сigarettes after sex – each time you fall in love
✕
Каждый день свой день рождения Чжунхон выпрашивал у мамы только одно: возможность побыть одному. Этой покладистой женщине надо было отдать должное за её безупречное равнодушие по отношению к чужим проблемам: хочешь побыть один — оставайся. Только она никогда не могла спровадить его однокурсника с маленьким тортом, терпеливо выжидающим момента, когда его, наконец, впустят. На этот раз он принёс весь зелёный, изнутри разукрашенный в радугу и, может быть, это вовсе не потому что у него престранные вкусы, а искреннее желание разукрасить все у Чжунхона изнутри.
Удивительно, как у некоторых получается эти краски у людей забирать.
Каждый свой день рождения Чжунхон безразлично рассматривал трещинки в белом потолке, потому что знал, что каждый его день рождения у кое-кого ежегодная годовщина их отношений. Он Ёнгука ненавидел, а Химчана любил, хотя влюблен был в первого, а второго каждый день встречал в огромном зале и слушал его лекции. Ему всё равно, догадывается ли кто о причине его меланхолии каждый свой день рождения, но иной раз душит. Как же он докатился до состояния такого — жалкого.
Никто тебя не полюбит.
Чоноп всегда смотрит выжидающе, потому что не любит красть внимание. Аккуратно подвигает торт на тумбочке чуть ближе к кровати, чтобы тому не пришлось напрягаться, когда будет дотягиваться, приподнимая тяжелую голову с подушки.
— Задуй свечи.
Чжунхон послушно поднимается на локтях, отворачиваясь от стены.
— И не забудь загадать желание, — заканчивает Чоноп.
— Хочу, чтобы его ебаное имя перестало жечь запястье, — выпаливает тот и задувает вместе с воздухом скопившееся тесто из желчи и тупых кусочков чувств.
Это не очень смешно, но Чоноп немного хихикает, поворачиваясь к окну. Птичка, сидящая, на проводах уставилась в ответ и славно запела.
— Не сбудется, если вслух. Я не говорил?
Чжунхон падает обратно, расчесывая стриженными ногтями царапины на запястьях. Хочет содрать с себя кожу вместе с чужим именем. И не понимает, почему так вышло, что он попросту не захотел любить предназначенного? Ему невольно вспоминается робкая улыбка Химчана и его смущённые прикосновения к смуглой коже напротив, когда Ёнгук шепчет что-то запредельно ласковое. Чжунхону жжёт запястье и немного сердце — неужели тому совсем-совсем не больно, разделять эти сладости
не со своим клеймо-человеком?
Этой ночью ему снилось, как Ёнгук целовал его, и ему хотелось расщепить этот сон на молекулы, просинтезировать из них какую-нибудь вакцину и внедрить в себя, выброшенного с борта собственного корабля, тонизируясь чудодейственным эффектом.
✕
Следующим утром, когда он бродит на улице без зонтика и мокнет под проливным летним дождём, слегка напоминающем собственные размазанные эмоции, его догоняет Химчан и прикрывает своим — белым, как и всё его существо.
Химчан трогательно улыбается и жмурит глаза, превращается в ласковую лисицу и заботливо интересуется, сдал ли он все зачёты и готов ли к экзаменам.
Чжунхон его любит, наверное, но каждый раз сдерживает себя и пытается не спросить прямо в лоб:
за что ты забрал моего предназначенного?
Он ведь не мог не видеть не_своего имени.
И поэтому он любит его до такой степени, что хочет свернуть шею, а потом самому где-нибудь повеситься.
И почему-то выбирается из-под крыши в виде зонтика, натягивая рукава чёрной кожанки, отходит в сторону и не хочет эту химчанову улыбку сейчас видеть. Раны ещё открытые, и он не готов прощать, зашивая на живую. Ему чертовски больно и.
— Прости. Я так хотел бы решать вместо Вселенной.
Химчану, наверное, тоже.
У него очень говорящие глаза, отливающие белизной и красивые, и Чжунхон не верит, что дело только в них.
Он смотрит прямо, мокнущая чёрная чёлка противно липнет к лицу, но задаёт вопрос извечный:
— Почему?
