***
Спустя полгода после того, как Виктор окончательно погасил огонёк в своей душе, он всё же отправляется на соревнование по фигурному катанию в Японию. Но без программ. Он не будет участвовать, он будет просто болеть за свою страну — в частности, за Юру, который делает удивительные успехи и удачно занимает первые места почти везде. Его руки чешутся, когда объявляют японца. А в конце выступления он не смотрит на парня, превосходно откатывающего произвольную, он смотрит лишь на свои предплечья, где чётко виднеются корни цветов. Виктор Никифоров не верит в судьбу и совпадения. Виктор Нификоров поднимает взгляд на откатывающего программу японца и видит, что тот постоянно скашивает глаза на свою руку. Виктор не может дождаться момента, когда закончится соревнование, не смотрит толком на таблицу результатов — только смутно как-то поздравляет Юру с первым местом. Мужчина внимательно осматривает зал и видит, что японец с запоминающейся внешностью направляется к выходу, смущённо отвечая на вопросы репортёров. Никифоров чувствует, что у него внутри что-то начинает гореть, что-то такое… невероятное. Будто тот самый огонёк постепенно поднимается, неуверенно встаёт и смотрит вверх: его поднимут ещё выше? Зажгут ещё сильнее? Виктор пробирается к японцу сквозь толпу, отодвигая людей и забывая даже извиниться. С каждым шагом рука горит всё сильнее, цветы растут и растут, потому что это его соулмейт. — Нам нужно поговорить! — выдыхает Никифоров, как только оказывается лицом к лицу с тем парнем, — Как освободишься — приходи к чёрному выходу. Японец лишь шокировано кивает, отводя неловко взгляд. Виктор улыбается так ярко, как не улыбался уже полгода, как и не думал, что может ещё улыбаться. Он отходит от своей родственной души и чуть ли не бежит к чёрному входу. Летит.***
— Кацуки Юри, — говорит японец на ломаном английском. Виктор восторженно смакует имя на своём языке. Такое… мягкое. Оно немного сложное для не привыкших людей, но Никифоров привыкает, кажется, за несколько секунд. Они встретились около чёрного входа через пять минут после первой встречи, что немного обескуражило Виктора, который ещё не подготовился как следует. Но он всё же находит, что ответить. — Виктор Никифоров! — с ослепительной улыбкой произносит он, глядя на смущённого Кацуки, — И мы, кажется, соулмейты! Юри прекращает боязливо жаться, но всё же отвечает достаточно нейтрально. Он не даёт никаких надежд, говоря с мужчиной так, как говорил бы с любым человеком. А Виктор… Виктору этого недостаточно. Он, кажется, уже влюбился. Огонёк внутри разгорается и разгорается, пламя уже достаёт до лёгких, так приятно их согревая. Разгорался, пока не потух. Разговор не идёт от слова «совсем». И его улучшению не способствует ни странная обстановка, ни ослепительная улыбка Никифорова, ни стеснительность Кацуки. Виктор пытается задавать вопросы на чистейшем английском, желая разговорить своего соулмейта, он хочет узнать его лучше. Юри внезапно замолкает посередине фразы и бросает взгляд на свою руку, которая резко перестала чесаться и вообще вызывать какие-либо ощущения. Виктор, проследив за его взглядом, тоже смотрит на своё предплечье, где цветы уже окончательно разрослись. И он узнаёт их. Жёлтые хризантемы. Виктор тяжело вздыхает и взволнованно смотрит на своего собеседника. Кацуки, кажется, тоже уже понял, что это за цветы, и что они означают. Отвергнутая любовь. Есть соулмейты, которые никогда не будут вместе, им просто не разрешено быть рядом друг с другом. Они не сойдутся никогда, если на их руках появятся цветы, занесённые в чёрный список, в основном означающие безответную любовь и другие отрицательные эмоции. Цветы не опадут, просто продолжат расти. Рано или поздно оба соулмейта умрут. На лепесточках таких цветов всегда есть надпись «нет». Которую Никифоров находит на одном из бледно-жёлтых маленьких лепестков. Юри смотрит на него с сожалением, будто это он виноват, что им попался «чёрный» цветок. Будто это он виноват, что они не смогут быть вместе. Виктор прекрасно