Некролог

Каждый день я прихожу к одной и той же женщине. Ее имя — Брауна Лилз, но сейчас оно мало кому о чем говорит. Это иссохшая старуха приходилась раньше достаточно большой фигурой в кино. А теперь сидит в двухкомнатной квартире и доживает свои последние деньки. О нет, не подумайте, я не поклонница, и уж далеко не родственница. Я сиделка, нанятая ее дочерью. Почему же я решила написать здесь о ней? Ну, хотя бы потому, что она меня до чертиков доконала. Каждый божий день я приходила к ней примерно в одно и то же время, в семь часов утра, чтобы накрыть завтрак и поменять ей белье. И каждый день, мать ее, она смотрела одни и те же фильмы с участием ее дочери. Дочь ее, кстати говоря, пошла по стопам матери. Ни в чем не уступая ей в лучшие ее года, она снимается в бюджетных блокбастерах и щеголяет в самых лучших нарядах по ковровым дорожкам на всех фестивалях. До матери ей нет никакого дела, впрочем, я ее не сужу. Возможно, это из-за сложных отношений в детстве, а может из-за того, что эта старуха совсем выжила из ума. Каждую минуту, что я пытаюсь затолкать ей в рот триста раз перемоленную в блендере пищу, она кричит в экран: — Где твои эмоции?! Где?!! Я не вижу их, я не верю тебе!!! Чтобы она хоть на несколько часов успокоилась, я вкалываю ей транквилизаторы и обезболивающее. Она мирно просыпает почти весь день. Вероятно, ей снится какой-нибудь показ, где главный гость — она, или зал с публикой, внимающей каждому ее движению. И да, я вижу как она улыбается во сне, сны приносят плоды ее тщеславию и честолюбию, сны — это место, где она по-прежнему кому-то нужна. А когда она просыпается, она снова попадает в реальность, ее место на экране заняла ее дочь, а из следящих за ее жизнью только я и тонометр. И Брауна пускается в рассказы о своей молодости, обо всех фильмах и звездах, что она видела в своей жизни: — О, если бы ты знала, что за режиссеры подписывали со мной контракты, какие имена преклонялись перед моим талантом…- ее глаза устремлялись в пустоту, и в них откуда-то появлялся блеск, пускай рядом не было ламп или студийного света. О, нет, мне становилось в эти моменты правда не по себе, потому что в ней зажигался огонь, и я мигом убегала на кухню, чтобы накрыть ей ужин. — Если бы они видели меня сейчас, во всем моем величии… — шептала она в полубреду. А потом она плакала. Плакала весь оставшийся вечер, даже тогда, когда я уходила. И непонятно почему: потому что знала, что скоро умрет, или потому что знала, что она уже давно умерла. Сегодня утром мне позвонили ее соседи. Они услышали, что она вдруг перестала плакать ночью, и вызвали скорую. Брауна умерла от сердечного приступа. Я, правда, не понимаю, почему я все еще продолжаю писать это. Вероятно, потому что это все уже давно закончилось, старуха больше не будет меня донимать, а мне, почему-то, все еще невероятно тяжело на душе.