Граф Солтикофф

      — Как только тут люди живут? — ядовито процедила Милка, кивнув на бассейн. — В этой-то гнили…       Она уже минуты полторы пыталась закурить. Погода стояла безветренная, однако даже буржуйская зажигалка «Zippo» с местной сыростью не справлялась.       — Да уж, — согласилась Кира. — Говорят, что из-за бассейна в Пушкинском музее картины плесневеют.       — Скажешь тоже! Картины! Их отреставрировать можно. А людям-то как? Особенно сейчас, зимой, в минус десять? Надышимся этим паром чахоточным, а дальше-то что? Всю жизнь на лекарства работать?       Влажное густое марево, источаемое бассейном «Москва», расползалось по всей округе. Пока девушки ехали в метро, успело изрядно стемнеть, и на фоне чернеющих небес рваные лоскуты пара казались пламенем, а чаша бассейна — исполинским жертвенником языческого капища.       Кира будто бы воочию наблюдала за каким-то страшным бесовским обрядом, видела, как колышутся змееподобные тела жрецов, слышала грохот тамтамов.       — Горе тебе, Вавилон, город великий, — прошептала она невпопад. — Гиблое место, проклятое… Не даром же и назвали его Чертольем…       — Ой! Да ладно! — отмахнулась Милка. — Бабкины сказки! Не верю я в эти бредни.       — Верить не веришь, а к гадалке идёшь, — Кира улыбнулась. — Комсомолка, называется!       — Это другое, — со всей серьёзностью ответила Милка. — Ты вот тоже комсомолка, а Солженицына читаешь. К тому же под Рождество все гадают, даже партийные. Сочельник-то, кстати, уже начался?       Взглянув на небо, Кира неуверенно кивнула. В подобных вопросах она сама не шибко-то разбиралась.       Подруги уже тихонечко брели Гоголевским бульваром, заснеженным и пустынным. Огромной ледяною глыбой сияла луна над Москвой, трещали деревья, морозец пощипывал, и тишина вокруг.       Словно весь мир замер в ожидании чего-то важного, даже время остановилось. Но дирижёр уже за пультом, и вот-вот грянет первый такт.       Настоящее Рождество, как в сказке.       — Слушай, — встрепенулась Милка, — говорят, в вашем самиздате есть жутко модный роман… Забыла, как называется… Я почитать хочу.       — Модный?! — удивилась Кира. — Не знала, что в самиздате бывают модные романы. Хотя бы про что?       — Ну там, типа, алкаш едет на электричке к своей бабе, а по дороге напивается в хлам, и то ли черти ему начинают мерещиться, то ли ангелы… Книжка, говорят, клеветническая, но очень смешная.       — Едет алкаш к своей бабе?! — Кира рассмеялась. — А ведь и правда! Ёмкая аннотация!       — Ты читала? У тебя есть? Мне почитать дашь?       — Дам, но тебе не понравится. Там матерщины много. Если хочешь, можем на обратном пути ко мне заехать…       — Вот спасибочки! А то все читали, но книжки ни у кого нет. Или признаваться не хотят…       — Боятся, наверное, — пожала плечами Кира. — Сама же говоришь, антисоветчина…       Как ни странно, Кира помнила книжку почти наизусть, хотя прочла её года три назад. Цитаты сами собой возникали из памяти. А главный герой, трогательный пьянчужка Веня, и сейчас стоял перед ней как живой: тощий, лохматый, вечно небритый и жаждущий хереса, но с чуткою душою и даром мыслителя.       — Ну и ладненько, пускай дальше боятся, — продолжала Милка. — А завтра мне в ночную смену, постояльцев нынче немного, как раз будет время почитать.       Работала она администратором в гостинице «Метрополь». С самого детства родители готовили Милку к карьере дипломата, но поступать в МГИМО она даже не пробовала, хотя и связи у отца имелись, и сама Милка отнюдь не дура. Упёрлась и ни в какую — хочу, мол, стать артисткой! Два раза поступала во ВГИК, потом в Щукинское, потом ещё куда-то, а работу в «Метрополе» считала временным пристанищем. Однако со временем Милка привыкла и в последние годы уже никуда не поступала. Хорошая зарплата, чеки Внешпромторга, регулярные подарки от постояльцев — блага почти те же, что у дипломатов, хоть и не в загранке.       Довольно часто Кира ловила себя на мысли, что у них с Милкой практически нет ничего общего: круг общения, интересы, семья наконец — всё разное. Это у Киры в роду сплошь врачи-вредители, а у Милки семья партийная, и папа, и мама из аппарата ЦК. Говорят, что родителей не выбирают. Видимо, к школьным подругам это тоже относится.       — Слыхала новость? — тоном заядлой сплетницы поинтересовалась Милка. — Галка Смирнова наконец выходит замуж за своего полярника и уезжает с ним на севера. Аж в саму Антарктиду!       — Вообще-то, Антарктида на юге…       — Кирюх, не занудствуй! Какая разница?! — подруга скривилась. — Холодно, значит, север! Вопрос же не в том, где Антарктида, а в том, что она там будет делать, с красным-то дипломом Тимирязевки… Пингвинам хвосты крутить?!       — Ну, не знаю…       — А тут и знать ничего не надо! Или зачахнет, или сбежит через полгодика! — Милка тяжело вздохнула. — Ох, только мы с тобой и остались, все наши уже замужем… У тебя-то как дела на личном фронте?       «Всё-то мы воюем, — вскользь подумала Кира. — Личный фронт, битва за урожай…»       — Никак, — нехотя ответила она. — Принцы пока не попадались…       — А этот твой… Как его… Еврейчик такой чернявенький… Увёз бы тебя в Израилевку, там, по крайней мере, теплее, чем в Антарктиде.       — Ты про Глеба? Он просто приятель, — Кира подавилась смешком. — К тому же он бабник, каких мало. Ни одной юбки не пропускает!       Прежде, чем свернуть в Сивцев Вражек, девушки остановились. Пока Милка искала урну, чтобы выбросить окурок, Кира задумчиво смотрела вдаль. Отсюда, сквозь залитый лунным светом бульвар, бассейн выглядел уже не так зловеще. Он стал похожим на безмятежно дремлющий вулкан, над которым лёгкою сонатиной уже звенела рождественская ночь.       «Нет, не Вавилон, — размышляла Кира, — Атлантида! Притаилась и выжидает до поры…»       — Ты чего застряла? — забеспокоилась подруга. — С тобой всё в порядке? Пошли уже, а то замёрзнем.       — Пошли…       — Прикинь! У меня родители до сих пор не знают, что я курю. С мамой бы, наверное, инфаркт случился! У неё если девушка курит, то обязательно проститутка!       Милку хлебом не корми, дай языком почесать. Она так и тараторила всю дорогу: и про то, как её утомило жить с родителями, и про начальство, которое третий год обещает ей отдельную квартиру, да только всё впустую.       — Ты-то одна живёшь, хорошо тебе! — мимоходом позавидовала она. — У тебя все уже умерли!       Возле подъезда Милка внезапно замолчала — осеклась на полуслове, будто бы испугалась чего-то.       — Нам сюда? — уточнила она, кивая на дверь. — Ты уверена?       — Ну да, — растерялась Кира. — А что?       — Это же цэковский дом! Твоя гадалка не настучит на нас куда следует?! Меня же из комсомола попрут и с работы заодно!       — Ты же сама говорила, что в Рождество гадают даже партийные.       — Гадать-то они гадают, но даже друг от друга прячутся!       — Вообще-то она моя крёстная! — напомнила Кира. — Не бойся ты, не станет она стучать, воспитание не то…       — Кто она вообще такая? Кем до пенсии была? — не унималась Милка. — Я-то думала, живёт себе старушенция, ютится в занюханной коммуналочке и шарлатанством на хлебушек с маслом зарабатывает…       Кира вдруг поняла, что почти ничего не знает про Наталью Сергеевну. В детстве, пока была жива бабушка, они виделись часто. Сказки Натальи Сергеевны маленькая Кира могла слушать часами: про добрую фею, которую обманом заставили служить кровожадному дракону, про храброго юного принца из далёкой страны, про их любовь и про то, как в итоге принц предал фею, — предал, чтобы спасти.       Грустными были те сказки, но неизменно прекрасными.       А потом их общение с Натальей Сергеевной сошло на нет. Кира часто про неё вспоминала и собиралась навестить, да всё не складывалось никак.       — У меня бабушка с ней дружила, — ответила она Милке. — Но мне ничего особо не рассказывала. Я знаю, что у неё муж каким-то известным врачом был, но он сильно старше и давно умер. Кажется, ещё до войны…       — Дом-то лет десять назад построили, — подруга окинула взглядом фасад. — И уж точно после войны. Не думаю, что какой-то вдовушке, даже шибко знаменитого врача, квартиру бы тут дали…       — Сколько себя помню, она всегда тут жила…       — Кирюх, разуй глаза! Дом новый!       — Ну так ты идёшь? — Кира начинала злиться. — Или вернёмся?       — Ладно! — решилась Милка. — Пошли!       Наталья Сергеевна встретила их в приподнятом настроении.       — Здравствуйте, барышни, здравствуйте! — по гостям она явно соскучилась. — У меня и кутья уж подоспела, и винегрет готов!       — Что подоспело? — удивилась Милка. — Кутья?       — Это каша такая рождественская, — пояснила Кира. — С мёдом и орешками.       — Ну ты скажешь, внученька! Каша! — Наталья Сергеевна неодобрительно покачала головой. — Проходите же скорее, не стойте в дверях.       Здесь всё было по-прежнему, напоминая Кире о детстве: запахи, звуки, даже царапины на шкафах. Её словно бы швырнуло с тарзанки в холодную реку и теперь затягивало в пучину.       Ужинали в гостиной. Наталья Сергеевна зажгла свечи, заиграли тени на потолке, а Кира всё глубже и глубже погружалась в свои воспоминания.       