Возвращение невозможно

      Резкий, оглушающий звук выстрела ударил по натянутым до предела нервам, как по струнам гитары, отдавшись почти осязаемой болью где-то в груди, всколыхнув воздух, напоённый страхом и ожиданием неминуемой беды. И она, похоже, уже свершилась.       Ещё совсем недавно они с Джуди и не подозревали, чем всё могло закончиться. Наверное, это их ошибка, их общий гигантский промах, который отнял у них последний шанс… на что? На победу над злом? Торжество справедливости? Предотвращение будущих преступлений? Неужели они действительно в это верили…       Ник Уайлд догадывался, что его напарница тоже слышала выстрел, но отказывалась принимать случившееся, всё ещё продолжая на что-то надеяться. А вот сам Ник не был настолько наивен. Его сердце пропустило удар, сжимаясь в пронзающем до костей ужасе, – и тут же пустилось отчаянно трепыхаться, словно намеревалось поскорее измотать себя и попросту разорваться в клочья. Впрочем, так было бы намного лучше…       Джуди выкрикивала какие-то рваные фразы, о чём-то просила его – фиалковые глаза смотрели со страхом, в них блестели застывшие слёзы, – но её голос доносился будто сквозь шум воды. Нику стоило только выплыть на поверхность, пропустить в усталые лёгкие хоть каплю воздуха, чтобы смысл того, что она говорила, стал ему понятен… Но он не мог. Ядовито-синий проник под его шкуру, заструился по жилам струйками-змейками, смешиваясь с алым. На несколько секунд он потерял ощущение пространства и времени; мир вокруг ходил ходуном, как при землетрясении, окружающие предметы скакали перед глазами и вспыхивали радужными пятнами. Ник с силой зажмурился, чтобы не видеть всей этой бешеной круговерти. Сбивающийся пульс рокотом отдавался в его висках, ему казалось, что ещё немного, и голова взорвётся от боли.       Нестерпимо.       От полнейшего безумия Ника отделяла лишь размытая грань. Кто бы мог подумать, что слой цивилизации, которую выстраивали столетиями с таким упорством и рвением, с такой уверенностью в примирении двух полных противоположностей – травоядных и хищников, оказался настолько тонким и легко стираемым! Ник с раннего детства, ещё со злополучного момента в Клубе юных следокопытов, чувствовал предвзятое отношение к себе и не пытался хоть как-то подняться в глазах окружающих… Но он никогда не думал, что в один прекрасный день разум оставит его. Собственное «я» предавало Ника с каждым мигом всё больше и больше, и это можно было сравнить с ударом под дых, с каким-то грязным, запрещённым приёмом. Разве прежде он представлял себе нечто подобное – даже в самом ужасном из всех его ночных кошмаров?       И пока ещё не стало слишком поздно, Ник отчаянно искал, за что ему ухватиться. Любой образ, любую мысль, даже самую ничтожную и мимолётную. Но мыслей не осталось практически никаких – они просто сгорели во всепоглощающем пламени самой кошмарной лихорадки, какая только существовала на свете.       Мерзкий голос и такой же отвратительный смех Барашкис маячил где-то на краю его сознания, однако, как и лепет Джуди, терялся на фоне гула в ушах. Да и какое Нику было дело до болтовни этой проклятой овцы, если он всё равно не понимал ни единого слова? Что-то безжалостно сжигало его изнутри, ударяло в голову бурлящей волной, и он панически пытался найти выход из ловушки, в которую они с Джуди сами себя загнали. Только это сейчас имело для него значение.       Снова – всполохи пятен, круговерть, знакомый фиалковый взгляд напротив, а в нём – отражение его же жгучего отчаяния. Наверное, никто ни разу не смотрел на Ника так, как сейчас смотрела на него Джуди. Должно быть, она боялась до дрожи, до тошноты и головокружения, но ему совсем не хотелось знать, за него или же его самого. И боялась не зря: в ноздри Нику ударил запах крови, сочащейся из раны Джуди. Невообразимо, неправильно – но этот запах был слаще мёда, самого приторного цветочного аромата, он сводил его с ума, и Ник готов был поклясться, что в жизни не чуял ничего соблазнительнее и аппетитнее… О, с какой жадностью он запустил бы клыки в плоть трепещущей от страха крольчихи, разрывая её на куски, и насладился бы восхитительным, неповторимым вкусом этой крови! Её попытки вырваться – лишь повод крепче сжать смертоносные челюсти, её предсмертный крик – музыка для его ушей…       «Нет, я не могу так думать! Это не я!» – пронзила Ника новая мысль. На мгновение его угасающий разум прояснился, он начал бороться с остервенением, какого от себя и не ожидал, пытаясь сдержать натиск древних инстинктов, старых как мир и оттого ещё более могущественных. Зверь, пробуждающийся в нём от глубокой спячки длиною в века, желал добраться до своей жертвы. Ник желал не допустить этого любой ценой.       