Как в детстве

Пить с каждой минутой хотелось сильнее и сильнее. Пик из-за этого никак не могла уснуть. Сначала думала, что получится и так, вставать неохота, и в итоге ворочалась, судя по ударам часов на башне, уже полтора часа. Полы не мыли со вчерашнего дня. Стол с графином на другом конце комнаты, идти за водой, все руки будут грязные, ходили же в обуви и вчера, и сегодня. Пик со стоном села и опустила ноги на пол. Проклятье! Можно дойти и ногами. Ну что за дура. Папа, когда они играли в лошадку, потом говорил, что забыл, как ходить нормально и будет теперь так. Пик думала, он шутит. Да где там! Нервно хихикая, она нащупала у кровати костыль, встала, свободная сорочка скользнула и обняла колени. Можно быть такой дурой или нет? А Зик ещё говорит — она умница. Вот расскажет ему, как встать попить не могла, потому что забыла, что может ходить не на четвереньках, он помрет со смеху. Скажет: умница, что догадалась так быстро. Пик представила его тон и чуть не поперхнулась. Налила второй стакан и выпила медленно, по маленькому глотку, внутри всё расправлялось, как щедро политый цветок, почти засохший на солнечном подоконнике. Налила третий и взяла с собой, поставила на тумбочку. Отлично. Главное, чтоб теперь не захотелось от этой воды избавиться, это уж вообще будет лень — тащиться в конец коридора. Пик отряхнула ноги и забралась обратно под одеяло. Как хорошо. Лежишь, теплота, чистота — чудо, а не жизнь. Зик ей так и сказал тогда: хочу, чтобы ты жила хорошо. Он провожал её от тренировочного полигона к казарме, она шла и вытирала пот, он порылся в кармане и выдал ей платок, огромный, как парашют, свежий, как ветер над океаном. Пик, подумав, сказала, что вернется с острова Парадиз, исполнив свой долг перед марлийским народом, обретет уважение и будет жить хорошо весь отведенный ей срок. Зик подавил улыбку, сказал: это правильно, отвечай всем именно так. Он был ещё юный, без очков, хотя уже щурился ближе к вечеру, когда света становилось меньше. Вернее, это она потом поняла, что был юный, а тогда казался таким взрослым, таким… осознанным. К нему стоило и хотелось прислушиваться, разбирать, что именно он сказал, не прямо, а между строк, что надо выудить, разложить, как секретный шифр и подобрать ключ. С ним было интересно. — Но я говорю серьезно, — продолжал Зик, — я хочу для тебя добра. — Почему? — спросила она, сложила платок и несла его в руке, не отдавать же вот так, промоченный потом. — Ты нравишься мне, я хочу, чтобы ты была рядом. — Почему? — настояла Пик. — Ты умница. Я умница, повторяла себе Пик, когда для передачи силы Женской Особи выбрали Анни Леонхард. Анни было как будто бы всё равно, она стояла, даже бровью не поведя, и чеканила слово за словом клятву верности марлийскому народу. Да, доберемся, да, выполним миссию, да, поспособствую уничтожению демонов на острове. Спасибо за оказанную честь! Рядом, как паровоз, сопел Порко. Он, подумала тогда Пик, тоже, что ли, нравится? На месте Зика она оставила бы себе Берика. Он дальновидный и тоже далеко не дурак. В шахматы Пик его, конечно, обыгрывала, но иногда с трудом, а пару раз, отвлекшись, даже и проиграла. Но Берика отобрали для миссии, может быть, Зик не мог провернуть фокус с продвижением нужного кандидата дважды. Когда, четыре года спустя, на континент живым вернулся один только Райнер Браун, Пик, хмыкнув, сказала себе: он меня спас. Не только жизнь, но и рассудок, и всё то, что делало Пик собой, он спас, оставив её около себя, а остальных они потеряли. Даже вернувшегося Райнера. Пик смотрела на него и видела кого-то другого, нового человека, не того мальчика, с которым училась вместе. Порко, например, было всё равно. Тот, не тот, не другой же кто-то забрался ему в