Раннее утро следующего дня. 05:52
POV Пита Мелларка
Во дворце мало-помалу были восстановлены тишина и спокойствие. Мы с Хеймитчем опасались, что произошедшая с Джоанной история и весь последовавший за ней гвалт разбудят Китнисс. Но этого, к счастью, не произошло. Чуть позже Мейсон сама явилась в комнату, где мы с ментором охраняли спящую Китнисс. — Она спит? Морфлинг? — шёпотом спросила Джоанна. Хеймитч лишь молча покачал головой в знак отрицания. Джоанна присела к Китнисс на кровать и с минуту смотрела на её лицо, выражение которого — вот же чудо! — в кои-то веки было безмятежно спокойным. Через минуту-другую Джоанна встала и чуть слышно произнесла: — Надо же, она может спать без препаратов. Действительно особенная… Ещё час назад возбуждённая и энергичная, сейчас Джоанна Мейсон выглядела немного подавленной и — хотя, вероятно, это мне показалось — чуточку задумчивой. — Ладно, пошли отсюда, — наигранно приказным тоном произнёс Хеймитч. — Пойдёмте, мальчики, пройдёмся, — согласилась Джо, и мы втроем бесшумно вышли в коридор, а оттуда — к лестнице и, не сговариваясь, направились в парк позади президентской резиденции. Я и раньше обращал внимание на то, что позади дворца раскинулся сад, по размерам больше напоминающий лес за кордоном Двенадцатого Дистрикта. Правда, видел я его только когда меня под стражей приводили в библиотеку Сноу, расположенную на первом этаже, из окна которой открывался невероятный вид. По пути в сад мы трое остановились именно в библиотеке, и я, наконец, сделал то, что мечтал сделать давным-давно: подошёл и, набравшись смелости, взял с полки пару книг. Первая же книга в кожаном переплёте оказалась ужасно тяжёлой и невероятно красивой внутри. Я замер и начал листать страницы, с интересом разглядывая изображения каких-то диковинных животных с длинными шеями, и так увлёкся, что едва не пропустил кое-что весьма интересное… — Получается, Эбернети, ты мне жизнь спас, — несерьёзным голосом произносит Джоанна Мейсон. — Иди-ка, я тебя поцелую. Подозреваю, что ментор был застигнут врасплох. Я поднимаю глаза от книги и застываю в удивлении. Мейсон стоит спиной ко мне, и я вижу только одну руку Хеймитча. Ментор успел обнять девушку за талию и — о, Хлебная королева, помилуй меня — его правая рука уже касается её ягодиц. Кстати, по-моему, Джоанна набрала немного веса, а то ещё недавно была совсем тощей. Она обеими руками обняла Хеймитча за шею — только бы душить не начала в порыве страсти. Они целуются взасос, не отрывая губ, и мне даже становится любопытно, насколько их хватит. Я не отвожу взгляда, позабыв про книгу, жду, когда одному из них просто нечем будет дышать, и он (или она) прекратит, разомкнёт губы. Помнится, мой личный рекорд — давно это, правда, было, в жизни «до игр» — длился три минуты. Мой приятель, Кенни Доррис, и дочь бакалейщика, Элоиза Мастерс, целовались, не отрываясь, целых шесть минут. Ни Кенни, ни Элоизы уже нет в живых, даже могильной плиты не осталось… Проходит минута, вторая, третья. Я не дышу, не хочу «спугнуть» парочку. Всё по-прежнему: рука ментора по-хозяйски обнимает Джоанну пониже пояса, а Мейсон позволяет ему это. Наконец, она подается назад, легко отталкивая Эбернети. Девушка чуть отступает и медленно поворачивается. Её глаза встречаются с моими, она понимает, что всё это время я наблюдал за их страстным поцелуем — поцелуем Победителей, поцелуем благодарности. На лице Джоанны появляется довольная гримаса. Кажется, она совсем не против, что я всё видел. Мейсон подмигивает мне и ехидно улыбается. Я улыбаюсь ей в ответ. Она в форме. Она победила. Им не удалось её сломить. Отлично, я верил, что так и будет. Чувствую на себе тяжёлый взгляд Хеймитча, в котором отчётливо читается: «Парень, чё за любопытство? Уткни нос в книжку и не мелькай». Мне становится смешно, я с трудом сдерживаюсь, Джоанна замечает это и весело и непринужденно говорит: — Мальчики, скоро рассвет, давайте поглядим на то, как в этом чёртовом Капитолии встаёт солнце, — и, не дожидаясь нашей реакции, Джоанна решительно идёт в коридор, а оттуда — в сад президентского дворца.***
