Напарники

Между ними нет чувств.       Когда Фокс первый раз видит Турбосвина, ему кажется, что от этой туши стоит держаться подальше. Он огромный в длину и ширину, в отвратительной маске, за которой и глаз-то толком не видно. Гигантский зверь, кажется, откуда-то из мезозоя, первобытный во всех своих проявлениях. — Турбосвин, — хрипит ему при первом знакомстве Мако, протянув руку. Джэмисон не колеблется, пожимая огромную лапу, в которой, кажется и своя — не самая маленькая — утонет. Пожимает и чувствует, как подгибается последнее здоровое колено, от тембра, баса, хрипа. Не страшно, нет, просто что-то сворачивается где-то внутри живота, разбиваясь на мириады осколков и царапая кишки изнутри. Но все это не мешает бросить ему насмешливое: — Крысавчик. Они не связаны ничем, что можно назвать эмоциями.       Это первая ночь, когда Джэмисон наконец-то показал самого себя. Дрожащий, разбитый, с осколками протеза в трясущейся живой руке. Он сломался в порыве битвы ещё днём, но все чувства накрыли парня только глубокой ночью, когда тот попытался собрать их в единое целое при свете тусклой лампы в их убежище. Обессиленный и слабый, не способный ни на что, ни на вздох, ни на всхлип, лишь на тихий вой. — Ненавижу, — рычит тот в лицо Рутледжа, но не видит его в фокусе, — ненавижу, блядь, этих сучьих омников, все эти твари сломали мне жизнь, сломали жизнь всему Аутбэку. И кажется, что эта истерика не прекратится. Фокса трясет так что, кажется, его самого сейчас взорвет, как все эти бомбы, мины, петарды, которые так обожает парень. Мако смотрит на это молча. Дышит тяжело, через маску, втягивая воздух так, что тот наполнял его широкие лёгкие полностью и, кажется, тот от этого лишь сильнее раздувался. Когда Крысавчик его все-таки замечает, когда смотрит прямо в глаза, через стекла, он воет ещё громче: — Не смей на меня смотреть, кусок говна, я тебе не экспонат, — куски металла летят в него, но, кажется, Фоксу просто теперь не хватает сил попасть точно в цель — они разлетаются по всей небольшой мастерской, — я отвратительный, блядь, мерзкий, не смей на меня смотреть! Иначе я вырву твои глаза, ебаный ты мудак. Рутледж все еще молчит. Стоит на месте, смотрит, до тех пор смотрит, пока Фокс не успокаивает поток витиеватых ругательств в его сторону, в сторону омников, омнии и, кажется, даже не забывая сказать о том, как сильно он ненавидит себя. «Фокс сумасшедший» — думает Рутледж. «Сумасшедший, но кто без греха и черного пятна в этой жизни?» — ведут его мысли дальше. И не важно, что это черное пятно — вязкий, отвратительный деготь в бочке светлого, чистого меда. Теперь его бы стоило только выкинуть, но Рутледж жрет, жрет ложками этот испорченный мед, глотает, не жуя, набивая и без того огромное пузо — все это только потому, что этот мед — Джэмисон Фокс. Первый раз в жизни тогда Мако снимает с себя маску, чтобы дать вдохнуть парню немного чистого, свежего лекарства, что постоянно находится в его фильтрах. Тогда первый раз Джэмисона касается Мако: прижимает к себе, заставляя дышать, удерживая вырывающегося, истерящего парня в своих руках до того момента, пока он не успокоится и не уснет в этих подобиях объятий. Первая ночь, после которой Фокс был готов благодарить небеса. Не стоит говорить о любви в их присутствии, они только посмеются.       Оказавшись в одной постели, они не были пьяны, не были под чем-то, они просто _не были_. Трахались, как сумасшедшие, изголодавшиеся звери, до воя, до царапин и синяков, крови и боли — но иначе с ними и быть не может. Не понимая себя, не запоминая, но отдавая отчет каждому своему действию, каждый из них топил свои эмоции в другом. Топили оба, как котенка, удерживая за глотку, пока бедное тельце не теряло последнюю возможность спастись. — Сука, сломаешь, — хрип, вперемешку со стоном, глухим, отдавшимся больше в подушку, нежели в пустые стены их нового логова. Прижатый огромной тушей к кровати, Фокс не может не то что двигаться — дышать не может, хотя и старается, подергиваясь, подаваясь то к напарнику, то в постель, извиваясь, насаживаясь. И хоть со стороны это не похоже на какой-то горячий секс, как сцены в порно, но это живо, это чувствует Джэмисон, и он в неописуемом восторге. Или ему просто отдает оргазм в голову? — Я не думал, что ты такой способный, Пятак, — ржет Фокс после всего, распластавшись звездой по кровати, закинув даже руку и ногу на Мако. Он мокрый, он голый, где-то в нем еще осталось что-то от Мако, но Джемисону плевать — слишком хорошо, чтобы напрягать и без того выжженный радиоактивной пустыней мозг, — ебать, отодрали в зад, как такое вообще могло случиться. Джэмисон может еще долго говорить, но говорит он в