Да, он уже с трудом понимал, где находится и что вообще происходит, ему было плохо как никогда и страшно тем самым диким страхом, который невозможно обуздать или заглушить – но это пустяки. Важно, что Барашкис больше некому будет остановить. Важно, что Джуди больше некому будет спасти. Важно просто удержаться на краю, не свалиться в пропасть, где его ждала только непроглядная темнота бездны…       Нику очень, очень сложно было что-либо осознавать – любая информация из окружающего мира вязла в его мозгу, как глупая муха в варенье. Но он видел перед собой испуганную Джуди, и это придавало ему хоть немного сил. Поэтому Ник потянулся к спасительному белому свету, что сверкал так ослепительно ярко и заманчиво в сгущающейся перед его глазами тьме. Со дна своего собственного разума он устремился вверх, навстречу жизни, в одночасье ставшей такой ценной и прекрасной… Навстречу потерянной маленькой крольчихе, которая – он знал наверняка – по-прежнему верила в хороший конец.       Верила в него.       …И в тот самый решающий миг, когда Ник Уайлд был почти уверен, что справится, зверь, который раздирал его сознание в клочья, окончательно вырвался наружу. Свет померк, словно последний золотой луч солнца вдруг исчез за чернильной тучей, и вместе с ним пропало всё.       Возвращение невозможно. Ник подарил сам себе эту ложную надежду на их с Джуди спасение, только чтобы продержаться чуть дольше. Только чтобы перед тем, как всё будет кончено, ему не было мучительно больно из-за того, что он даже не попробовал сопротивляться, из-за того, что сдался чересчур быстро и оставил один на один с первобытным чудовищем ту, чьей дружбой он действительно дорожил…       Леденящий кровь рык исторгся из горла зверя – Ник различил бы в нём торжествующие нотки, если бы ему довелось хоть что-нибудь услышать напоследок.       Всё вернулось на круги своя. Зверь больше не мелкий мошенник и не просто прирождённый хитрец, и крольчиха для него – не офицер полиции и никакая не подруга. Токсин сбросил с них маски, за которыми они прятались в течение всей своей жизни, обнажил саму сущность каждого, и как бы Ник ни пытался, он не мог сделать решительно ничего.       Животные инстинкты нельзя подавить или проигнорировать. Им можно лишь слепо подчиниться.       Отныне зверь не остановился бы ни перед чем, ведь его жажда никогда не исчерпает себя и не станет ни на каплю меньше. Он видел цель и бросился к ней безо всяких раздумий, ведь у него на уме всегда было лишь одно. Он не вспомнил имени своей жертвы, и взгляд её заплаканных фиалковых глаз не показался ему до боли знакомым… А невинная овечка Барашкис наверняка ликовала, и ничто не смогло бы омрачить её радость. Она же победила.       Жуткая тварь, с которой Ник вступил в неравный и заранее проигранный бой, победила.       Реальность оказалось так жестока, что их с Джуди общая последняя надежда угасла, будто свечка от дуновения ветерка. Ник непременно согласился бы умереть, только чтобы Морковку не постигла эта ужасная – и теперь уже неминуемая – участь, вина терзала бы его не хуже клыков монстра, битва с которым завершилась для него полным поражением…       Но того Ника, ставшего Джуди другом, больше не существовало.       Ведь возвращение невозможно. Просто они оба до последнего не хотели признавать, к чему всё идёт, хотя прекрасно понимали, что выхода нет. Вернее, теперь понимала только Джуди Хоппс, а Нику Уайлду было уже ровным счётом всё равно.       …И спустя считанные минуты из них двоих не осталось совсем никого, кто мог бы это понимать.