— Значит, Хеймитч, ты предупреждал этих болванов в штабе, что за дворцом «мёртвая зона»? — кидает на ходу Джоанна. — Закрытая зона, но там почти всё огорожено решёткой, никто там не ходит. Зови меня Митч, ладно? — отвечает ей ментор. По-моему, он в приподнятом настроении, но привычным образом строит из себя алкоголика, которому в очередной раз не хватило выпивки. Вот же жулик! — Договорились, — отвечает ему Джоанна. Голос у неё непривычно мягкий и, даже страшно сказать, ласковый. — Зовите меня просто Джо. Вы оба, всё-таки я вам жизнью обязана. — Вообще-то, это всё Хеймитч, — спешу внести ясность я. Джоанна прыскает от смеха, громко хохочет и машет рукой, как бы говоря: «Пит, ты неисправим!». — Ты от меня лишь на пару шагов отстал. А у меня, как никак, две ноги, — нравоучительно изрекает ментор. В этот самый момент мы подходим к Оранжерее Сноу, которая совершенно пуста в этот ранний час, поворачиваем налево, огибаем пруд и входим в сосновый лес. — Только не называй меня так при своей девчонке. Не стоит, — задумчиво произносит Джо Мейсон. Я лишь пожимаю плечами: Джоанна абсолютно права. — Митч! Мне жаль, что всё так произошло. Хотела сделать вам всем сюрприз, а в итоге меня едва не поджарили, — обращается Джоанна к Хеймитчу. — Ты не виновата, откуда тебе было знать. Не пойму, что я сделал не так: я же им объяснил, что защитную систему надо вырубить целиком, а они отключили не всё. Ночной режим, как в Трансфере, оказывается, работает! Ты едва не погибла! — сокрушается ментор. — Митч! А Пит знает о Сибилле? — внезапно изумляет меня своей осведомлённостью Джо. Ментор отвечает не сразу, я и вовсе не в состоянии вымолвить ни слова: Джоанне-то откуда известно? Впрочем, ответ напрашивается сам собой — от Финника. — В курсе, в курсе! Пусть знает, — и Хеймитч делает непроницаемое каменное лицо. Мы идём в зимний капитолийский лес. Снег пока не выпал, хотя уже декабрь — впрочем, я и понятия не имею, какие обыкновенно в Капитолии зимы. Под ногами перегной из листьев, но земля твёрдая, подмёрзшая. Я делаю вид, что с интересом рассматриваю вековые сосны и удивляюсь, какие мощные у них стволы — просто огромные. Минуты через три Джоанна восклицает, а Хеймитч раздраженно на неё цыкает: — Митч! Я принесла тебе важную новость. Помнишь, какой зарок я дала после смерти матери? Я сдержала слово, Митч! И знаешь, что поведала мне Децима перед тем, как я убила ее?! Стоило Джоанне произнести эти слова, как Хеймитч набросился на неё — нет, драться они не начали, но ссора завязалась жуткая. — Мейсон! Что за… — Хеймитч бросает девушке крепкое шлаковское словечко, которое в приличном обществе категорически нельзя произносить вслух. — Ты совсем с ума сошла! Ментор очень зол и недоволен: девушка завела речь о том, во что нас с Китнисс не посвящают, и нарвалась на грубый ответ. Я порываюсь сказать Хеймитчу «пару ласковых» — ненавижу его шлаковские манеры и сейчас терпеть их точно не намерен, но Джоанна меня опередила: — Эбернети! Это что только что было? Ты совсем страх потерял? Мне указывать! Ты, наверное, забыл, с кем имеешь дело! Одну вещь я знаю точно: разозлишь Джоанну Мейсон — добра не жди. Был бы ментор поделикатнее да посообразительнее, никогда бы такой ошибки не допустил. Мастер, ничего не скажешь. Мне же интересно узнать, кто такая Децима. И какое отношение она имеет к смерти родных