Победитель чужих кошмаров

Некоторые обстоятельства заставляют идти наперекор установленному порядку вещей и делать нечто совершенно противоположное тому, к чему привыкаешь за долгие годы. Балор знал, что подобное возможно даже для него, но и не подозревал, что это может произойти так стремительно: что там какие-то дни и недели в сравнении со всей его жизнью? Жизнью, наполненной уверенностью в том, что только власть и умение вовремя перегрызть нужную глотку позволяют выжить в этом мире. Если бы кто-то совсем недавно сказал ему, что это не так, он рассмеялся бы этим сказочникам в лицо и полакомился бы их наивными пацифистскими сущностями. Однако сейчас он скорее смущенно вспыхнул бы и ничего не ответил: и дело даже не в девчонке, любезно разрешившей поселиться у нее в голове. Нет, она отнюдь не была главной, хотя именно Яна научила его… нет, не доверять людям – доверять ей. Балор в некотором роде даже наслаждался ролью учителя для несмышленой, но подающей надежды девчушки – не говоря уже о том, что сводить с ума запертых у нее в голове демонов оказалось гораздо веселее и приятнее, чем обычных людишек. Но он и подумать не мог о том, что не только она примет его, смирившись с обстоятельствами: те, кто взял Яну под крыло, даже не догадываясь о присутствии кошмара в ее сознании, скорее могли бы называться кровными врагами Балора, чем его… покровителями? командой? друзьями? И все же они приняли его в свои ряды и стали относиться к нему не как к паразиту в теле девчонки или как к чему-то вроде ее альтер-эго, а как к весьма полезному и самосознательному паразиту, и кошмар прекрасно понимал, кому обязан такой честью. Если Данила и был основной ударной силой этой группки демоноборцев, то ее домашним очагом и сосредоточением бытовой мудрости стал Черный Пес. Именно за ним было главное слово, и именно к нему Балор испытывал весьма смешанные чувства: Алексей Рыков был способен на многое, но человеколюбие с лихвой покрывало весь его потенциал. И у него были свои страхи, к которым мороку путь был заказан. Первое время кошмар даже не пытался подглядывать за чужими снами: Яна и без того была как на ладони, фобий демонов вполне хватало без Шмыга, хотя тот наверняка обзавелся какой-то мощной защитой от вторжения в голову, раз прошел через руки Совета, как когда-то Данила, соваться к которому в мозг Балор зарекся раз и навсегда. Так что в этом плане только Пес, недо-оборотень, которых еще не было в коллекции морока, мог его заинтересовать, и говоря откровенно, весьма интересовал, но что-то мешало бесцеремонно вторгнуться в его личное пространство: сначала – боязнь раскрыть свое присутствие, рискуя новообретенной тушкой и жизнью, затем – какая-то непонятная мешанина внутренних ощущений, которые можно было охарактеризовать как благодарность и уважение. Уж чему-чему, а разбираться в людях и внутренних механизмах их разума Балор научился и отлично понимал, что не благосклонность Яны до сих пор оставляет его в живых и при источнике силы, а то, что Леша Рыков не стал вмешиваться в решение девушки и позволил им двоим занять комнату в его квартире, которая, к слову, стараниями беса была едва ли не разрушена подчистую. Может быть, прежде Балор боялся, что этот человек в первую же секунду заметит появление нежданного гостя и размажет его ровным слоем по сознанию: для морока Черный Пес оставался темной лошадкой, из-под седой и миролюбивой личины которой выглядывал зверь. Кошмар несуществующей кожей ощущал эту опасность, а потому не лез на рожон. Так или иначе, испытательный срок он прошел, и затаенная угроза во взглядах, которые Рыков время от времени бросал на Яну, но обращал далеко не к ней, практически сошла на нет. Проверив возможности Балора и убедившись, что он действительно может быть полезен и вреда не желает – пока это нужно ему самому, – Пес стал относиться к нему так же, как и к Даниле или Яне, к своим приемным, но таким родным детям: немного настороженно (за них же переживает!) и снисходительно. Кошмар недоумевал и смеялся