* * *
Нервную вредную девчонку с блеклыми светлыми волосами зовут Сюли. Она плюется ядом каждый раз, когда Рыжий устало с ней здоровается, и нехило так напоминает его самого в подростковом возрасте. Ей девятнадцать, и она сирота. Частые нервные срывы, неустанные походы к психологу и лучшие друзья — психотропные. Она студентка, и это сложнее вдвойне. В перерыв между парами забегает в эту кофейню, посылает Мо в задницу и снова и снова проливает кофе, потому что дрожащие руки не слушаются. Впервые она улыбается ему, когда видит записанный на клочке бумаги адрес знакомой клиники. Улыбается с болью, пресно и уныло. — Я провела там два года, когда родители попали в авиакатастрофу. В неврологическом. — А у меня там… знакомый. Лейкемия, третья стадия. Операция, конечно же, блять, не помогает. И Мо приходит и садится на знакомую лавочку каждые выходные. Утыкается невидящим взглядом в очередную книгу Хэ Тяня и молча сидит рядом, чувствуя, что с ума здесь сходит именно он. Подыхает, кажется, тоже. Однажды он даже появляется в палате этого ублюдка на пару с Чжанем, которого тут уже знают. Тот приносит еще одну стопку книг и старенький затасканный плеер. Еще теплые свитера и парочку спортивных штанов. Хэ Тянь со всей серьезностью спрашивает, какой сегодня день. Говорит еще, что здесь дни сливаются в отвратительное месиво однообразия. Горькие таблетки, выдаваемые молчаливыми медсестрами, бесконечные анализы. Непрекращающаяся головная боль. И курс химиотерапии. У этого ублюдка больше нет даже его иссиня-черных волос, только едкая улыбка и бесконечная усталость во взгляде. Он умирает. И не только физически, но и там, внутри — разлагается, убивает в себе все, что только можно. Однажды даже так по-блядски к нему жмется и растягивает бледные бескровные потрескавшиеся губы в усталой ухмылке. Его улыбка так горчит, что нелепое ощущение, будто все нормально, нормально-нормально, кажется Рыжему отвратительно глупым. — Ну же, Мо, просто поцелуй меня. Последнее желание умирающего, знаешь? Мо тогда не сдерживается и бьет его по лицу, с силой, с ностальгией по школьным временам. — Выживешь ты, сука, выживешь, понял? — шипит он, рывком поднимая слабо улыбающегося ублюдка, у которого кровь заливает лицо и футболку. — Только попробуй мне сдохнуть, блять. А потом самолично отводит к медсестре, дежурящей в коридоре, а та сначала причитает, а потом кричит, ведь бить больного — хоть немного мозгов-то есть? Хэ Тянь тогда кривится и говорит, что сам встать пытался, но голова закружилась, и он упал на тумбочку. Прямо носом вмазался. Удачно так, блять. Медсестра промывает ему дыхательные пути, не переставая ворчать, обрабатывает и затыкает пропитанными спиртом ватками. Выдает какие-то обезболивающие и снотворное — ежевечерний, а порой и еженощный ритуал. Об этом Мо узнает только тогда. Здесь всем снятся кошмары. А в понедельник впервые посылает истеричную Сюли, что потом с воистину детским любопытством зажимает его после окончания смены и вытряхивает его душу, выворачивая наизнанку. Он сам умирает. Умирает уже давно, разлагается мысленно, встречая утро с воспаленными от слез глазами. Сам считает себя чертовым придурком, но не может ни боли сдержать, ни уснуть. Химиотерапия не помогает нихрена, блять, конечно же. Этот ублюдок с каждыми выходными все больше на мертвеца похож. Никогда не гуляет больше, мало читает, мало ест и много спит. Все чаще молчит и только иногда шутит так откровенно мрачно и гротескно, что Рыжему хочется ему вмазать. Стискивает зубы и терпит, хотя кулаки чешутся и жгутся отчаянно. Хэ Тянь однажды вдруг начинает хрипло истерически хохотать, а потом смотрит на Мо с прищуром и говорит, что скоро в его карточке появится еще один диагноз — Анорексия Невроза. Рыжий не сдерживается и материт его так громко, как только может. Даже медсестры сбегаются и чуть ли не выгоняют его из палаты. А Сюли потом заботливо проливает кофе на его новую белую рубашку, смущенно извиняется, но тут же исправляется и начинает бормотать ругательства, раздраженно, зло. Мо кажется, что весь мир сейчас находится в постоянном напряжении. Или всегда, но он просто этого не замечал.* * *