голову. Пик качала головой: ты не понимаешь, Покко, наше счастье, что мы остались здесь. Порко не видел, а она видела Бертольда. Помнит, какие у него были глаза. Пик не хотела бы вернуться с такими и жить с чем-то таким внутри, что было у него. Что толку иметь красивую и быструю Женскую Особь, когда не можешь вернуться домой? А вот Пик скоро съездит. Их обещали отвезти в гетто после войны. Война окончена, так что скоро она съездит к папе. Писем от него накопилось за эти месяцы… Все, конечно, вскрыты и проверены, и запаха его рук не осталось на серых листках, но почерк его, и слова его. Слова тоски и страшного беспокойства за любимую дочь. А сколько было бы этого страха, исчезни она на целых четыре года? Что стоит этого? Государственная безопасность Марли? Ха-ха! Зик думал так же. Никогда не говорил вслух, но Пик видела. Научилась читать по его глазам, и даже когда он стал наконец-то носить очки и прекратил щуриться — лицо его становилось от этого каким-то подозрительно-ехидным — не разучилась. Раньше чаще, а теперь только изредка поражалась, как же этого не видят другие — его настоящих мыслей, его истинных целей, всего, что сокрыто за правильными, идеологически выверенными и стройными его речами. То ли кругом одни дураки, то ли Пик всё-таки единственная, кто подобрала ключ к шифру и теперь читает его безо всяких усилий. Порко, который был рядом все эти годы и с Зиком, и с ней, так не мог. Пик смотрела на него, подперев щеку рукой, и думала: неужели правда не понимает? Или это не понимает она, не у неё же погиб брат. — Глупый ребенок, — сказала она ему один раз, — не Берик погиб из-за Райнера, а мы выжили, благодаря нему. Пик знала Берика, он всё равно кинулся бы защищать, только не Райнера, а Порко. И что, кому-то было бы легче? Порко тогда взбесился, ушел, хлопнув дверью. Пик сказала, пока он ещё слышал: — Ну ты ещё ногами потопай. Он тогда вроде остыл, а потом отыгрался, конечно, пришлось внепланово менять простыни. Пик приподнялась на локте и выпила половину стакана залпом. Что ж так сушит-то? Из-за рыбы на ужин? Надо было отдать её Порко, он хотя бы может пить и бегать в туалет без проблем. Но за ужином он опять на неё дулся из-за того, что она смеялась над шуткой Райнера. Оно того стоило, Райнер на минуту просто расцвел, а Порко тут выпустил все свои колючки. Как это здорово, подумала Пик, что ты сохранил свои детские черты, мой дорогой Покко. Вспыльчивость, местами наивность. И я сохранила свой живой нрав. Даже сохрани я в целости интеллект, это живое ушло бы, и осталась, как от Райнера, одна оболочка. Нам бы, глупый, его благодарить, что мы с тобою остались здесь, и хоть немного остались прежними. Как и Зик. Что-то грядет. Она читала это за стеклами его очков, в бледно-голубой радужке. Что-то кровавое, страшное, но, может быть, нам всем повезет не растерять до самого конца то своё, что ещё сохранили. То, за что любим друг друга, то, что позволяет нам не просто жить, а жить хорошо, как и обещал Зик. За дверью прошли, потом, словно занесли руку, но не решились постучать, затихли. — Я не сплю, — сказала Пик, — заходи, открыто. Порко заглянул, нашел её глазами, сказал: — Я тут… — А я жду-жду, думала всё уже. — Правда? Зачем? — Отнеси-ка меня поссать. Он хрюкнул, зажал рот рукой и проскользнул в комнату. Подошел. Пик обняла его за шею, дала взять себя на руки. Она теперь легкая, не отъелась ещё, так что не надорвется. — Как в детстве, — сказал Порко. — Ага. На днях она бросила в Райнера бумажным комом, они так игрались изредка после занятий в классе, когда набиралось много измаранных листков. Тот, в кого бросили ком, должен был кинуть его следующему. Пик бросила и попала, Райнер Браун поднял его, осмотрел и выбросил в урну.