Ему жаль, что он спросил. Ему жаль, что Химчан умный и понял это «почему» правильно. Ему жаль, что на своём запястье выгравировано это неправильное (определенно, неправильное) въевшееся имя, отзывающееся глухими ударами и вызывающие душевные перевороты, какие и не снились царям в эпоху дворцовых.
Химчан в своей легкой тонкой кофточке заметно дрожит, но его глаза говорят — не от холода и не дождя.
— Он любит меня, — плачет он. — А я люблю его.
Чжунхон шмыгает носом и рад, что с дождём эта дрянь, вытекающая из глаз, смешивается и непонятно прохожему — катастрофа ли какая накрыла или просто ливень на лице отыгрался. Ему хочется упрекнуть в ответ, но он не решается.
— И
никакая Вселенная этого не изменит.
«Ёнгук» на запястье сжигает лесным пожаром. Опоясывает области вокруг и не щадит, горит пламенем ярким, и никто не в силах (не намерен) тушить. Горит, пускай догорает.
Химчан плачет в такт проливному дождю.
Чжунхон знает, что это за слёзы и что ему жаль за это всё.
Но дожди это не отменяет.
✕
Когда Чоноп, сонный и растрёпанный, приходит на зов ровно в семь утра, когда мама отчаливает на работу, Чжунхон вываливает ему все свои груды скопившегося душевного мусора. Отчаянно скулит, что ненавидит их всех за то, что это происходит именно с ним, а потом признаётся, что и себя тоже — за то, что не в силах вести себя по-мужски.
Чоноп слушает внимательно, почти не моргая и щуря глаза, как он делает всегда, когда сосредоточен.
Чжунхон тычется холодным носом другу в плечо, стискивая зубы от болящих нервов и осуждает за сказанное ему тогда под дождём. И ему так хочется всех этих Ёнгуков и Химчанов вычеркнуть из жизни за происходящее.
Как будто у них тоже был выбор.
— Но он ведь прав.
Чжунхон поднимает глаза со слипшимися от высохших слёз ресницами и не понимает.
— Выбора нет, он ошибся. У Ёнгука на запястье написано «Чхве Чжунхон», а у меня «Бан Ёнгук», у него, наверняка, тоже чьё-нибудь имя. Человека, которого он не выбрал.
— Вот именно, — говорит Чоноп со всей присущей серьёзностью. — Его сердце, каждая клетка и все атомы воспротивились, потому что судьба - это не решение Вселенной, это твоё решение. Они оба это понимают.
Он касается чужого запястья, проводит пальцем по расцарапанному имени.
— И никакая Вселенная этого не изменит.
Чжунхон хватает его за руку, пару секунд просто тупо моргает и не знает, что сказать.
— Почему у тебя...
— Я сам набил, настоящее на другой руке.
А потом смотрит в глаза, выразительно и с щемящим взглядом признаётся:
— Никто за меня не решит.
Потому что ничего и никогда не заставит его сердце биться для другого человека. Потому что сердце хочет того, чего хочет. Потому что он не просто так разукрашивает начинку для торта, потому что вливать краски в серую внутренность стоит лишь ради того, кого выбрал ты сам.
Чжунхону сдавливает бронхи, когда он осознает, как им всем на самом деле тяжело приходится вот так любить, когда против тебя стоит целый мир. Он не возражает, когда Чоноп неуверенно протягивает руку, и не отпускает, когда тот решает её убрать.
Сжимает крепче пальцы, в глазах всевозможными красками сквозит —
спасибо.
Он не знает, сколько шагов надо сделать до и от, как бороться с приливами и выстоять против ожесточенной борьбы со своим естеством.
После проливного дождя в приоткрытое окно ворвался свежий запах мокрого асфальта и смывшихся внутренних ржавчин.
У Чонопа на левой руке левое имя левого человека; на правой татуированные инициалы с единственным «Чхве Чжунхон», и никогда не было сомнений.
Чжунхон теряется лицом у него в выбеленных волосах, начиная смотреть на многое под другим градусом: может, никогда, Ёнгука он и не любил.
Чоноп всегда был рядом, только руку протяни и схватись за пальцы, сожми покрепче и не упади.
Потому что никакой мир не заставит гореть запястье сильнее, чем собственное сердце.
(Он надеется, что Химчан больше никогда не будет плакать от того, что влюбился не в того человека).
