***
— Дорогая, боюсь, я болен, — объявил Роберт Коре. — Что случилось? Кажется, в ее голосе действительно звучит беспокойство. Имеет ли он право так с ней поступать? Может ли взять и разрушить то, что строилось годами? А с другой стороны, как бросить Джейн сейчас, когда она приносит столько счастья и эмоций? — Боюсь, заразить тебя, дорогая, — натянуто улыбнулся Роберт. — Сегодня переночую в своем кабинете. — Если это серьезно, лучше обратись к доктору Кларксону. — Нет-нет, ничего серьезного. Просто простуда. Роберт крался на чердак, словно вор. Это так стыдно, так противно! В своем собственном доме остерегаться чего-то, жить в вечном страхе разоблачения. Сегодня у него получилось отделаться от Коры, получиться еще две недели, но что будет потом? Дверь со скрипом приоткрылась. Роберт проник в крохотную черную комнатушку, захламленную вещами слуг, старыми плетеными корзинками, коробками из-под обуви. Лунный свет слабо пробивался вовнутрь, озаряя прохудившиеся стены с паутиной по углам. Что-то зашуршало. Это была Джейн — бледная, встревоженная, чудом сбежавшая от крепко спящей соседки по комнатке. Здесь было тесно и грязно, но лучшего места все равно нельзя было изобрести. — Ты пришла… Я знал, что придешь… Она подставила ему лицо и шею, обнажила плечи, всем телом жадно прильнула к нему. А через час выскользнула. Еще через полчаса ушел и Роберт. А перед тем он осыпал ее лицо поцелуями и вновь условился о встрече. Завтра. Завтра все снова повторится. Он будет молиться, чтобы дожить до завтра. Она будет ждать с замиранием сердца.***
Но не только Роберт Кроули мог похвастаться любовными похождениями. Томас Барроу тоже не смог уснуть в ту ночь. Колючий осенний ветер врывался в комнаты слуг, через плохенькие оконные рамы. Подтекал деревянный скрипучий пол, бумажные обои тоже. А он был не в силах заснуть. Только не от холода. Ему было жарко, точно летом. Мучительная духота, нечем дышать. В те краткие секунды, когда Томасу удавалось забыться в тревожной дремоте, ему снился Джимми, и он просыпался тотчас, изошедшись постыдной лихорадкой. Джимми, Джимми. Он завладел всем существом Томаса, и теперь никак нельзя было вырваться из этого мучительного и в то же время сладкого плена. Томас не был таким, как все мужчины, хотя многое бы отдал, лишь бы стать таким. Лишь бы хоть раз взволноваться при мысли о женском теле. Но нет!.. Его жизнь отравляла другая пытка. Непреодолимое влечение к мужчинам. Муки боли, угрызения совести, нужда менять место работы — вот и все, что выпало на его долю. У него не было друга, с которым он мог бы поделиться. А даже если бы и был, то решился ли бы он сказать? Он не вел дневник, отлично зная о нюхе и любопытстве такого народа, как слуги. Открыться родителям ему мешал животный страх прочесть разочарование в их глазах, прочесть то же отвращение, что он сам к себе испытывал. Прежде все отталкивали Томаса. Он был одинок, но появился Джимми Кент. Не было ничего развратного. Только намеки. Бросание взглядов за завтраком. И странная тень, мелькающая на желанном лице каждый раз, как они сталкиваются на лестнице с подносами для хозяев. Да еще странная дрожь от мимолетного, случайного прикосновения, если только она в счет. Словно пьяный, шатался Томас в коридоре, но глаза блестели смело, как у трезвого. Что ж, он попытает счастья в последний раз. Заглянет к Джимми, признается. Если и теперь его отвергнут? Во всяком случае, на время он успокоиться от того лишь, что бремя невысказанности спадет с него. А потом, гонимый стыдом и жаждой смерти, он просто уедет и никогда не вернется в злосчастный Даунтон. Вот и эта дверь. Томас мог бы даже наощупь найти ее. Альфреда не было, он сопровождал свою вертлявую Айви на очередную прогулку под луной. А даже будь он здесь, Томас все равно пришел бы, чтобы смотреть с порога на то, как вздымается во сне грудь Джимми. Полоска света падает на красивое юношеское лицо с правильными английскими чертами. Прядь пшенично-русых волос упала на лоб. Тут Томас не выдерживает. Рвется какая-то жизненно-необходимая струна в сердце. Кажется, это происходит не с ним, но привычная осторожность резко изменяет ему. Наклоняется, нежно проводит ладонью по мягкой щеке Джимми и, склонившись, по-мальчишески неуверенно его целует. Джимми приоткрывает глаза, и на секунду — но лишь на секунду — Томасу кажется, что губы его шевелятся в ответ. И кажется, что вот-вот произойдет вселенский взрыв. — Джимми, я хотел… Это Альфред. Взрыв все же случился. Вот он, настоящий стыд и страх. Все тело Джимми вздрагивает, он пружинисто вскакивает на ноги. — Что тебе здесь нужно?! Убирайся, пошел вон! В глазах Томаса боль, хотя он старается не подавать виду. Он ошибся. Он — позор Даунтона. Он — не сын своих родителей. Он обречен. — Прости, Джимми. И ты, Альф, прости. Прошу, не говорите никому. Я не стану позорить этот дом и его владельцев. Слишком много они для меня сделали. Завтра утром меня уже не будет. Не забыть захлопнуть за собой дверь. Пусть она захлопнется, выплевывая его в угрюмый коридор, и пусть этот звук навсегда остается в ушах.