Мсье Сенкьем и сердце Призрака Оперы

Проспав весь день – очевидно, после утомительной дороги – на следующий вечер мсье Сенкьем отправился в Оперу. Разумеется, он привлек всеобщее внимание. Он был личностью новой, ни с кем не знакомой, никому не представленной и выглядел довольно странно… Множество мелочей в его облике притягивали взоры и заставляли гостей Оперы изнывать от любопытства, строя гипотезы. Лицо его было не старым, с острыми, но в целом приятными чертами, однако скупым на эмоции. Оно производило впечатление маски, которое нарушалось лишь когда мсье Сенкьем кому-то вежливо улыбался. Глаза он скрывал за круглыми синими очками. Его пшеничные волосы были уложены безупречно, но на старомодный манер – длинные и волнистые, они полностью закрывали уши и были стянуты на затылке черной бархатной лентой. Вся его одежда – перчатки, костюм, жилет с рубашкой – была черна. Только шейный платок, завязанный до самого подбородка, имел цвет спелой вишни. Этот платок неизменно бросался в глаза. Платок – и трость с изогнутым набалдашником. Мсье Сенкьем был немного эксцентричен даже для Парижа. Но до этого мсье Сенкьему дела не было. Он пришел задолго до начала представления и бродил, бродил по коридорам, залам и фойе… В одном из тихих уголков этого лабиринта мсье Сенкьем увидел еще одного человека, словно бы что-то ищущего вдали от толпы. Гасан-бек, понял мсье Сенкьем. Бывший начальник тайной полиции Персии. Знает «Призрака» давно и довольно близко. Что ж, стоит проверить, насколько близко… Гасан-бек сделал вид, что торопится, лишь краем глаза глянув через плечо. Мсье Сенкьем пошел следом. Под сводами коридора раздался тихий звук. Он едва проскользнул через стук каблуков, через бормотание толпы в дальних коридорах, но был совершенно отчетливым и ни на что не похожим. Вкрадчивый утробный стрекот… Животный, примитивный звук, которому не место здесь. Гасан-бек, немолодой, крупный мужчина, шарахнулся к другой стене, обернулся, выставив перед собой кинжал. Мсье Сенкьем умиротворяющее поднял руки, одну – ладонью вперед, другой придерживал трость, словно демонстрируя, что не вооружен. Осторожно улыбнулся. – Прошу прощения?.. – Извините, мсье, – выдохнул Гасан-бек. Акцент таял в речи. – Мне ужасно жаль. У меня слабые нервы. Я на пенсии… – Вам надо съездить на побережье, поправить здоровье. – Мсье Сенкьем, опуская руки, поклонился. – Сенкьем. Просто мсье Сенкьем. Персиянин был вынужден проявить ответную вежливость. – Мое имя Гасан-бек, но все местные зовут меня просто Перс. Благодарю за совет, мсье. Гасан-бек убрал кинжал и поспешил дальше по коридору. Но замер через несколько шагов. – Вы точно ничего не слышали? – Что именно? – Нет… – пробормотал Перс. – Нет, ничего. Мсье Сенкьем проводил Перса взглядом, для себя отметив, в каком направлении тот двигался до того, как его спугнули. Впрочем, уже настало время начала спектакля. Давали «Фауста». Судя по обрывкам разговоров, подслушанных в коридорах и фойе, нынешний состав представлял собою довольно занятную мозаику, слоившуюся в результате закулисных интриг. В роли Маргариты блистала великая Карлотта. Едва не затмившей ее юной звездочке Кристине Дааэ досталась роль пылкого и наивного поклонника Маргариты – Зибеля. Мсье Сенкьем сидел во втором ряду ложи №5 бенуара. Рядом с ним была колонна, продолжавшаяся наверх, в ложу первого яруса, которую в этот вечер занимали директора, Ришар и Моншармен. Мсье Сенкьем, не теряя бдительности, приготовился, однако, слушать и смотреть с любопытством. Ему нравился «Фауст» Гёте, а вот оперу ему еще слышать не доводилось. Разумеется, он не ожидал ничего особенного – нелегко уместить содержание столь объемного и серьезного труда в несколько часов оперы, особенно, учитывая, что певцам надо дать время продемонстрировать силу своего голоса, танцорам – пластику, а зрителей – несколько раз отпустить на антракт. Началось все не с попущения Господа. Едва ли кто-то в зале вспомнил и задумался, что несчастного Фауста искушали не просто так – Мефистофелю было позволено проверить его волю и веру. Человек остался один на один с дьяволом… Дряхлый старик Фауст страдает о том, что жизнь, здоровье и молодость ушли безвозвратно и решает свести счеты с жизнью. Повляется Мефистофель, и предлагает, кажется, разумный, выгодный контракт. Обещает подарить молодость и любовь и дает испить из чаши – из чаши, в которой прежде был яд… Для умудренного годами ученого, Фауст, по мнению мсье Сенкьема, был удивительно глуп и легковерен. Или просто выжил из ума и пришел в отчаяние? В целом же опера мсье Сенкьему скорее нравилась. Образы были ярки и знакомы – как персонажи комедии даль арте или древнего театра. Когда закончился первый акт, мсье Сенкьем единственный остался в ложе – не вышел ни в буфет, ни прогуляться. Сделав вид, что осматривает зал и чудесный плафон, окружающий люстру, он прислушивался – прислушивался к разговору директоров наверху. Ришар и Моншармен беседовали о Призраке, так и не проявившем себя сегодня, о новой консьержке для ложи №5, давней знакомой одного из директоров, сидящей в партере. А затем к ним присоединился третий – кто-то из их сотрудников или подчиненных почти вбежал в ложу и сообщил, что Карлотта в ярости, ибо друзья Кристины Дааэ замышляют что-то против нее. Антракт кончался, паникер покинул ложу, а директора, оставшиеся в полумраке, продолжили беседу шепотом. Мсье Сенкьему удалось разобрать имя де Шаньи. Граф де Шаньи, его брат виконт де Шаньи… Садясь на свое место, мсье Сенкьем внимательно оглядел зал. Похоже, вот они – братья де Шаньи, сидят на противоположной стороне также в ложе бенуара. Во втором действии наконец-то появились и Карлотта, и Кристина Дааэ. Карлотта была мсье Сенкьему мало интересна – очередная певица с прекрасным голосом и раздутым самомнением. А вот мадемуазель Дааэ была интереснее. Юное, здоровое создание, обладающее нежным, но сильным голосом, несло на себе едва уловимую печать, заметную лишь опытному глазу. Нет, ничто не нарушило ее невинности – телесной или духовной. Но прикосновение иной воли оставило след в ее душе – такой след, который она сама не до конца чувствовала и понимала. Да, господа директора, вы даже не представляете, насколько могущественные друзья у этой юной мадемуазель! И братьям де Шаньи, если они как-то с ней связаны, можно только посочувствовать. Особенно, младшему. Во втором акте виконт де Шаньи плакал, не стесняясь ни всех присутствующих в зале, ни сгорающего от стыда брата. Он плакал, а мадемуазель Дааэ, признаваясь от лица Зибеля в любви Маргарите, не сводила глаз с виконта. Мсье Сенкьем улыбнулся, причем совершенно искренне. Эти двое существ были забавны и милы, как два голубя или попугая-неразлучника – совершенно одинаковые, одной масти, из одного теста. Если бы мсье Сенкьему довелось встретить их на улице, бредущими рука об руку в толпе прохожих, то он мог бы принять их за брата и сестру. Но вскоре улыбка сошла с лица мсье Сенкьема. Время наблюдения за забавными существами прошло – он почувствовал присутствие. Стараясь сделать свое собственное присутствие как можно менее явным, закрыть свои чувства и мысли, он продолжал наблюдать за Кристиной Дааэ. Она, стоя в саду, отвела глаза от виконта и на мгновение, повинуясь привычке или импульсу, взглянула на ложу №5. Да! Она тоже поняла, что Он здесь! Невероятно! Сила воздействия была колоссальной. Словно сияющая струна протянулась из недр Оперы к девичьей фигурке на сцене. Звук шел по этой струне – пока без слов, только сила эмоций, но эхо отдавалось ото всех, кто способен был воспринять. И вдруг свет, сияние погасли, струна сменилась хлыстом – и хлыст нашел другой объект. Только что самозабвенно певшая о любви и красоте Карлотта осеклась, погрузив зал в молчание. Нет, осеклась – неверное слово. Ее голос сорвался со звуком столь ужасным, будто музыкальный инструмент в одно движение перепилили ржавой пилой. Несколько ужасных секунд прошли в гробовом молчании. Директора приказали Карлотте продолжать, она запела вновь. И вновь голос сорвался… Еще и еще. И послышались слова – там же, в том незримом пространстве, где сияла струна, где свистел хлыст – но в словах этих не было ни красоты, ни света, ни ярости. Они предназначались для директоров. «Она сегодня поет так, что того и гляди сорвет люстру!» – хохотал голос в их головах, эхом отдаваясь в сознании мсье Сенкьема. И люстра рухнула. Огромная масса металла и стекла влетела в скопище людей в партере, размазывая плоть, ломая кости. Люди в панике бросились прочь из зала, из лож. Мсье Сенкьем тоже выбежал из ложи, но устремился не к выходу, а к гримуборным. Теперь он чувствовал средоточие воли там. Теперь сияющая струна звенела от нетерпения и радости, будто и не бились в это же мгновение в ужасе и агонии десятки человек в зрительном зале. Эта струна пела для одного-единственного существа – для Кристины Дааэ. Мсье Сенкьем слышал, чувствовал, почти видел крохотную фигурку на фоне невероятно яркого свечения. Как бабочка у фонаря… Призрак сильнее, чем он думал! Да, увы, Призрак был сильнее – чем ближе был мсье Сенкьем к нему, к этому источнику нечеловеческой (сверхчеловеческой!) воли, тем труднее было самому скрываться от нее. И Призрак почувствовал. Сияние стремительно исчезало, уволакивая за собой Кристину. Секунда – и мсье Сенкьем был у двери гримуборной Кристины. Толкнул незапертую дверь. Никого. Невероятно! Он все еще чувствовал ее присутствие – ее и того, кого здесь звали Призраком. Но они оба были тут еще мгновение назад. Мсье Сенкьем прошел через комнату навстречу своему отражению в огромном зеркале. Ему показалось или в глади стекла только-только стихла едва заметная дрожь? Как в старой страшной сказке – те, кого он еще чувствовал как наяву, ушли в зазеркалье, в иной мир. Мсье Сенкьем осторожно постучал набалдашником по стеклу. Нет, разбивать не стоит – не факт, что проход откроется сразу за зеркальной поверхностью, а вот возможность будет упущена, время потеряно. Он имеет дело с удивительным существом и не стоит предаваться гордыне, даже имеющей под собой основание в виде солидного жизненного опыта. Возможно, ни он, ни кто либо еще, больше не увидит юную мадемуазель в живых, но выудить в конце концов Призрака из его логова намного важнее…