пустоту — Рутледжа вырубает почти сразу после секса, и Джэмисон понимает это не сразу и болтает, пока сам не засыпает. Они ничего не имеют общего, кроме работы. — Какая же она волшебная, — шепчет Фокс, провожая взглядом Сатью Вашвани. Они не так давно стали работать с этой компашкой, но на сексуальную индианку Джэмисон положил взгляд сразу. Красивая, с приятным ароматом, стоит ей пройти мимо, но горькая на вкус — самый настоящий горький шоколад. Фокс не ел горький шоколад, но верил, что это так. Ни бешеная Лена, ни пухлощекая Мэй не сравнятся с грациозностью Симметры и тем, что она пробуждала в Джэмисоне. — Так подойди к ней, — отвечает ему так же тихо Мако и Джэмисона чуть ли не до потолка подбрасывает от неожиданности — как же, Пятак ответил! — и он смотрит на мужчину, распахнув и без того большие глаза. — Ебать, ты серьезно? И что мне ей сказать? «Детка, твои родители случайно не саперы?» и когда она ответит нет сказать про бомбу? — Фокса просто прорывает на поток не то словесного бреда, не то на крик бедной, израненной души. Он нервно хихикает и продолжает тихо: — Знаешь, а я пытался. — Просто будь собой и пригласи ее на свидание. От одного раза хуже не будет, — заключает Рутледж и замолкает, натягивая маску обратно на кривой рот, испещренный мелкими сеточками шрамов, с широкими клыками, торчащими из-под нижней губы. Фокс понимает, что на этом разговор окончен и что Мако, черт побери, прав. Друзья — к ним не относится.       Впрочем, Рутледж не сильно удивляется, когда Фокс оказывается отшит этой самой «богиней», как называл ее сам парень перед тем, как идти к ней снова. Ничего хорошего ждать не стоило, он знал, но не Мако было говорить об этом Джэмисону. Хотя тот и беснуется, снова сходит с ума, подрывает все и вся, в прямом и переносном смысле будто Сатья — первая и самая большая любовь всей его жизни. Хотя кто знает? — Она сказала, что я сумасшедший! Что ей важнее работа всех человеческих отношений! Блядь, да как она могла, — рычит тот, разбрасывая по комнате вещи, предметы. Буянит, но не взрывает — возможно, не так уж он этим был и задет, — это все потому, что я ей не нравлюсь. Точно. Вот того бразильца ебанного она точно сможет приютить на своей груди, каменная сучка. Но и Лусио в итоге Вашвани отшивает. Она верно из тех, для кого цель всей жизни — работа. Рутледж и этому не удивляется, лишь пожимает плечами, наблюдая за тем, как быстро спадает градус страсти в отношении Сатьи после того, как он обошелся отказом. Как тухнет фитиль, так неудачно споткнувшийся о небольшое препятствие. Страстная натура Джэмисона не топчется на одном месте, но любит наворачивать круги — об этом Мако узнает сильно позже. Страдает тот до смешного недолго, всего пару дней, под конец даже переставая все громить, да даже говорить об этом, в итоге снова оказываясь где-то под Рутледжем. Просто потому что раззадорил. Просто потому что «бля, Пятак, трахаться хочу». Ни один не против, это ведь всего лишь сброс напряжения, не больше. Фокс опять становится доволен жизнью. Они всего лишь напарники.       Вашвани в итоге смеется Джэмисону в лицо, но наедине, где их не видит даже Мако: — Теперь в моде забывать девушек в объятиях огромных мужиков? — она видела ли, слышала ли — не важно, но она знает, что Джэмисон иногда может побаловаться со своим напарником грубым сексом. Но его это не волнует. Парень бросает в лицо грубое: — Ебать тебя это не должно. — Просто признай, что вы с ним не напарники, а как младенец с мамкой — разорви вас и сдохните оба. Только один от тоски, а второй от того, что сделать сам ничего не сможет. Да даже младенцы так не зависимы от матери, когда она кормит их грудью! — Тебя и это ебать не должно, — снова грубость. Сатья должна понимать, что ему все равно. Теперь уже точно все равно. Перегорел огонек, опоздали. Ему ведь и правда плевать, хоть и ее слова где-то что-то поддевают. Внутри, незаметно. Словно травинка всколыхнулась. Девушка морщится и молча исчезает из вида Джэмисона. Тот молча бредет туда, куда и шел, хотя и не до конца понимает смысл ее слов. Причем тут младенец с матерью? Всего лишь напарники и отвратительные лжецы. — А что бы ты сказал, если я тебе скажу «я люблю тебя», а, Пятак? — Джэмисону не спится. Он разглядывает небеса в дырках крыши их небольшого склада, ловит звезды и улыбается чему-то своему. Мако дергается — тот вырвал из его рук такой драгоценный сейчас сон: — Скажу заткнуться и спать. Четыре утра, Фокс, у нас завтра важное дело. — Да-да, знаю. А все же? Молчание. Минута, пять. Парень не выдерживает: — Пятак? Раздраженное сопение слышно откуда-то из недр подушки. Сопение и хриплое: — И я тебя, неспящего ублюдка кусок.