Заключение Томпсона (Асберхольд)

      Туман бледнел и медленно таял, растворяясь в прохладной синеве, сошедшего с горизонта, сумрака. Комната, залитая светом, стекающим из подвешенной к потолку, неуклюже покосившейся на бок, ступенчатой люстры, сияла разнообразными оттенками, отражёнными с гигантских гобеленов и старинной, изысканной, утвари. Вид из просторных, двустворчатых окон, был подёрнут густой пеленой, сквозь которую пробивались лишь тёмные, извилистые силуэты взгромоздившихся на скалистые уступы, высоких, каменных зданий.        Устроившись в потёртое, кожаное кресло, и крепко обхватив костлявыми руками тонкие, резные подлокотники, худощавый джентльмен, с головы до пят облаченный в чёрное, с нетерпением ожидал последней на сегодняшний день, встречи. Занесённая в его расписание, витиеватым, неразборчивым почерком секретаря, она была назначена на неприлично позднее время; при иных обстоятельствах, он тотчас бы попросил отменить её, однако, этого не случилось.       Вокруг было пусто; приглушённые отголоски бурной, неукротимой жизни крупного портового города, неустанно отпечатывающейся на скрученной киноплёнке пространственно-временного континуума, лишь изредка просачивались внутрь, коротким эхом отскакивая от стен. Юноша, насквозь промокший, в потрепанном, подобранном не по размеру, костюме и перепачканных в уличной грязи, старых, пожёванных башмаках, поспешно миновал устеленные ковровой дорожкой, широкие, каменные ступеньки; то и дело, перескакивая через одну, а то и через две; цепляясь за край безупречно начищенных, сияющих металлических поручней. Добравшись до верхнего этажа сравнительно невысокого, однако, поистине величественного здания правительственной палаты, он сбавил шаг и проследовал вдоль по просторному, циклопическому коридору. Стены, с двух сторон обрамляющие его, заполонили сотни картин, изображавших сюжеты столь ужасающие, непостижимые для его воображения, что, в смятении, он опускал глаза. Никогда в своей жизни он не видел ничего подобного и никак не мог понять, кто же создал все эти неописуемые шедевры. Тем временем, расстояние до двери, ведущей в кабинет председателя государственного совета, неумолимо быстро сокращалось.       — Мистер Аллен?       Пронёсшийся по комнате, сквозняк всколыхнул угрюмо повисшие, бархатные шторы. Узкие подоконники были плотно заставлены различного рода письменными принадлежностями. Многочисленные стопки книг и газет, с истёртыми временем, выцветшими обложками, были сложены прямо под окнами, и увенчаны горшочками с рассадой. Хрустальные и керамические вазы с полузасохшими, осыпающимися букетами цветов хаотично рассредоточены по всему кабинету.       — Мистер Томпсон.       Острый, пронзительный взгляд, скользящий вдоль нескладной, мальчишеской фигурки, дрожащей от подступившего озноба, или же непомерно сильного волнения, вдруг замер, едва коснувшись его подбородка, отмеченного аккуратной, маленькой ямочкой. Руки мистера Аллена дрогнули; ладони беспомощно разжались, но голос оставался тихим, безмятежным и монотонным.       — Проходите, присаживайтесь, где вам будет удобно.       — Я прошу прощения, что отнимаю ваше время, господин…       — Вы можете обращаться ко мне по имени, — перебив своего вечернего гостя, он неторопливо придвинулся к краю письменного стола; кресло со скрипом проследовало за ним, слегка наклоняясь вперёд.       — Вы тоже, если вам будет угодно, — робко продолжал мистер Томпсон, присаживаясь на низенький табурет, стоящий чуть в стороне от громадного книжного шкафа; расползаясь вдоль по стене, своими верхними полками он едва не касался потолка, нижние же, почти что, равнялись с полом, выстеленным лакированным паркетом. — Меня зовут Натаниэль, вы, наверняка, слышали обо мне, самый молодой штатный журналист из «Фьючерз».       — Разумеется, сколько вам лет, простите, семнадцать?..       — Шестнадцать, — смущённо ответил он, — Я учусь в военной академии, но, вы наверняка читали мои статьи, я прошу вас, не отказывайте мне в любезности…       — Задавайте свои вопросы.       Небрежно наброшенный на острые, сутулые плечи мистера Аллена, тёмно-серый сюртук, постепенно соскальзывал, опускаясь на кожаное сиденье, высвобождая из-под воротника волнообразно струящиеся локоны чёрных, как смоль, волос. Потрясённый столь неожиданным расположением к себе, Натаниэль Томпсон, тем временем, всеми силами пытался собраться, нервно перебирая пальцами белоснежные манжеты; податливый материал складывался в замысловатые композиции из искривлённых, изогнутых линий, недолго рассматривая которые, он, наконец, приступил к своей работе.       — Вы ведь начинали с научно-исследовательского института, верно? Расскажите о нем, какой вы видите его дальнейшую судьбу? Ведь сейчас, насколько я знаю, директором стала мисс… — внезапно запнувшись, он тотчас продолжил, отчего-то так и не осмелившись произнести её имени, — среди людей ходит множество слухов, что вы можете сказать о ней?       — Вам интересно, какой слух могу пустить я? — усмешка, прозвучавшая в ответ на вопрос мистера Томпсона, не произвела должного эффекта, он все так же оставался сосредоточенным, если не сказать, настороженным.       — Что ж, это было лет двадцать назад; в это трудно поверить, но тогда это место ничем не напоминало тот Асберхольд, который вы видите сейчас. В те времена я был немногим моложе вас, приехал, тогда ещё, в маленький городок, основной достопримечательностью которого, как раз, и был тот самый институт, а так же достаточно крупный вагоностроительный завод; к слову, обе организации состояли под управлением одного человека…       — Кем вы раньше работали? — слегка нахмурившись, видимо, стараясь осмыслить слова, размеренно произнесённые нынешним формальным главой государства, Натаниэль добавил, — тем самым заводом теперь управляет некий господин Дадли, о котором, до того, как вы его назначили, никто ничего не слышал; как вы с ним познакомились?       — Я работал ассистентом, тогда это так называлось, но на деле ни для кого не секрет, что я был разносчиком кофе; однако, все изменилось…       Мистер Аллен вдруг замолчал, будто бы взял короткую паузу на то, чтобы перевести дух; его лицо впервые за весь вечер продемонстрировало нешуточную усталость, тем не менее он продолжал говорить.       — Бартоломью Дадли был архивариусом в том же самом институте; ни смотря на занимаемую им, откровенно пустяковую должность, человеком он был весьма амбициозным и крайне находчивым. Мы вместе изучали все документы, что поступали к нам в руки, о проводимых исследованиях, разработках; на них мы учились, пытались поспеть за прогрессом, как только могли.       — В результате вы обогнали его… — задумчиво пробормотал молодой журналист.       — Мы всего лишь воплотили свои мечты в реальность, пусть даже для этого понадобилось устроить небольшую, скажем так, революцию. Мы заставили всех понять, что весь этот хрупкий, замысловатый, причудливый мир стекла и электричества — не утопия, а промежуточный этап, который необходимо пройти для того, чтобы увидеть настоящие чудеса.       — Осмелюсь возразить вам, хотя и не должен этого делать, — вкрадчиво произнёс мистер Томпсон; на протяжении всего разговора он так и не решился как следует рассмотреть своего собеседника, ни смотря на все его явные на то провокации. Одной из подобных была бурная жестикуляция; жилистые, испещрённые морщинами ладони, обтянутые истончавшей, увядающей кожей, постоянно находились в движении, пальцы то перекрещивались, то раскрывались веером. Мистер Аллен явно пытался произвести впечатление человека, вдохновлённого жизнью чуть сильнее, чем оно было на самом деле.       — Не стесняйтесь, говорите, — улыбнулся он.       — Если бы не началась война, у вас ничего бы не вышло. Прошедший век и впрямь был утопией, а сейчас, вы только взгляните вокруг! Я вижу лишь гигантский, устрашающий мир, утопающий в крови и ядовитом смоге. Где ваши хвалёные чудеса?       — Повсюду, мистер Томпсон, — невозмутимо отвечал ему тот, кого, как в тот миг показалось, он не то, что не уважал, а, скорее, презирал, в некотором смысле этого слова. — Просто они уже не такие, как раньше.       — Как и все мы, мистер Аллен.       Натаниэль печально вздохнул; опираясь локтями на стол, он прикрывал ладонями вспотевший лоб.       — Мой отец служил на подлодке. Он любил этот чудовищный агрегат, знаете, почти как родной дом, — было видно, как он вдруг улыбнулся, но, вместе с тем, разочарованно покачал головой. — Жизнь он тоже очень любил. Когда все началось, я спросил его, почему? С чего началась эта война? И вот, я тут вдруг подумал, что хочу спросить у вас то же самое, — внезапно он поднял на мистера Аллена какой-то безумный, исполненный отчаяния и глубокой, душевной обиды взгляд, словно он негласно обвинял его во всем случившемся уже более десяти лет назад. — Что произошло в тот роковой день?       