Стань за моей спиной. Гибкие пальцы вздрогнут. Прошлое пахнет мглой. Опустошенность взора.
— Ваша очередь, герр Фассбендер. Выбирайте, правда или действие? — голос Пауля Нойманна звучит более непринужденно, чем обычно, совершенно очевидно, что происходящее его сильно забавит, особенно если принять во внимание количество вылаканного им за последний час алкоголя. Подобное времяпрепровождение постепенно приобретает популярность среди членов роты, разумеется, высших чинов, вроде капитанов и лейтенантов; особенно при почти абсолютном отсутствии женщин, особенно при наличии огромного количества хорошего спиртного. Действительно, не составляет особого труда притащиться в полутрезвом состоянии в штаб, завалиться за круглый стол и вместе со своими дружками, еще более развратными и еще менее трезвыми, играть в глупые игры, вроде той, в которой сейчас выпал черед выбирать герру Фассбендеру, герру Майклу Фассбендеру. Что касается Майкла, то его однозначно можно назвать, на английский манер, «golden boy» — в свои двадцать четыре уже дослужился до лейтенанта, правда, говорят, не без помощи дядюшки. А говорят много и разное. Например, ходят слухи и о нетрадиционной ориентации вышеупомянутого, однако никакого аргументированного подтверждения им нет, поэтому многие имеют склонность им не верить, ссылаясь на набожность матери Фассбендера, которая, цитируя говорящих, ни в коем случае не могла допустить подобного. Впрочем, основания для распускания этих слухов были, большее из них заключалось в холодной правильности черт Майкла, в привлекательной немецкой породе его лица. Тонкие губы, ледяные серо-голубые глаза, легкая щетина, рыжеватые, слегка вьющиеся волосы, острые скулы — этот портрет сводил с ума многих. — Действие, — наконец протягивает Фассбендер, улыбаясь и затягиваясь сигаретой, одновременно поправляя свободной рукой петлицы. Некоторое ликование выступает на лице Пауля, командира роты, одно из тех редких искренних чувств, обычно вызываемых во время попойки, когда человек полностью забывается, и единственное, что ему остается — это всецело радоваться жизни. Небольшая комнатка, именуемая штабом, коих полно на Западном фронте, приятно обставленная, даже, как сейчас любят выражаться, с претензией, медленно погружается в сигаретный дым, тонкой струйкой ползущий с сигареты Майкла, крепко зажатой между его тонкими длинными пальцами. — Я смотрю, вы решительны, лейтенант, — Нойманн осушает стоящую перед ним бутылку кальвадоса и продолжает своим низким голосом, — лучше бы и на фронте так, а то не можете застрелить английскую шавку, смотря ей в глаза, — капитан пренебрежительно сплевывает, поперхнувшись дымом, сбрасывает в пепельницу остатки обуглившейся сигареты, но тотчас улыбается, как будто какая-то мысль внезапно осенила его, — герр Фассбендер, вы выбрали действие, и, заметим, никто вас не подстрекал… — Действие зачастую менее опасно, чем правда, особенно в нашем положении, капитан, — Майкл всегда любил поднимать философские темы и в целом был очень хорошо образован, в совершенстве владел французским и английским, однако никогда не снисходил до общения на этих языках с пленными, наоборот, предпочитал изъясняться исключительно на немецком, щедро награждая за непонимание побоями. — Верно замечено, лейтенант, — продолжает Пауль, все еще сохраняя на губах кривую улыбку, — так вот, вы выбрали действие, и я поручаю вам трахнуть англичанина, любого, которого сможете найти. На мгновение комната словно окунается в полную тишину, Майкл неровными кольцами выпускает изо рта сигаретный дым, здравый ум моментально возвращается к нему, словно две опустошенные бутылки коньяка — не его рук дело. Он понимает, что отказаться от вызова невозможно, — Нойманн очень злопамятен, а сейчас, когда он находится под воздействием алкоголя и абсолютно не может себя контролировать, еще и смертельно опасен. Через несколько секунд сидящие за круглым столом лейтенанты, многие из которых еще менее трезвые, чем капитан, который тут же присоединяется к ним, явно довольный своей выходкой, начинают громко хохотать, один из них, Пройсс, отдышавшись, спрашивает: — Капитан, вы уверены, что это не слишком сложное задание? — Полностью. В прошлом году я поручал Бауэру и не такое, и ведь выполнял, засранец! Смелый был парень, жаль, что его больше нет с нами, получил сквозное ранение в грудь, скончался на месте от потери крови. Спустя три года войны среди нас не осталось детей, и игры у нас взрослые. — Что ж, я принимаю ваш вызов, капитан, — отвечает Майкл, заставляя себя улыбнуться и вставая с места. — Не забудьте отметиться, как только закончите, — кричит ему в ответ Нойманн, тасуя колоду карт.***