понимает, что это бессмысленно — пытаться пойти против судьбы, природы. Многие пытались, но ни у кого не получилось. А они с Кацуки не настолько особенные, чтобы на них сошло благословение судьбы. Никифоров сильный. Никифоров чувствует, что внутри что-то рвётся. Когда спустя столько времени, проведённого в поисках вдохновения и смысла, ты всё теряешь, то это совсем другие ощущения. Будто раскалённым железом прижгли сердце, будто вырвали его из груди. Будто жизнь кончена. Мужчина как-то нервно улыбается, потирает затылок и говорит слова, от которых тошно. — Ну, видимо, не судьба, — пожимает плечами и разворачивается, тут же кривясь. — М-м, — мычит в согласии японец и прощается. Виктор оставляет его без ответа и уходит, куда глаза глядят. Ему плевать. Огонёк в душе погас, кажется, окончательно.***
Сам себе врач. Сам себе хирург. Сам делает порезы на руках и ногах. А затем ржавой иглой с тонкой белой ниткой делает неаккуратные и неровные стежки, сшивая рану. Виктор Никифоров себя любит и понимает. Виктор Никифоров понимает, что хочет сдохнуть. Он бросил фигурное катание окончательно, даже не попрощавшись. Просто перестал отвечать на сообщения Якова, затем к чертям разбил телефон во время очередного приступа жалости к себе, послал к тем же чертям Юру и всех прочих. Задолбался Виктор. Задолбался. Ему надоела постоянная пустота в душе, которую не залить отменным виски с привкусом горечи на губах, её не заполнить сигаретным дымом. Даже жалость к себе и осознание своей ничтожности не может и на четверть заполнить ту пустоту в душе, которая появилась после того, как потух огонёк. Виктору кажется, что пространство и время играют с ним в прятки. Он путается в днях недели, полностью утопая в своей горечи. С Юри не связывался с того разговора в подворотне, цветы постепенно росли всё быстрее и быстрее, уже перейдя на шею. Они задушат его когда-нибудь ночью своими стеблями. Не сказать, что Никифоров был бы против. Его мысли липнут к ушам настойчиво, в голове летают обрывки некогда счастливых воспоминаний, в которых он ищет что-то плохое. Он везде ищет плохое. Виктор понимает, что у него нет поводов для такой горечи и такого одиночества, он мог бы поговорить с Юрой, мог бы ответить на сообщения Якову, мог бы найти Юри, пойти против судьбы. Но не может. — Иногда я забываю, зачем нужно запирать дверь и открывать глаза, — ломко, со злобной усмешкой признаётся он пустой серой стене в своей комнате, где ещё неделю назад содрал все обои, чтобы не мешали взгляду. Виктор часто говорит с собой, считая себя как минимум идеальным собеседником. У него два выхода — умереть из-за цветов или просто умереть. Никифоров часто об этом думает и понимает, что даже не знает, что из этого было бы предпочтительнее. А цветы тем временем доходят до кадыка. Он не боится идти домой, потому что не выходит на улицу уже пару недель. Ест так редко и мало, что уже и не помнит, когда ел в последний раз. Да ему и плевать. В списке причин смерти прибавляется ещё одна — от голода. — Я боюсь однажды забыть выключить воду, — тихо шепчет Виктор, откидывая голову назад и погружаясь в холодную воду в ванной. А потом поднимается. Виктор не знает, как не тонуть в жалости к себе, понимает, что он ведёт себя отвратительно, но слишком слаб. Ему противно от одной только мысли о себе. Поэтому он думает о мягких стенах, каменных стенах и завываниях ветра под окном. — И я боюсь, что шагну в вагон до того, как приедет поезд, — выдыхает Никифоров, обнимая колени, утыкаясь в них лбом. Именно поэтому он не выходит из дома. Боится, что не посмотрит на дорогу перед тем, как её перейти, боится, что просто шагнёт на рельсы в метро. Боится. И знает, что будет лучше, если он просто сделает всё сам.***
Виктор Никифоров сам себе врач. Сам отсчитывает количество таблеток, которое явно превышает норму раза в три. Сам глотает их маленькими горстями, запивая большим количеством воды. Чувствует слабость и улыбается. Он ждал этого. Виктор Никифоров сам себе палач. …и его правая рука сама заносит лезвие.