над этим: когда на свет появился он, даже прадедов Рыкова в проекте не было. – Предпочел бы, чтобы он относился к тебе, как к Королеве Гнили? – пошутила Яна, уловив в сознании отголосок его эмоций, и Балор вскинулся, фыркнул, но ничего не ответил: он сам не знал, какого отношения хочет – прежде все сводилось к примитивному ужасу и безумию, из которого морок выходил незамеченным, но торжествующим. Теперь же он стал чем-то более осязаемым, чем был для себя или Сиерго: эмоционально осязаемым. Ощущение было новым и довольно приятным. Балор знал бы, как его назвать или описать, если бы до этого хоть когда-то чувствовал одиночество. Это же было каким-то неосознанным анти-одиночеством, разбавленным группой не вполне обычных, но все же людей, среди которых Пес был самым человечным, а значит, рано или поздно, это должно было произойти. Балор ничего не сказал Яне: вряд ли его затея ей понравится, – она и без того была против погружений в чужой разум, а уж копаться в головах близких, по ее мнению, в рейтинге непозволительного стояло на первых позициях. Морок мог это почувствовать, не задавая вопросов. И в то же время было очевидно, что его любопытство – именно любопытство, а не желание напугать, навредить, растоптать, уничтожить и прочие мотивы, руководившие им прежде, – вызвано подсознательными желаниями и естественными человеческими эмоциями самой Яны. Борьба с искушением уже начала раздражать, и чем больше она раздражала, тем заметнее это становилось для носительницы, поэтому кошмар просто выскользнул из ее сна и на цыпочках прокрался в соседнюю комнату. Со стен неприветливо смотрели предупреждающие знаки, которые «чужих» бесов, может, и отгоняли, но к «своему» уже почти привыкли и только едва заметно светились. Пес спал как-то странно: вроде и не беспокойно, но явно не блаженно. На его лице застыло выражение суровой сосредоточенности, словно сон почти не отличался для него от реальности. Морок воровато огляделся, хотя вряд ли кто-то мог обнаружить его бестелесное присутствие, и скользнул в мир потайных человеческих мыслей Алексея Рыкова, для себя обозначив это событие как нечто значимое. Тихо постукивали барабаны, отыгрывая на фоне едва слышный, но напряженный и воинственный ритм, на который накладывались голоса, напевавшие что-то вроде шаманских мантр, – Балор не разбирал ни слов, ни языка. Со всех сторон его окружал густой туман сигаретного дыма, щекотавшего ноздри, за стеной которого не было видно ничего. Кошмар шагал сквозь него, сохраняя ту форму, что была знакома и привычна Псу. Он не хотел его пугать и тем более сводить с ума – мало ли к каким последствиям для самого Балора это привело бы. Ему всего лишь было интересно, что творится внутри человека, который не должен бы оставаться человеком и который приютил и взял под опеку целый выводок совершенно-точно-не-нормальных-людей. То, что морок увидел в начале, напугало его – не так, как пугает страх за собственную шкуру или какой-то совсем уж зверский монстр. Дымная пустота вокруг не шевелилась, но Балора не покидало ощущение, что она набросилась на него, готовая то ли потопить, то ли разорвать на части. Кошмар один за другим открывал глаза, образуя вокруг себя горящий изумрудной зеленью кокон, но это ничего не изменило. Сколько бы глаз у него ни было, сейчас не он наблюдал за чужим сном, а этот тяжелый сон следил за ворвавшимся в него мороком. Но страх перед этим был скорее напряженным, чем паническим, и Балор не сбежал, хотя так и не сумел понять, знает ли Рыков о его присутствии или же его видения настолько необычны, что сбили с толку самого повелителя кошмаров. – Эй? – наконец, он не выдержал и опасливо окрикнул чуть расступившийся дым, уже не рассчитывая остаться незамеченным. Морок отчего-то решил, что проиграет, если уйдет, так ничего и не разобрав, и это было бы хуже, чем раскрыться. Бой барабанов превратился в плеск воды где-то в отдалении, но в остальном все осталось по-прежнему. И все же звук шел не отовсюду, и Балор пошел на его источник, даже не