Прохладный, но все еще по-летнему свежий ветер. Солнце еще не село, но стремительно приближается к огненной ленте горизонта, окрашивая все небо в оранжево-кровавые оттенки. Говорят, сентябрь — наиболее привлекательный месяц для посещения Франции, однако Майкл, как, впрочем, и все его фронтовые товарищи, готов был продать душу дьяволу, лишь бы вернуться на родину. Сейчас на Западном фронте, где размещается рота под командованием Нойманна, затишье, поэтому солдаты могут позволить себе небольшой, но такой долгожданный отдых. Выйдя из штаба, Фассбендер сначала докуривает сигарету, бросает ее на землю и придавливает каблуком, а затем медленными шагами, наслаждаясь влажным вечерним воздухом, движется в направлении сарая, оборудованного для содержания военнопленных, английских и французских солдат, в большинстве своем еще совсем неопытных мальчиков, отправившихся на фронт со школьной скамьи. Впрочем, про удобства говорить не приходится. Все, что представляет из себя этот сарай внутри, — несколько стогов сена, покрывающих голую землю. Подойдя почти вплотную к обветшалому зданию, Майкл останавливается, прислонившись ухом к двери, и внимательно прислушивается, пытаясь уловить исходящие изнутри звуки. Тишина. Немец поворачивает ключ в скважине старого замка и резким ударом плеча вышибает плотно закрытую дверь. Из проема моментально тянет сыростью, слышится торопливый шорох. Как только лучи заходящего солнца проникают внутрь, освещая происходящую внутри сарая картину, Фассбендер переступает порог. Прямо напротив дверного проема, шагах в пяти от входа, щурясь и испуганно приподнявшись на локтях, смотрит на Майкла солдат, судя по форме, англичанин, судя по окровавленной разорванной штанине, раненый. Непослушные волнистые волосы угольного цвета ниспадают на лоб, светло-голубые глаза, отвыкшие от яркого света, слегка слезятся, придавая солдату еще более девственный мальчишеский вид. Навскидку ему вряд ли можно дать больше девятнадцати, хоть долгие месяцы войны и лишений стерли с щек румянец, кожа приобрела болезненный землистый оттенок, а огонек в некогда светящихся от озорства и радости глазах-океанах потух. Немец проводит взглядом по сторонам — больше в сарае никого нет. И это не странно, за последние полторы недели рота Пауля не сместилась ни на сантиметр со своих позиций и не вступала ни в один кровопролитный бой; последний был вчера и, видимо, англичанину посчастливилось попасться именно тогда. Странно, что его вообще подобрали, от такого юнца, да еще и с простреленной ногой, пользы мало. — Имя? — резко спрашивает Фассбендер по-немецки и делает шаг вперед, вынуждая пленного в испуге отползти назад; это вызывает у фрица неподдельную улыбку — он явно рад производимому им впечатлению. — МакЭвой, — выпаливает шотландец, не сводя глаз с Майкла. Он ни слова не знает по-немецки, однако созвучие двух языков в одном флаконе с затаившемся в глотке страхом способствует пониманию. — Я спросил имя, а не твою блядскую шотландскую фамилию! — немец делает еще один шаг вперед, сам удивляясь задаваемым им вопросам — когда его последний раз интересовало имя пленного? Видимо, благие начала берут вверх, как только он вспоминает про цель своего визита. МакЭвой молчит, в стеклянных глазах застыл страх, он судорожно проклинает школьные уроки французского. МакЭвой молчит и вынужден поплатиться за это — в следующую же секунду в простреленную ногу вонзается острый каблук немецкого сапога. Шотландец корчится от боли, заваливаясь на бок, на голубых глазах выступают слезы, еще больше обнажая их бездонную глубину. — Я не понимаю, — стонет он, до крови кусая нижнюю губу, — я не понимаю, — повторяет он, глотая слезы и испуганно заглядывая в глаза Фассбендера, стоящего над ним с каменным лицом. — Ты не понимаешь?! Не понимаешь?! — Майкл внезапно срывается на английский, передразнивая пленного и толкая его в бок, снова заставляя вскрикнуть от режущей боли, — Имя? — еще раз спрашивает немец, на этот раз уже на английском, его твердый акцент вынуждает поежиться от холода. — Джеймс, — отвечает сиплым голосом шотландец, держась рукой за раненую ногу и приподнимаясь на локте. — На колени! — Фассбендер продолжает на английском, ему уже порядком надоело наблюдать за страданиями пленного, — Я сказал, на колени! — еще громче повторяет фриц, хватая МакЭвоя за волосы и притягивая к себе. Немец не хочет медлить — не отпуская волос Джеймса, свободной рукой он расстегивает пряжку и спускает солдатские штаны до колен. Шотландец пытается отстраниться, но сильная рука не дает ему вырваться. — Открой рот, Джеймс. Сделаешь все хорошо и быстро — тебе же будет лучше, — Майкл продолжает более спокойным тоном, — Это меньшее из того, что тебя могли бы заставить здесь сделать. Не сопротивляйся. Майкл притягивает раненого ближе к себе, останавливаясь лишь тогда, когда начинает чувствовать его обжигающее прерывистое дыхание на своей коже. Большим пальцем он слегка приподнимает подбородок МакЭвоя, ловя на себе испуганный взгляд, затем медленно скользит им вверх, оттягивает нижнюю губу и проскальзывает в рот, лаская язык. — Будь хорошим мальчиком, Джеймс. Тебе стоит пользоваться моим расположением к тебе — сегодня я не так строг, как обычно. Если бы я хотел прикончить тебя на месте — давно прикончил бы, не сомневайся. Но сегодня, как ты заметил, у меня другие планы по твоему поводу. — Я…я...