Отчего-то на ум пришёл тот единственный в жизни случай, когда Наталья Сергеевна наорала на маленькую Киру и даже поставила в угол. Девочке хотелось рисовать, а никого из взрослых в квартире не было. Среди книг и альбомов с фотокарточками она нашла какую-то старую папку и извела её содержимое на свои художества. Кира была привередой — всё, что она рисовала, ей не нравилось, и она разрывала рисунки в клочья.       Как она тогда рыдала! Не столько от обиды, сколько от стыда. Кира и сейчас не осмелилась бы спросить, что было в тех бумагах. То ли схемы какие-то, то ли рецепты медицинские… Хотелось надеяться, что ничего важного.       Кира ушла в себя, выпав тем самым из беседы. Зато Милка освоилась весьма быстро, особенно после того, как ей разрешили курить прямо в комнате. Она засыпала старушку вопросами, а та ей охотно отвечала.       — Ой! — восклицала подруга, перелистывая попавшийся под руку томик стихов. — Вы были знакомы с Ахматовой?!       — В юности, — отмахнулась Наталья Сергеевна. — Потом-то мы, почитай, не общались… Жалко её… рано ушла…       — Но тут такая надпись! — Милка не скрывала восторга. — Как будто лучшей подруге!       К стыду своему, даже Кира не знала таких подробностей.       «Подумать только! Сама Ахматова! — вслед за Милкой восхищалась она. — А вот крестница из меня никудышняя…»       — Ой, а это что?! — продолжала Милка, кивая на перламутровое яйцо, стоявшее среди книг. — Фаберже?! Настоящее?!       — Не знаю, наверное, — старушка пожала плечами. — Это мне Майков подарил, когда мы женихались ещё… Тогда как раз война началась… Я совсем молоденькой была… даже моложе вас… на курсы сестёр милосердия записалась… А он там лекции читал…       — Война? — удивилась Милка, видимо, что-то не сходилось в её подсчётах. — Какая война?       — Германская, — ответила Наталья Сергеевна.       — Первая мировая, — добавила Кира для ясности.       Яйцо Фаберже Кира помнила хорошо. В детстве она частенько играла с ним, воображая, что там внутри не что-нибудь, а кощеева смерть. Прятала его в самых неожиданных местах, за что частенько получала нагоняй от бабушки. А Наталья Сергеевна только улыбалась — дескать, пускай дитятко тешится, в этом-то чего плохого?       Катится по полу яйцо с кощеевой смертью — под книжный шкаф, туда, где никто его не найдёт. Пахнет ванилью, корицей, патокой, пчелиным воском. Сейчас, как и тогда, постукивают ходики на стене, отсчитывая неповоротливые мгновения и стремительно пролетающие годы…       — Ну что, милые барышни, — Наталья Сергеевна перешла к делу. — Сочельник давно начался. С кого начнём?       — А вы с нас много за гадание возьмёте? — смущённо спросила Милка. — Пяти рублей хватит?       — Ничего я с вас не возьму, — проворчала старушка. — Сколько бы я ни взяла, а грехи у Господа на это не выкупишь. И даже на яйцо Фаберже не хватит.       — Ну тогда…       Милка замолчала. Она эту кашу заварила, мечтала, чтобы ей погадали, а теперь, кажется, испугалась.       — Ну тогда пускай Кира первая, — краснея вымолвила она.       Кира прекрасно понимала подругу. Было в Наталье Сергеевне, милой интеллигентной старушке, что-то такое, что заставляло бояться ее по-настоящему, — тем суеверным страхом, с которым обходят стороною цыганок и чёрных кошек.       В детстве Кира и вовсе считала Наталью Сергеевну колдуньей, только доброй. Однако с колдуньями всё не просто, кому-то они добрые, а кому-то — совсем наоборот.       — Ой! — воскликнула Кира. — Вообще-то я и не собиралась…       Однако упрямиться она не стала — первая, значит, первая, раз Милке так спокойнее.       Быстренько прибрались на столе, Наталья Сергеевна принесла свою старую колоду Таро.       — Ждёт тебя, милая, — с лукавым озорством начала она, подражая всё тем же цыганкам, — встреча с суженным твоим. Не сразу ты признаешь в нём судьбу свою, ибо явится он под чужой личиной и огненной влагой окроплённый…       Но чем больше карт появлялось в раскладе, тем тревожнее становился её голос.       — Из огня он явится и в огонь уйдёт, увлекая тебя за собою. Но остерегайся! Коварная жрица ночи стережёт те тропы!       Нервно подрагивало пламя свечей, выпучив глаза, ошарашенно молчала Милка, а Наталья Сергеевна, казалось, уже сама не понимала, что говорит.       — Холод и тьма в груди её, скверной змеиной отравлены речи, и ворон восседает на плече. Трижды он встанет на крыло, трижды прокричит, возвещая беду, и ящером свирепым обернётся. Имеющий глаза ослепнет, имеющий уши потеряет рассудок, но тот, кто знает имя дракона, знает, как его победить…       Наталья Сергеевна замолчала, она выглядела измотанной и печальной.       — Однажды я уже видела такой расклад, — обронила она наконец. — Как сейчас помню… Ровно пятьдесят лет назад, на Рождество двадцать седьмого…       — А кому вы гадали? — не зная, что спросить, поинтересовалась Кира. — Кому?       — Себе…