Место, где пересекутся наши тени

      Когда она недоверчиво поджимает губы и хмурится, Фасилье со звериным упоением чувствует, что битва будет преинтересной. Что несмотря-на-упорный-труд-все-еще-девочка, облаченная в шелестящую текучую мечту наяву — струящиеся белые шелка, не растает в потоке лживо-паточных обещаний, как иные сероглазые, безупречно кудрявые, переливчато-наивные, светлые, видные насквозь стекляшки-жеманницы.       Он укутал ее в самую страшную, страстно желанную грезу, сжал влажно-теплую, непреклонно стиснутую ладошку и окунул в золотое мерцание возможного счастья по самый локоть, подкосил нежданным теплом, и что же? Вызов, протест против так легко полученной химеры в каждой черточке напряженного, изгрызенного усталостью лица, оцарапанного морщинками тяжкого осознания ответственности и безоговорочной веры в одну лишь упрямую себя. Даже за ее плечом, в залитой тягуче-медовой музыкой пустоте не дрожит восхищенный, коварно подкравшийся вздох, не трясутся у мисс Лягушки руки в алчной, эйфорической, лихорадочной жажде сгрести под себя все великолепие выплеснувшегося в строгие таблицы реальности миража, умаститься на бесформенной груде триумфа, как дракон на куче ненаглядного сверкающего хлама… Преле-е-естно…       И, как водится во всех с болезненным шипением процарапанных в жизнь сказках, вечно полнящихся нелепыми случайностями и кристаллически перекрещивающимися совпадениями, она уже не может ступить в драгоценное будущее без досадно смешавшего его карты, запутавшего и запутавшегося, буйно-кудрявого юноши, втянувшего ее во всю эту безумную, ошалело зеленую, пропахшую тиной, пышными болотными цветами и беснующимися ночами кутерьму. Эта маленькая скандальная потребность прорезается сквозь ложбинку ключицы и не встречает никакого смущенно-смятенного отпора, попросту безоговорочно признается, как естественно отросшие без ухода волосы…       Пора ему ударить по клавишам.       Он накатывает на нее притушенной, мокро-серой, как могильные плиты под опухшим дождем небом, инейно-хрусткой, сковывающей волной приглушенного замечания, слепит хищным полетом зловеще-аляповатой, настороженно блистающей, будто в поиске ее цвета, колоды карт, пинает под колени громогласным обещанием неотвратимого, неотвергаемого, сочного до брызг после укуса успеха и наконец показывает стилетную, нетерпеливо трепещущую кисть с огрубевше-ветвяными, паучье-длинными пальцами, с обвивающейся вкруг стройного тела, атласно-ласковой просьбой простертую к ней.       Такая мелочь, золотце, ведь правда, сущий пустяк…       Исполинская, звеняще нависшая над ними люстра заселяет глаза покачнувшейся в зыбком колебании Тианы колкими алмазными бликами. Они точно вспарывают неумолимый, неприступный для сомнений, рассыпчато-черный, как зерна подсолнуха, зрачок, и карамельные глаза неуловимо заплывают тонкой струйкой прорвавшимся откуда-то изнутри, молочно-вязким туманом.       «Неправильно»… Слабое слово, девочка, очень слабое… Сразу брось, если не способна на большее, не станем играть в такой комичной близости от земли, раз уж ты решила не вплетать в кофейную челку риск разбиться…       Он говорит по четко выверенному, рассыпчато-порошковому сценарию цвета сводящей с ума фуксии: мимолетные уколы и терновые разочарования — такой яд под сладостно нежную кожу… Ловит ледяным взглядом беспомощно прижатые к себе в отчаянной надежде прикрыться от чужой бестактности руки, цепляет удовлетворенным вниманием часто вздымающуюся, разбухшую гневным жаром грудь и, конечно, ворошит хрупкое реберное гнездо, безжалостно нацелясь на безоговорочное поражение затравленной леди — ранить надеждами погибшего отца с оборванной, невоплощенной мечтой-петлей на шее так очевидно легко!       Мы не видели этого, дорогуша, да? Не осознали, даже вырастя, что и детство было сдобрено корично-ржавой трухой непосильного, надрывного, исступленного труда ради лунной дорожки неправдоподобно прекрасного грядущего?       Осталось лишь вложить напоследок ощетинившуюся шипастыми остриями звездочку черство-горького вывода в развороченное обиталище замутненного сердца, затянувшегося пленкой перед беспробудным трансом-спячкой.       