задумываясь о том, насколько табачный туман может исказить направление, – и логика сна сработала. Он оказался на темной поляне, залитой ясным серебристым светом отсутствующей луны. Пахло травой, но земля была голой и безжизненной: все, на что хватило ее сил, проросло узловатым сухим деревом, полуаркой торчащим над неестественно ровной поверхностью. Подойдя чуть ближе, Балор понял, что это вовсе не дерево, а заросшая корой кисть руки, переломанные пальцы которой причудливым образом переплетались. Черный Пес тоже был там – сидел, привалившись спиной к тому, что можно было бы назвать корнями, и хрипло дышал, почти рычал, качая кого-то на руках. Кошмара он не замечал или не хотел замечать: пустой взгляд был устремлен на молодую девушку, не старше Янки, ухватившую его за плечи. В этот момент Балор решил, что не хочет приближаться, но ноги сами повлекли его вперед, а глаза один за другим стали закрываться. Не он принес Псу этот кошмар, в котором металлическая кисть копошится во внутренностях Насти, той Насти, которую знал только Алексей Рыков, той, которой она была, пока не узнала его. И даже мороку не хотелось, чтобы когда-то эти сны стали явью: тогда весь их едва сложившийся мирок разлетится ко всем чертям, и Балору действительно больше некуда будет идти, разве что в бестелесное небытие. Он никогда прежде не делал ничего подобного, но сиюминутный план показался кошмару если не гениальным, то весьма удачным, и морок скользнул еще ближе, прогоняя видение бесконечно умирающей Насти и занимая ее место, примеряя на себя ее тело. Рана на груди затянулась, но рука Пса все еще проходила сквозь нее. Только теперь, когда вокруг завыли волки, а звук, приведший его сюда, затих, Балор понял, что за плеск воды он принял едва различимый шепот уходящей в землю крови. Черный Пес склонился к лицу кошмара, и тот, улыбнувшись так, как могла бы улыбаться Яна или Королева Гнили, еще не ставшая сама собой, подался навстречу. Волосы на затылке зашевелились, и в первый миг Балор подумал, что это Рыков зарылся в них пальцами, но они будто стали длиннее и сами потянулись обхватить голову Пса плотным коконом щупалец. Их губы соприкоснулись одновременно с сознаниями, ударив разрядом тока, но ни один не отстранился. Возможно, эта защита вытолкнула бы Балора, желай он поиграть с оборотнем в свои привычные игры, но он был здесь совсем по другой причине, и темные мысли Рыкова стекались к нему, въедаясь в раскрывшиеся на огненных Настиных волосах присоски. Но в маскировке никакого прока больше не было. Черный Пес не оттолкнул его даже когда кошмар вернул свой привычный облик, и он сам подался назад, прерывая иллюзию окончательно. Теперь поляну окружали десятки горящих желтых глаз: глаз тех, кто должен был стать настоящей семьей Рыкова. В них была сосредоточена ненависть и ни капли презрения, которое волки могли бы испытывать к своим домашним сородичам. – Они набросятся всей сворой, и я проснусь, – тихо сказал Пес, но для Балора это прозвучало как «Я окончательно и бесповоротно впустил тебя в свою жизнь». И если уж в реальности он без труда занял для Алексея место стаи, то в кошмарном сне и подавно ничего не стоит разобраться с кучкой иллюзорных волков. Тысячи глаз засияли в ответ оскалам, и в следующий миг все было кончено. Балор сидел на полу, а Черный Пес, в последний момент вытолкнувший его из просыпающегося сознания, крепко держал его за руку и будто впервые видел во плоти. – Не я управлял твоим сном, – поспешно заявил морок, словно Пес его в чем-то обвинял. – Знаю. Возможно, ты сумеешь забирать их и дальше. *** Яна поняла все без лишних слов и мыслей, но ничего не ответила, хотя Балор и передал ей все необходимые образы. Только после завтрака, оставшись на кухне вдвоем с Алексеем, осторожно спросила: – Если мы могли сводить с ума, вытаскивая страхи из глубин на поверхность, то теперь мы можем научиться исцелять душевнобольных? Морок у нее в голове расхохотался, а Пес едва заметно усмехнулся. – Может быть. Если будете развивать это умение.