Воздух пахнет морозом, когда в его квартирку врывается Цзянь в пять утра и тащит на улицу. Рыжий громко орет на него, не переставая чертыхаться. Натягивает куртку, хмуря брови, кидает смартфон в карман джинсов, быстро впрыгивает в ботинки. А на улице их уже ждет такой же недовольный Чжань, что обзывает своего парня глистом с шилом в заднице. Мо с ним солидарен. Цзянь тащит их прямиком к клинике, где уже договорился о чем-то с дежурными медсестрами. У него в пакетах звенят бутылки с чем-то явно алкогольным, и Рыжий хмурится все сильнее. Морозный воздух оглушительно трещит и хрустит, как и снег под ногами. Они бегут в утренней темени, пока наконец не врываются в палату, где лежит Хэ Тянь. Она пропитана ароматом лекарств и хвои, еще немного — мандарин и чего-то такого сладко-соленого, вроде бы знакомого. Хэ Тянь просыпается буквально через секунду, и молоденькая медсестра сонно им всем улыбается, отсоединяя какие-то проводки от его койки, убирая капельницу и еще что-то. Она же и помогает выкатить кровать с еще плохо соображающим ото сна ублюдком на улицу. Чжань кутает его в притащенную с собой кофту и пуховое одеяло. Рыжий по-прежнему отчаянно хмурится. Ему это все чертовски не нравится. По кривой полоске мутного льда скользят острые лучики света, дробятся и множатся, ярко мелькают перед глазами, отдаваясь разноцветьем искр. Зимнее солнце слепит наконец глаза, а воздух такой густой, что Рыжему кажется, что он заглатывает его комьями. Давится им, не в силах проглотить. И задыхается, задыхается. Бывает так: когда хочешь чего-то и вроде сам не понимаешь, чего именно. Но внутри все сжимается и тихо скулит, ноет от ощущения, что ты бесполезен, что не можешь помочь даже самому себе. Этот больше-не-черноволосый ублюдок опирается на него и растягивает потрескавшиеся губы в слабой улыбке, пока Мо уныло повторяет за друзьями слова поздравления. Снежинки кажутся золотыми в свете уличных фонарей. И это утреннее небо, прошитое сотнями звезд, так на грани — виднеется тень солнца. Скоро восход. Рыжий даже не отталкивает Хэ Тяня от себя. Устал. Все они чертовски устали. Он вздыхает, выдыхая облачко молочного пара. — С днем рождения, — наконец говорит тихо, когда наступает его очередь желать чего-нибудь. И Молчит. А чего желать ходячему мертвецу? Ты, это, не сдохни завтра. Или даже сегодня. Ночью или утром, пока зубы чистишь. Или за завтраком. Когда там идеальное время умирать? Хэ Тянь просто жмется к нему, ища источник тепла. И Рыжий впервые обнимает его в ответ. Легко, осторожно, будто бы боясь сломать. Ни черта. Ему просто страшно. Страшно, что весь ебаный мир рушится прямо на глазах, а он не в силах что-либо изменить. Способен лишь безвольно наблюдать и задыхаться от отчаяния. — Мы знаем, что тебе вообще-то нельзя алкоголь, но сегодня можно, — Цзянь искристо смеется, протягивая Хэ Тяню стеклянную бутылку, а Рыжий морщится от этого противного противоречия в его голосе. И ощущает себя так дерьмово, как никогда. Рыжий ненавидит все то, что сейчас происходит. Это так н е н о р м а л ь н о, что они ведут себя, будто все в порядке, смеются, обнимаются, Чжань даже говорит что-то про салют. Нихрена же, блять, нет тут нормального. Абсолютно ничего. Его немного ведет от алкоголя, хотя он пил, и не единожды. Но голова кружится, мир — разноцветной каруселью ярких красок, а рядом тепло чужого тела, что лежит в больничной койке и щекой жмется к его груди. Рыжий чувствует, как дрожит Хэ Тянь. И что-то внутри его дергает, тянет. — Последнее желание умирающего, помнишь? — тихо протягивает этот чертов придурок, так, чтобы Цзянь и Чжань ничего не услышали. — Не последнее, блять, — шипит