Джоанны? Хеймитч на секунду опешил, но затем я замечаю, что выражение его лица становится наглым и издевательским. Я выжидаю удобного момента, чтобы свести их глупую ссору на нет — надо дать им возможность выпустить пар. — Джо! Я тебя сколько раз просил, держи язык за зубами. Так надо, — напористо говорит Хеймитч. — Нет, Митч, так не пойдет. Про твою любовь с дочкой президента ему можно знать, а про эту… Дециму, видишь ли, нельзя. Теперь и Мейсон срывается на отборную ругань Седьмого Дистрикта. Я начинаю злиться и поворачиваюсь к ним спиной. В моей семье был железный закон — «Дурные слова», иначе называемые матерными, запрещены. Сыновья мистера Генри и госпожи Виктории Мелларков знали: первое матерное слово прощается, но «записывается на счет», а вот второе сулит такую свирепую расправу, что… Мои родители твердо придерживались мнения, что «дурные слова» — верный признак «плохой крови». Однажды моя мать едва не пришибла моего брата Брэника за «вторично сказанную шлаковскую мерзость». Когда же это было? Кажется, моя память отказывается отвечать на этот вопрос. Нет, я вспомнил. Мне было одиннадцать, Брэнику — тринадцать. Позже меня послали за лекарством в аптеку, поэтому я не слышал, какую воспитательную беседу провёл Брэнику отец. Вот только после того случая брат ещё некоторое время заикался от страха, а после — ни разу не сказал ни единого ругательного слова. С тех пор и я не выношу матерную брань. — Иди к черту, Митч! — кричит в полный голос Джоанна. Она в ярости, её терпение лопнуло. Нельзя её доводить. Я знаю, она очень терпеливая: она выносила, сжав зубы, захлебываясь криком, такую боль, какую не каждый парень выдержит. Поэтому мне больно слышать их перебранку. Но я вынужден слушать. Молча, не встревая раньше времени. Слушать очень внимательно, но мне очень трудно сдерживаться. После того, что слышали мои уши на минус втором этаже Тренировочного центра, я никогда в жизни не подниму голоса на Джоанну Мейсон. Однако Хеймитчу всё это не известно. Он и не думает сдаваться, но говорит куда тише и без злости, зато убедительно: — Только Китнисс не впутывай. После всего, что она… — Я по-твоему дура? Пит имеет право знать. Пит! Китнисс я не скажу ни слова. Я смиренно молчу. Мне в голову приходит мысль отвлечься, и я решительно делаю несколько шагов прочь от этих двоих. Нет, если он посмеет поднять на нее руку, тогда я вмешаюсь и набью Хеймитчу Эбернети рожу. Мне уже почти год очень сильно этого хочется. Меня давно мучает вопрос: он что, не мог добиться провала Китнисс на экзамене? Если бы Китнисс осталась в Бункере, тогда, глядишь, многого не случилось бы. Финник бы не погиб и сейчас растил сына. Прим бы не сорвалась в Капитолий, не бросилась бы в самое кровавое месиво, в самое пекло, а выжила. Ох, как же сильно мне не хватает «солнечной девочки»! Сейчас мне жутко тяжело: я не уверен, что смогу вытащить Китнисс из той трясины, в которую её засосало после гибели сестры. — Ты неправильно меня поняла! Я не это имел в виду. Я не понимаю, почему сейчас, к чему спешка, а, Джо? — восклицает Хеймитч. У всех Победителей Игр полно демонов внутри, и многих они утащили за собой. Каждый Победитель, засыпая, возвращается в самое страшное место — на арену, где сумел выжить ценой жизни других людей. Каждый из нас помнит имена этих людей. Я тоже их помню и никогда не смогу забыть. Саманта Мерфи, Восьмой Дистрикт. Перед смертью она прошептала: «Не мсти ему за меня, пожалуйста!». Я сразу понял, что она имела в виду Катона. Это правда, я желал убить его. Он был моей главной целью, главной мишенью. Именно Катон являлся главным конкурентом Китнисс, основным препятствием на ее пути к короне. И я не смог отказать умиравшей на моих руках Саманте