Разум и/или Чувства

— Гуре-е-ен… Ты и дня без меня не можешь, да? Хи-хи. Волосы Махиру расползаются по воздуху, как пепельные воздушные змеи. Она подлетает к нему и нежно прижимается к груди. — Гурен… Ичиносе резко вскидывает руку с катаной, заставляя столь желанную тень раствориться. Напрасно. Махиру не тень. Махиру — демон. Непредсказуемый. Непреходящий. — Ха-ха. Гурен, ты такой милый, — невинный детский смех коловоротом буравит его многострадальный мозг. — Заткнись. Не мешай мне думать. — Он вкладывает меч в ножны и садится на кучевые облака пола своего сознания. В ту же минуту хрупкие руки обнимают его за шею, а тонкие пальчики начинают играть с пуговицами мундира. Ичиносе плохо, даже во сне у него кружится голова от усталости и недосыпа. Белое пространство вокруг стремительно плавится от жара. — Поцелуй меня, Гурен. Поцелуй, и я дам тебе то, чего ты так алчно жаждешь… — Ее губы пересчитывают позвонки на его шее. — Отдайся мне. Свою кровь, плоть и душу… Расстанься с ними, Гурен, и ты получишь силу. Забудь о человечности. Отрекись от друзей и начни убивать. Прокляни любовь и слейся с похотью… Он собирается обнажить меч, но, казавшиеся такими нежными, руки Махиру сжимают кольцо ножен с немыслимой, истинно демонической силой. Ее не победить. Ни при жизни, ни даже после смерти эта девушка была, есть и остается непобедимой принцессой клана Хиираги. Воплощенным гением, погибшим из-за любви. — Махиру… — Его мышцы налиты болью, и он позволяет скользить по ним прохладным девичьим пальцам. Хиираги зарывается ими в темные волосы на затылке и дарит то самое запретное, темное, лишающее способности хладнокровно мыслить спокойствие. Оно поглощает Гурена. Оно сжирает его изнутри уже много лет. Облака вокруг обращаются тиной. Руки и ноги вязнут в топкой трясине, а Махиру смеется. Махиру целует его губы. Он смотрит в ее глаза, и его собственные окрашиваются кровью. Цветом ее судьбы, цветом ее смеха. *** Саюри неторопливо перелистывает страницы классного журнала и озабоченно хмурит брови. Оценки воспитанника ее господина и так были нестерпимо низкими, но чтобы не набрать ни одного балла… — Юичиро-кун… — Чуть ли не плача выдает она, и останавливается у дверей своего начальника. Спасителя. Господина. — Гурен-сама. Тихий стук в дубовую дверь разрушает монотонную тишину коридора. Саюри ждет разрешения, склонив голову, в течение нескольких минут. — Гурен-сама? Кулачок более настойчиво врезается в лаковую поверхность двери. Ее господин точно должен быть внутри, ведь никаких миссий и тренировок не намечалось. Хотя есть вероятность, что вышеупомянутый глава клана Ичиносе просто задремал на рабочем месте, поэтому Саюри, поборов врожденную скромность и воспитание, несмело приоткрывает дверь и входит в изысканно обставленный, но не вычурный кабинет. Краснодеревный стол тускло и одиноко блестит, освещенный свечой, а вот его хозяин завалился на диван прямо в грязных ботинках и с головой накрылся мундиром. Уголки губ Саюри приподнимаются, и она решает уж было оставить журнал на столе и уйти, но Гурен, как ей сперва казалась, мирно спящий на диване, судорожно съеживается и до скрипа сжимает кожаный подлокотник. — Гурен-сама? — Ханаери несмело подходит к нему, но все еще боится приблизиться и нарушить его покой. У Гурена ведь очень чуткий сон… Следовательно, он давно должен был проснуться, почувствовав чужое присутствие. Черная ткань скользкой змеей сползает с его плеч и стелется на пол. Желваки заходили по напряженному лицу, и Гурен до скрежета сжал зубы. Пот градом покатился из-под взмокшей челки. — Гурен-сама! — Саюри настойчиво потрясла его за плечо, но мужчина, вместо того