Смятение юного журналиста, как и его с трудом скрываемая ярость, ни коим образом не передалась изнеможенно откинувшемуся на спинку кресла и вытянувшему вперёд ноги, мистеру Аллену. Он, по всей видимости, уже не раз отвечал на подобные вопросы, и был готов это сделать вновь, столько раз, сколько от него потребуется.       — Для того, чтобы понять произошедшее необходимо, сначала, представить, что есть южное государство, в целом. С некоторых пор оно пошло по иному сценарию развития, нежели наше, северное государство. Все дело в ресурсах, и в постепенно нарастающей зависимости от их бесперебойных поставок с одного континента на другой. Здесь, согласитесь, многое могло пойти не так: мы отдавали столько, сколько могли, но этого было не достаточно, в конце концов, наши бедствующие соседи устали нас умолять.       — Они составили договор, в котором обозначили условия и объёмы поставок, никто не собирался воевать, — процедил мистер Томпсон, пытаясь вновь овладеть собственными эмоциями, однако что-то не давало ему этого сделать.       — То были лишь слухи, никакого договора не было. Министр Рейна посещала северное государство неофициально, тогда ещё ничто не предвещало никакой войны, а я уже работал в этом здании; я был заместителем председателя государственного совета, власть тогда была сосредоточена в руках месье Рошаля; Риччи, как мы его тогда, по-дружески, называли. Хороший был человек, но азартный до беспамятства. Это его и сгубило: он полностью разорился, а, когда не смог более этого скрывать, тотчас сложил с себя полномочия. Далее, как вы понимаете, я вёл любые переговоры с мадам Рейной, и, могу вас заверить: трагедия, случившаяся позднее, едва не сравнявшая Асберхольд с землёй, была для меня таким же внезапным потрясением, как и для всех остальных.       Мистер Аллен был доволен своим монологом. С коротким шорохом приоткрыв узкий выдвижной ящик, спрятанный прямо под крышкой стола, он извлёк из него скомканную пачку сигарет: она выглядела так, словно была много раз неуклюже опущена в карман брюк, или на дно кожаного портфеля, где, под давлением различного рода вещей, она могла так сильно помяться. Закурив тонкую, погнутую сигарету, он медленно запрокинул голову назад и закрыл глаза. Можно было подумать, что мысленно, он вновь очутился там, проснулся в то ясное, весеннее утро, когда ещё над маленьким, ни смотря на статус столицы, городком, закружили первые бомбардировщики. Однако, вместо того, чтобы выдержать паузу как можно дольше, он быстро вернулся в исходное положение, и протянул кажущуюся, в его руке, совершенно неприглядным, выбивающимся из композиции, чужеродным объектом, сигарету, своему, временно лишившемуся дара речи, интервьюеру.       — Затяжку, мистер Томпсон?       Натаниэль кивнул, сохраняя молчание, и, лишь хрипло закашлявшись, наконец, вновь заговорил.       — Никогда раньше не пробовал, — с тоской в голосе, усмехнулся он, рассматривая сигарету с каким-то нездоровым пристрастием. — А мать моя до сих пор в этом что-то находит.       — Ничего хорошего, я полагаю, — задумчиво произнёс мистер Аллен. — Так вот, к слову о слухах, леди Эвейлинор — человек широких взглядов. Не скажу, что я хотел видеть на месте директора института именно её, она и сама это прекрасно знает, но, в тот момент, когда от меня требовалось принять решение, иного пути не было. В конечном итоге только благодаря ей, её железной руке и несгибаемой воле, мы с вами сидим здесь, разговариваем, спустя много лет, после того, как, наконец, затихло самое масштабное сражение в нашем государстве: битва прошлого с будущим.       Поток холодного, бушующего ветра, словно пенистая волна, накатывающая на тёплый, песчаный берег, внезапно врезался в запертые окна, заставляя дребезжать стекла; сквозняки просвистели по комнате и, вздымаясь к потолку, подхватили за собой лежащие на столе бумаги; сигарета в руках мистера Томпсона, извергнув нитевидное облако серого дыма, чуть разгоревшись, тотчас погасла. Поднявшись со своего, крайне неудобного, сидения, он выпрямился, и сделал несколько шагов по направлению к узкому, заставленному проходу, что вёл по другую сторону стола, откуда вожделенно наблюдал за ним джентльмен в чёрном.       — Знаете, я не смог не заметить то, как выглядят ваши руки, простите моё любопытство, но вам же не более сорока?       — Тридцать четыре года, — уточнил мистер Аллен. — Мне никто не верит. Можете подойти поближе.       — В это и впрямь сложно поверить, я бы дал вам около пятидесяти, — приблизившись почти что вплотную, Натаниэль бесцеремонно присел на край стола и протянул мозолистые, изукрашенные царапинами и не до конца вымывшимися пятнами чернил, руки к разомкнутым, исчерченным глубокими линиями, ладоням мистера Аллена; тот же, утомлённо прикрыв глаза, сделал вид, что ничего неприличного не заметил. — Скажите мне, почему вы не отменили эту встречу?       — Я читал почти все ваши статьи. Очевидно то, как вы ведёте себя, как вы себя ставите, располагает людей рассказывать вам то, о чем они, в самом деле, хотят кому-нибудь поведать, но не могут, — тихо проговорил он. — Я думал, вот было бы прекрасно, если бы и я вдруг сумел исповедаться, но вы даже не пытаетесь. У вас есть для этого все средства, было бы неосмотрительно этого не заметить, но почему-то вы сдерживаете себя, не даёте мне ни малейшего шанса, даже когда, очевидно, что хотите…       Пальцы мистера Томпсона едва не коснулись измученных временем, обессиленных рук его собеседника, как вдруг, он остановился.       — Вы в чем-то правы, ваши тайны кажутся мне самыми непостижимыми из всего того, что мне когда-либо случится узнать, я это чувствую, даже не прикасаясь к ним, — Натаниэль поспешно отошёл в сторону и встревоженно поглядел на часы. — Однако, за весь наш с вами короткий разговор, я кое-что понял. Кем бы ни были вы на самом деле и какими бы ужасными ни были ваши секреты, вы заслуживаете того, чтобы жить с ними.       Судорожно, беспокойно продвигаясь в сторону двери, то и дело задевая различные предметы, мистер Томпсон изо всех сил пытался покинуть комнату ни разу не оглянувшись. Ловить на себе заинтересованный, вдохновленный, подёрнутый оттенками меланхолии, взгляд мистера Аллена, вдруг стало для него крайне невыносимым, сравнимым с мучительными, изуверскими пытками. Его желание снискать избавление, выглядело для журналиста не более, чем очередной попыткой обмануть всех и каждого, заставить проникнуться к этому невыразимо отвратительному чудовищу, которое называет себя таким прекрасным и исполненным ласковыми веяниями надежды, словом, — будущее.       — Простите, мистер Аллен, но я вынужден сообщить, что никакого разговора между нами никогда не было.       — Я понимаю, не нужно это озвучивать, окажите мне всего одну любезность, перед тем, как покинете мой кабинет…       Голос мистера Аллена прозвучал столь холодно и безразлично, что по спине Натаниэля пробежали мурашки; ни смотря ни на что, его все же тронуло и поистине взволновало то внимание и расположение коим он совсем недавно был щедро одарён; теперь его лицо сделалось бледным, а тело безвольно застыло пороге, словно филигранно выполненная античным скульптором, гипсовая статуя.       — Вы задали мне вопрос, который ранее адресовали вашему отцу. Не могли бы вы поделиться со мной, что он вам ответил?       — Он сказал, что вы выиграли эту войну у месье Рошаля в карты.       Тяжёлая, дубовая дверь с грохотом захлопнулась; поднявшийся протяжный, раздающийся эхом, гул, сопровождал удаляющегося вдоль по коридору мистера Томпсона. По сравнению с тем самым коридором, просторным лестничным пролётом, да как и со всем этим зданием, он выглядел таким маленьким, ничтожным, незначительным. Однако, мистеру Аллену, припавшему к оконному стеклу и с любопытством провожающего его взглядом, этот крошечный силуэт вдруг показался невероятно прочным, почти что неуязвимым, что даже если бы весь этот город вдруг опрокинулся ему на плечи, он бы это выдержал; стоял бы, словно мифический титан, упираясь ладонями в тяжёлое, нагнетённое тучами небо и исступлённо молчал, терзаясь желанием упасть на колени, по пояс утопая в океане, что некогда был ему по колено, закрыть глаза, и медленно опустить руки, позволить едкой, токсичной атмосфере похоронить его в этих суровых водах, во тьме далёких глубин, где-то рядом с обломками погибшей подлодки. Как только туман целиком поглотил его, а огромная, ступенчатая люстра перестала излучать и малую толику света, кабинет мистера Аллена опустел.       Джентльмен в чёрном оказался в просторном холле и вдруг разразился громким, пронзительным смехом, погрузившись в собственную фантазию, где разум вовлекал его в крайне небывалую историю: там, сидящий на лучезарном, небесном троне судья, в порыве праведного гнева, извергал молнии, а стоящий перед ним ссутулившийся грешник никак не мог себя унять, заливаясь столь же безумным, безудержным хохотом.       «Разве я виноват, что этот старый дурак и к шестидесяти годам так и не научился мухлевать?»