я не знаю, как, — запинается шотландец, и на его глазах вновь выступают слезы; сегодняшний день — первый за полгода, что МакЭвой находится на фронте, когда он готов расплакаться. Сам он почти ничего не боялся и говорил: «Самое страшное, что с нами может произойти — это смерть, но она неизбежна», — лучше убейте меня сразу. — Нет, Джеймс, так не пойдет, открой рот, не заставляй меня быть грубым, ты же ведь сам убедился, что грубости у меня не отнимать, не так ли? — Майкла уже порядком начала раздражать своя мягкость в отношении шотландца и ничем необоснованная снисходительность, он не мог припомнить, когда последний раз был столь «ласков» с пленным. Хотя, признаться честно, немец лишь качественно выполнял свой боевой долг, внутренне он никогда не одобрял и даже не пытался оправдать свое поведение, поэтому сейчас все его неоднозначные чувства были вызваны привычкой, так часто заменяющей нам и счастье, и разум; он никогда не стремился к войне и, в отличие от большинства своих боевых товарищей, не питал к англичанам резкой неприязни. МакЭвой нервно сглатывает, подвигаясь чуть ближе; давление, оказываемое на его волосы рукой Фассбендера, слегка уменьшается. Джеймс неровно дышит, и немец чувствует это кожей. От возбуждения он подается вперед, его член касается горячих губ шотландца, которые тут же неумело обхватывают его. Майкл делает резкий толчок и почти полностью оказывается внутри, от неожиданности у пленного перехватывает дух, из-под опущенных век по щеке медленно стекает слеза, которую фриц тут же стирает шершавой ладонью. Кожа этого мальчика хоть и потеряла прежний румянец, но все еще осталась такой же нежной и чувствительной, что кажется, Фассбендер готов кончить лишь от прикосновения к ней. Майкл снова зарывается рукой в волнистые волосы и увеличивает темп, на этот раз входя полностью и заставляя Джеймса каждый раз закашливаться от слюны и нехватки воздуха. Фриц откидывает назад голову, позволяя холодному поту тонкими струйками стекать по длинной шее, его глаза закрыты, но он знает, что и его глаза закрыты тоже. Осознание собственной власти над этим совсем еще ребенком приносит ему огромное удовольствие, но куда большее удовольствие приносит ему то, что этот ребенок вытворяет своим ртом. Фассбендер издает тихий стон и выходит, позволяя МакЭвою отдышаться, но через секунду он входит вновь, на этот раз уже не полностью, давая Джеймсу возможность поласкать его языком. Клубок удовольствия растет с каждым мгновением, периодически давая о себе знать, нахлынивая волнами и выступая холодным потом на лбу, заставляя судорожно выгибаться в пояснице и вырываясь стоном из вопрошающих покрасневших губ. Наконец самая сильная волна накрывает Майкла и он, захлебываясь, судорожно вдыхает воздух, словно рыба, выброшенная прибоем на берег; сжатый стон вырывается из его груди, пот градом выступает на лбу. Фассбендер слегка приподнимается, отрывая пятки от пола и пытаясь войти максимально глубоко, хватается тонкими пальцами за волосы шотландца, притягивая его к себе. Он ярко кончает МакЭвою прямо на губы, которые теперь кажутся еще более красными, чем прежде. Джеймс все еще очень неровно дышит, облизывая губы и глотая сперму. Ему кажется, все это происходит во сне, и только режущая боль в простреленном навылет бедре возвращает его в реальность. Он выглядит очень изможденным, несколько прядей угольно-черных волос прилипло к влажному лбу. Майкл медленно наклоняется, чтобы поцеловать его, лишь слегка касаясь сухих горящих губ своими. — Ты был хорошим мальчиком, Джеймс, и поступил наиболее разумно, — Фассбендер спешно заправляет рубашку в штаны, — не бойся, здесь тебя вряд ли кто-то обидит, кроме меня, — он на мгновение расплывается в акульей улыбке, — поэтому правило очень простое: не будешь меня злить — я не буду кусаться. Немец снова как-то загадочно улыбается, приглаживая рукой волосы, и открывает дверь из сарая, выходя на улицу. Снаружи уже темно, и в чистом ночном небе робко сияют далекие звезды. МакЭвой молча проводит немца взглядом, пока тот не закрывает дверь, а затем, полностью опустошенный, падает на сено.