чтобы проснуться, содрал ногтями кожу со спинки дивана, из-за чего из дырки посыпались клочья набивки. Секунду спустя младший лейтенант оказалась отброшена в монолитный стол. Два ящика с увесистыми папками и документами разлетелись по полу, столешница треснула посередине. Удар не слабый, и из-за боли в груди Саюри боится дышать. Возможно, треснуло ребро, а то и несколько. Сгребая волю в кулак, девушка заставляет себя оторвать голову от заметно потемневшего паркета. Тело налилось свинцом. Перед глазами плывет, и взгляд, сколько усилий не прикладывай, не фокусируется. Судя по еле различимому скрипу, подполковник опустил ноги на пол. Звук внезапно оборвался, Гурен исчез. — Гурен-сама… — Почти беззвучно сипит лейтенант, прежде чем оказывается высоко поднятой над землей. Холодные пальцы будто сковали ее шею каменной дугой. Из горла рвется кашель, оно болит и полыхает, точно в него заталкивают раскаленный уголь. «Ах… Как необычно. Ты уста-а-ал… Да, Гурен? У нее такая мягкая кожа…» — Махиру слизывает языком кровь на виске Саюри, но красные капли не исчезают, ведь Хиираги лишь призрак, лишь… «Чудесный запах… Кажется, она использует кокосовый гель для ванны… Хочешь почувствовать ее тело, не так ли?» — Гурен-сама… — Глаза Саюри почти закатились, но слезы неуемно текут по персиковым щекам. Мужчина разжимает руки, и Ханаери падает на ящики, заходясь в безудержном и болезненном кашле. «Ха-ха. Какая большая грудь. Спорим, белье еле застегивается?» Гурен хватает подчиненную за ворот формы и разрывает ее спереди. Пуговицы с обреченным звоном катятся по полу. «Не ожидала, не ожидала от тебя!» — Махиру вьется рядом и горящими глазами смотрит на перепуганную и глотающую слезы Саюри. — «Отдайся желаниям, Гурен… Освободи меня!» — мысленный приказ, которого Ичиносе не в силах ослушаться. Нити, оплетающие Гурена, как какую-то тряпичную марионетку, звенят где-то на границе подсознания и яви. Человечность покинула его тело. Есть лишь плачущая Саюри, чьи мокрые от слез губы не перестают дрожать. Ее запах проник в самое сердце Гурена, и он не может противиться. Кокосовое мыло, какие-то нежные духи, родинка между ключиц… Она что-то лепечет, хнычет, просит, ползет от него, но он не видит и не слышит этого. Гурен сжимает ее волосы и тащит к письменному столу, где скидывает ручки, печати и бумаги на пол. Кровь колотит по вискам, и все плывет за пеленой алого тумана. Он рвет ее бюстгальтер и опрокидывает животом на стол, слышится хруст, но Гурена сейчас не остановят сломанные кости, лужи крови и горы трупов. Есть только эта женщина, восхитительная кожа на ее хрустальной спине. — Не надо! — Саюри скребет ногтями по столу, не переставая рыдать. — Гурен-сама! Отпусти-и… — Ладонь жестко зажимает ее рот, и глаза Саюри расширяются от ужаса. Она не хочет. Не так. Она любит его. Ледяная пряжка ремня ударяется о ее бедра, и Ханаери не может унять бешеную дрожь тела. Мягкая. Нежная. Женственная. Вкусно пахнущая. Теплая. Преданная. Его. Он рвет остатки ее формы левой рукой, и та лоскутками падает на пол. Саюри полностью голая. Перед ним. На столе. «Остановись». Гурен сжимает ее грудь и целует спину. «Остановись». Кожа ее шеи восхитительно нежная, и у Гурена возникает ненавязчивое желание душить ее во время секса. «Остановись!» Он прокусывает ее плечо, и Саюри вскидывает голову, из глаз брызжут слезы. «Остановись, Гурен!» — Блять… Руки, сжимающие Саюри, исчезают, но она не может подняться со стола, поэтому шумно сползает на пол и садится на колени. Сверху что-то капает. Это кровь. Гурен проткнул себе руку пером. — Прости. Перо со звоном падает вниз. — Прости меня, Саюри. Гурен рвано дышит