Рыжий. И наклоняется. И нелепо мажет губами по чужой щеке, попадает куда-то в острую скулу. — Остальное получишь, когда выздоровеешь, понял, идиот? — он понятия не имеет, что дергает его сказать именно это. А ближе к девяти часам утра, когда солнце уже отчаянно слепит глаза, а медсестра зовет их уже не в первый раз, ведь они чертовски продрогли, Хэ Тянь оглядывает их каким-то нечитаемым взглядом, усмехается вдруг и говорит: — Я подумал, что вы должны знать. Я поговорил со своим лечащим врачом и решил, что послезавтра будет последний сеанс химиотерапии. А потом… будь что будет. Будь, блять, что будет.* * *
Он в тот день утром в спешке ищет чистую белую рубашку в шкафу, потому что забыл вчера постирать другую, испорченную Сюли. А потом бежит на работу, где на ногах почти пять часов, после чего устало уходит на перерыв, выкуривая вторую по счету сигарету у черного входа, который все почему-то зовут «рукавом». Погода в этот день отвратительно теплая, даже жаркая, словно мир счел своей обязанностью превратить их город в чертов крематорий. Солнце еще и глаза слепит, а противный соленый пот заливает глаза. Рыжий практически выжимает челку. Он докуривает четвертую, отрывая зубами фильтр, когда звонит Цзянь и возбужденно тараторит что-то. Он едва позволяет себе разобрать этот безумный лепет. — …Здоров, понимаешь? И все хорошо, он будет жив! Химия помогла, — восторженно вскрикивает друг, а у Рыжего широко распахиваются глаза. — И выписка через неделю. — А чего так долго? — даже не получается, чтобы голос звучал недовольно. — Там анализы всякие, а хрен его знает! Главное, что здоров! Рыжий молчаливо соглашается и все еще не верит в это чертовское везение. Подозрительно как-то. И жизнь еще возьмет свое, причем с достатком. И пусть бы возьмет, пусть хоть, блять, подавится. Главное, что не сдох, главное, что этот ублюдок будет его бесить снова, главное, что у него вновь будут эти чертовы черные волосы, и эта ухмылка ехидная, и этот прожигающий насквозь взгляд, который Мо ненавидит больше всего, и ебанутые шутки, от которых отчаянно чешутся кулаки, потому что нечего, блять. И через неделю он вновь стоит у этих черных кованных ворот и не знает, что делать. Тупо дырявит их взглядом. А потом видит, как из белоснежного, чертовски стерильного здания выходит ходячий скелет с идиотской черной бейсболкой «Янкиз» на голове, в огромной на него серой футболке и джинсах, что повисают на тазовых костях и колышутся при ходьбе. Тот идет к нему несмело, а потом с разбега врезается своими потрескавшимися губами в его, а Рыжий отвечает. И даже, блять, улыбается. Потому что нечего, сука. Потому что выжил, и пусть бы. Потому что чертовски щемит нервы, и внутри лопается, разрывается что-то, ломается и бьется с громким звоном. Рыжий даже прижимает это чертовски тонкое тело к себе, что кажется нереальным, эфемерным, столь хрупким и невозможным, что сводит зубы. — Я же говорил, блять, что не сдохнешь. — И был прав, — тихо хрипит этот ублюдок, что смеет улыбаться. — Ты всегда прав, Мо. А через несколько месяцев у Хэ Тяня начинают расти волосы на голове. Мо же по-прежнему работает в кофейне на углу и иногда подолгу разговаривает с нервной Сюли, что устроилась работать в цветочный там же. Еще через год волосы отрастают ровно настолько, чтобы Рыжий, скользя ладонью по его затылку, мог тихо и хрипло выдыхать что-то про ежей. Он наконец накапливает нужное количество денег и поступает в хороший колледж с вполне хорошей репутацией. Еще через два года Хэ Тянь уже вновь сверкает ехидной улыбкой и красиво перекатывающимися под кожей мускулами. И еще поступает в тот же колледж. Иногда все еще просыпается от ночных кошмаров. А Рыжий хрипит тихое «ебаный ублюдок», потому что просыпается тоже, а потом зарывается в подушку лицом. И очень часто выполняет желание уже не умирающего. И уж точно не последнее. Потому что нечего, блять.