сжаты, а всё равно она видит — сейчас скажет что-то, сейчас зашепчет, сейчас заговор начнёт.       Нельзя.       Есть хочется, а по-другому не выйдет. Ей-то, ведьме, что — тут и так каждая собака знает: ведьма — ведьма и есть. А мавкам нельзя. Одно ведьмино слово — и он узнаёт, и все узнают, что она — не она больше. Что она умерла, утопла, что она мавка теперь.       Быть ей тогда голодной, и ей, и всем сёстрам её, и не один раз, а дольше, пока вся вода не высохнет — до конца.       И она кружится вокруг него, и приплясывает, и тянет его за руку, и зовёт, мол, пошли. И он идёт за ней.       Луна в воде до того большая, что, кажется, не луна вовсе. Сквозь луну из-под воды смотрят сёстры, смотрят мавки, утопленницы. Голодные.       Она улыбается ему, путается отчего-то в ногах, но тянет его к воде. Он улыбается ей, смеётся — недолго осталось смеяться, нечего больше смеяться! Она, мавка, зовёт: «Пошли! Пошли!» — и тянет его в воду. Он идёт за ней.       Луна до того большая, что не может отразиться в одном только озере. Каждый камень, каждый мокрый лист — всё белое, светлое, как стекло. Каждый камень кажется круглой стекляшкой, каждая гнилушка, выглядывающая из-под палых листьев, таит в себе зелёные угли. Ведьма смотрит на неё из леса. Ведьма знает, что она умерла, что она — мавка.       Мавка оскаливает клыки, пучит мёртвые рыбьи глаза, бьёт страшно хвостом по воде — и перегрызает ему горло. Сёстры утягивают его на дно.       По воде разливается кровь. Луна, до страшного большая, не может больше уместиться в озере.       Луна отражается в глазах у ведьмы.       Ведьма знает, почему.       Сёстры, голодные, мёртвые, приходят в город. В каждом куске стекла они видят зелёные угли, каждая кошка смотрит на них глазами ведьмы.       Ведьма видит их, ведьма знает их, ведьма знает о них. Ведьма сжимает губы и молчит, молчит, молчит. Ведьма знает, что надо сказать. Ведьма знает колдовство. Ведьма готовит заговор.       Мавки смотрят сухими и тусклыми глазами мёртвых рыб в небо. В них не отражается луна. Мавки не знают, что делает и знает ведьма, но знают о ней и видят её. Мавки боятся её.       В озере всё больше крови, совсем скоро никто не станет в нём купаться. Мавки не могут уйти. Ведьма не может уйти.       Когда луны нет, и небо пусто до того, что нечему отражаться ни в озере, ни в глазах у ведьмы, ведьма открывает губы и говорит.       Каждый кусок стекла смотрит на мавок. Падает замертво утопшая девушка рядом с ведьмой. Падает с плеском утопленница с рыбьими глазами, одна, другая.       Озеро, полное крови, смыкает тёмные воды над мёртвыми рыбьими глазами.       Ведьма смотрит, не отрываясь, в небо, до того пустое, что страшно. У ведьмы в глазницах круглые стекляшки, а в них — зелёные угли.       У мавок в глазах нет больше ничего.