и крутит головой из стороны в сторону, пытаясь взмыленной челкой скрыть желание в своих глазах. Он отходит к дивану, хватает свой мундир и набрасывает девушке на плечи. Пелена, несколько мгновений назад затуманивавшая его зрение, ослабевает, и он может видеть кровь, слезы и синяки на теле верной ему женщины. — В-в-вы… в-вернулись? — Это я. Ичиносе сидит напротив нее, закрывая глаза руками. Список дел, за которые он никогда не сможет себя простить, привалил уже за несколько сотен, кажется. — Тебе следовало отрубить мне руку. Я бы очнулся. Почему ты этого не сделала? Выражение лица его слуги не нуждается в объяснениях, поэтому Гурен лишь горестно усмехается. О чем он вообще просит?.. — Твой господин — чудовище, тебе лучше будет вер… — Мне будет лучше, только если я буду рядом с вами. — Дурочка. Призрак Махиру растворился, и в комнате больше не ощущалось ее присутствия. В комнате, но не в душе Гурена. Сколько бы он ни бежал, ни гнался, ни тренировался — ему не победить ее. Он сотворил своими руками Апокалипсис, собственноручно протрубил в горн Серафима, но свою первую и, наверное, последнюю любовь догнать так и не смог. Жалкий. Ничтожный. Слабый. — Гурен-сама. — Маленькая ладошка Саюри прикоснулась к его щеке. — Дозы лекарства недостаточно?.. — Шепчет он, не видя ее. — Нет… Это я ослаб. Руки Саюри импульсивно оплетаются вокруг его шеи, отчего он чуть ли не расстилается по полу. Пиджак соскальзывает с круглых плеч, но девушка в упор не замечает этого и продолжает рыдать ему куда-то за ухо. Странно. Они столько всего пережили: от краха мира до эры вампиров, — но ни капли не изменились. Он как и был монстром, так и остался. А Саюри… Саюри все так же плачет и боится за него, закрывает собой его спину в бою, готовит ароматную выпечку, поднимающую ему настроение… — Я мужчина, Саюри. — Со вздохом выдает он. — Да… Не монстр! Гурен-сама, вы сильный! Вы… вы сильнее любого в имперской демонической армии, и я… — Я к тому, что тебе следует одеться. — Ох… — Ее щеки теперь напоминают спелые помидоры. Девушка закутывается в мундир по самый подбородок и боязливо подползает к нему, кладет голову на плечо. Ордена и медали тускло поблескивают в слабо освященной комнате. — Шигуре скоро принесет тебе одежду, — рука Гурена слабо треплет ее по волосам, будто желая успокоить. — Я позволил себе ослабить контроль. Вина за то, что я чуть было не совершил, лежит на мне, и я приложу все усилия, чтобы подобное больше никогда не повторилось. А тебя я прошу не ходить без меча. И приказываю тебе использовать его для защиты своей жизни и чести. Губы Саюри снова начинают дрожать, и она прячет лицо, утыкаясь носиком в ворот его рубашки, как котенок. — Ты поняла меня? Это приказ. Гурен чувствует, как его рубашка в районе шеи медленно увлажняется. Цепкие, точно веточки, пальчики Саюри сжимают его рукав. — Тогда… это будет единственный приказ, которого я ослушаюсь. Я скорее направлю меч на себя, чем… чем… Ну вот. Он уже в третий раз за вечер довел ее до слез. — Ладно. Забудь и успокойся. Все будет хорошо. Три простых слова, ровным счетом не значащих ничего, но всегда таких необходимых. Гурен не падок на нежности, но всем известно, что тем самым он может выразить дружбу, верность, доброту и любовь. Горстка самых дорогих ему людей, которых он всей своей оскверненной и грешной душой пытается спасти от вампиров и всадников, в итоге ставится под удар им же самим. Гурен позволил себе забыть, что самой большой угрозой может быть он сам. Поддался легкомыслию. Доверился «всемогущему» самоконтролю. И ошибся. И ранил дорогого человека. Гений Хиираги Махиру ласково улыбнулся ему из-за сломанного стола.