Мерфи. Вторым был Брут. Силач, первый силач Панема, Брут Саммерс. Когда он убил Рубаку, я лишь подумал, что не успею выполнить то, ради чего добровольно вызвался на Бойню. Победа Китнисс еще не обеспечена. Финника ей не одолеть, Энобарию тоже. Особенно, если Четвертый и Вторая будут вместе. Но взять его жизнь, жизнь старого профи, я смогу. И заплатить за это своей жизнью. Я первым напал на него. Все произошло слишком молниеносно. Мгновение, которое показалось мне вечностью, и вот, Брут пропустил удар, а я ещё не успел понять, что смертельно ранил его кинжалом прямо в сердце. Перед тем, как испустить дух, он негромко обратился ко мне: — Если ты убьешь Эну, я приду за тобой! И он умер. А я споткнулся. У меня подкосилась здоровая нога, и я рухнул на землю, ударился головой обо что-то твердое и потерял сознание. Две смерти. Две жизни, которые всегда будут на моей совести. Иногда она является мне во сне, но не держит на меня зла. Она говорит со мной… А он? Он ни разу не посещал меня. И я благодарен Бруту за его молчание.***
Джоанна, невероятно сильно разозлившись, начинает шуметь и почти переходит на крик: — Вы — два чёртовых набитых болвана! Ему я простила, а тебе, Митч, ни за что! Я совершенно не понимаю, о чем она говорит, почему в бешенстве орет на Хеймитча. А он не пытается ей отвечать, выжидает. Хеймитч Эбернети умеет ждать, как никто другой. Понимаю, что в данный момент я ничем не смогу помочь этим двоим. Делаю ещё десять шагов, но стараюсь не отходить далеко. Перед моим взором появляется водопад. Вода негромко журчит, а я осознаю, что сейчас впервые оказался в лесу и стою, опёршись о ствол клёна. Это именно клён, я точно знаю. У нас был школьный факультатив по ботанике, на который я ходил только ради неё. Ради Китнисс… И вот я слышу позади себя голос Хеймитча: — Ну что, парень, нравится? Это мое самое любимое место в этом проклятом городе. Вода успокаивает нервы. Ты не знал об этом? — Догадывался. — Пошли, Джо отказывается рассказывать, пока тебя нет. Что-то очень важное. Мы возвращаемся и видим Джоанну, устроившуюся на небольшом пне. Под ногами у неё снег. Её зеленые глаза точно прожигают меня насквозь. Терпеть не могу, когда она так смотрит. Ледяной взгляд прирожденной убийцы. — Пит, ты должен это узнать. Черт, я ненавижу такие минуты. Приносить такого рода вести — не мой профиль, — сбивчиво говорит Мейсон. — Ладно, даже не знаю, с чего начать. Это полнейший бред. Но мне не лгут, когда я прихожу «попрощаться». Последнее слово было произнесено с таким выражением лица, что я моментально понял его значение. Так она называет убийство своего давнего и заклятого врага. — Ее звали Децима Монтихо, большей твари еще надо поискать… Она любила вырывать ногти щипцами… Девушку, хотя и сдержанно, не желая вновь её разозлить, перебивает недовольный ментор: — Давай без подробностей. Так что же поведала тебе покойница? Джоанна опустила глаза и замолкла, собираясь с духом, а затем выпалила на одном дыхании: — У тебя есть дочка, Митч! Сибилла родила её двенадцать лет назад. Тебе ничего не сказали. Девочку увезли из города и скрывали все эти долгие годы. Пять лет назад, или около того, её вернули, она жила здесь, во дворце. Но это ещё не всё. Вся её родня мертва и, если верить Дециме, есть завещание президента: в случае его смерти ей назначены опекуны. Трое. Отец, наша обожаемая Сойка и её жених. Ты, Пит. — Китнисс?! При чём тут Китнисс? И при чём здесь я? Я пребываю в полнейшем недоумении, по моему лбу стекают горячие капли пота. Встречаюсь взглядом с голубыми глазами Хеймитча. Кажется, он удивлен не меньше. У меня кровь стучит в висках, но я должен сосредоточиться, поэтому сжимаю в кулак правую ладонь, что есть силы, до хруста костей…