Тиа сдавливает в измученной ладошке исколотый брусничными паутинками, выжранно бескорый, деревянный уродец — такой же дурманяще шершавый, как целующий мочку уха и истачивающий тревожно наморщенный лоб, переплетающийся с пальцами, исподтишка расшатывающий их непокорную вязь, колдовской голос. Две голодно склонившиеся, замороженные до хрупкой просвечиваемости лепестков фиалки горят на уровне подернувшихся одуванчиково-летучим равнодушием висков. Остервенело гладкое, скользкое тепло его руки накрывает ромбики костяшек чарующим, ватным безволием, стягивает невидимыми струнами пленительного порыва незамедлительно ослабить хватку до зыбкой слабости и безразлично отпустить треклятый амулет туда, вниз, где все еще есть шанс мимолетно коснуться змеино-хрупких запястий, изрезанно-мозолистых подушечек, ощеренно ярких призраков вен…       Когда девчонка таки нахально просыпается вопреки любовно сдавившей горло удавке тщательно сплетенного морока, Фасилье чудовищно выходит из себя от перцовой ярости и горячечного, бешенного восторга.       Он скручивает непокорное создание в невообразимейший, истошно кричащий, рвано пульсирующий ужасом узел и с размаху швыряет в волнисто вздрагивающую, песочную стену, стремительно накрывая сжавшуюся в острогранный комок строптивицу собственным липко-жарким, обжигающим, текуче-подвижным телом. Молниеносно, словно следуя некой давно выученной наизусть карте, нашаривает одну уязвимо чувствительную точку за другой, царапает, стискивает, размашисто ставя обглоданные кресты, со странной неотвязностью напоминающие острые листья причудливо-неведанных растений, на беззащитно обнаженных плечах. И шепчет, беспрестанно шепчет, растирая обветренные щеки до неторопливо сочащейся, ало-дымчатой, резко пахнущей железом вуали рокочущим, озверело лютым, неистовым вдохновением.       Знаешь, где пересекаются наши тени, девочка? Мы оба поняли власть денег! Сознались сами себе, что миром правят взбалмошные, безмозглые, со стервозной интуитивной ловкостью дергающие тряпичных отцов за ниточки, пустоглазые девицы, выпрашивающие себе в подарок принца с той же преступной легкостью, что и щенка! И прокусили себе губу, ловя и обескровливая громовой, отчаянно звонкий, рыдающе-рычащий вопль «Нечестно»!       Мы обязаны превзойти их, золотце! Не имеем права вечно корчиться в их непроглядно-вороньем силуэте!.. И, к счастью, наша мечта исполняется так просто… Только отдай мне амулет, дорогуша. И все осуществится! Долгожданное благополучие покорно ляжет у наших ног!       Не терзай ни меня, ни себя, Тиана. К чему нам пепелища трагических концов, если можно плечом к плечу шагнуть в безупречно скроенное исключительно на наш вкус будущее? Нужно только решиться. Это не малодушие, не поражение и не предательство. Это выбор. Разумный выбор взрослого независимого человека. Полностью твой выбор, девочка.       Я не стану лукавить и одурманивать, не возьмусь волоком тащить тебя по своему, не особо солнечному, подгнивше-малахитовому пути. Так что сейчас пора ответить. Шепни мне свое предпочтение, Тиана. И тогда посмотрим, как же раскромсать этот изменчивый лживый мир.       Онемевшая девушка, остервенело, до сияющей россыпи жмурясь, запрокидывает наждачно тяжелую голову, распираемую шуршащей болью цвета серых сумеречных мотыльков, и, неуверенно вскинув тонкую руку, мгновенно находит чужую, властно протянутую ладонь. Неловко роняет в нее занозисто иссушенного, трескучего идола и нервно сжимает стальные пальцы, будто немо призывая к осторожности, прощаясь с заветным теплом перед долгой северной разлукой. И осторожно, хрустально хрупко, точно не веря сама себе, но суеверно не смея оглянуться на стенающие, безнадежно оборачивающиеся грачиной золой ведения, обхватывает скалисто твердую, рептилью шею, прижимается разбитыми губами чуть выше морозно ровного, линейно четкого, разочарованно непримиримого биения несчастливой жизни под угрюмо сомкнутыми ребрами.       Занавес из безмятежно канареечных, уходящих в кремовый мрамор стен с обморочным вздохом падает.       На перевитое чернильной пораженной тишиной кладбище, брезгливо подобрав монохромные юбки, заглядывает измотанная полночь.       Спутанно частое, раскаленно жаркое, обволакивающее дыхание колдуна удовлетворенно ворочается у нее на суматошно всклокоченной макушке.