***
Солдат стиснул чашку так крепко, будто не в нее налили только-только вскипевший чай. Джордж хотел было сказать что-нибудь вроде: «Вам не больно?» или «Лучше пусть немного остынет», — но он не мог, а все из-за взгляда на этого мужчину. Джордж просто боялся что-либо ему сказать, это было бы как бросок камня в море — он бы пустил круги, но затем вернулась бы ровная гладь. Но отчего-то Джорджу было необходимо сказать солдату хоть что-нибудь. Что-угодно, чтобы хотя бы убедиться, что перед ним человек. Солдат был человеком, несомненно, но его состояние тихо шептало молитвы в пустоту. Шептало, просило и скулило о помощи, о дороге домой — лишь бы не видеть вокруг бесконечной, бескрайней морской пустыни. Он даже забыл свое имя, будучи способным лишь на то, чтобы недоверчиво коситься на сидевшего напротив молодняка; спасшего его капитана и еще одного, менее любопытного подростка. Коже на пальцах стоило бы начать облезать от столь близкого, терпеливого контакта с обжигающей чашкой, но сейчас даже та не помогала согреться. Ничего не могло потушить того бордового жидкого пламени, что он встретил, что увидел сквозь толщу морской воды, и в котором потерялся. — Вы в порядке? Мужчина вздрогнул, чай в руке наполовину разлился, пуская растворившийся осадок в виде пара. Мальчишка рядом взволнованно, но не рискуя дотронуться или подойти еще ближе, молча наблюдал — ждал ответа. Солдат понял, что причиной вопроса последовало его состояние, вызванное еще тлеющим воспоминанием постыдного поражения на Дюнкерке. Судорожный выдох. — Зачем ты здесь? Непонимающий взгляд в ответ, но парень будто и сам уже размышлял над этим, удивившись скорее больше ответу, нежели вопросу. — Спасать жизни, сэр. Например, вашу. — Ты спасешь ее, если мы скорее вернемся в город! — Мужчина начал повышать тон, вцепившись рукой в накрытый на него плед, и, стараясь перевести дыхание. Он был не здесь. Он боялся. Он просто не мог. Не был ни на что способен. Ни сейчас, ни тогда, когда торпеда пробила брешь в трюме. Когда его товарищи не смогли оттуда выбраться. Когда вокруг была паника и абсолютно никакой возможности спастись. Когда он увидел свет и тянулся к нему изо всех сил. И — особенно — когда понял, что остался один. Среди морской глади, постукивая о что-то ногой и, увидев торчащую корму корабля. Именно тогда он понял еще кое-что. Что отчаянно, до сжатых до боли костяшках и покалывания в глазах, хочет жить. И вернуться домой.***
Прошло несколько часов, как он сознательно почувствовал под ногами что-то деревянное и качающееся, что-то не такое холодное и металлом обмораживающее пальцы. Но, он все еще не верил, что это реальность, а не его оглушенный событиями разум, перенесший тело в более безопасное от войны место. — Возьмите. Очнувшись от размышлений, солдат посмотрел на протянутое ему полотенце. — Вы обожглись, может, хотя бы перевяжете руку. Парень и правда хотел ему помочь — это чувствовалось. Он принял обмоченную, как оказалось, ткань и приложил к руке. Ту приятно обволокло теплом и влажностью, солдат не стал сравнивать это с касанием моря. Он бы предпочел вообще больше никогда ничего с этим не сравнивать. Джордж улыбнулся, ведь трясущийся солдат наконец смог что-то ему складно ответить, а значит, мог и рассказать, что произошло, и… «Оставь его, Джордж. У него нервный срыв. Он еще не скоро придет в себя, если вообще придет», — был совет мистера Доусона. И тот решил ему последовать.***
После обмана капитана, закрытой кабины и упавшего с лестницы парня, солдат ощутил всплеск мысли, что зря попал на это судно. Зря вообще оказался в воде, а не под ее толщей, где-нибудь глубоко на дне. Где не был бы способен причинить кому-то боль, особенно тому, кто пытался ему помочь. Он, подкосившись, вышел из кабины и присел, оперся о палубу, закрыв лицо руками. Через пальцы наблюдая, всматриваясь в стучавшие о судно волны, чтобы не чувствовать — забыть — о пропасти, в которую он начал падать. Мальчишка не был виновен в том, что они держат путь на Дюнкерк, но он пострадал. Пострадал из-за него. И солдат не знает, что именно имеет в виду. Джордж, как его назвал другой парень, лежал внизу и от него больше ничего не было слышно, и он больше никак не пытался ему, спасенному, помочь. После своего срыва тот только и чувствовал, что раскаяние перед парнем, но не был способен его сказать. Он снова был ни на что не способен, более того, он был виноват, и осознав это, перестал сопротивляться грядущей встрече с Дюнкерком снова. Потому что это оказалось предначертано.***
На руках Питера пятнами оседала бледно-бордовая кровь. Не позволяя волнению опередить слова, он утешал друга, что все будет в порядке и, что Джорджу, как будущему герою, надо спасти еще пару человек, чтобы было, что рассказать отцу. Чтобы было, чем гордиться. Что ему надо продержаться еще немного и они совсем скоро будут дома, а после будут вспоминать и спорить, кто из них заслужил больше наград. Питер говорил, хоть и знал — это все глупости и забавы, и они этим никогда не занимались, но, если бы Джордж поправился, то они бы, непременно, наверстали упущенное. Ведь он знал, что Джордж всегда мечтал совершить нечто, всегда мечтал хотя бы раз стать героем из книжки. И Питер говорил на это, что да. Да, он когда-нибудь обязательно станет героем, нужно только верить. И когда тот напомнил об этом сейчас, напомнил, находясь на полу трюма, где-то посреди моря, где он лежит с обвязанной бинтом головой и рассеянно смотрит в потолок, Питер осознавал, как невозможно все это звучит. И надеялся, что тот прекратит, потому что ему невероятно жаль. Потому что слова Джорджа не звучат, как надежда на будущее — они звучат, как прощание. Встревоженному Питеру нечего сказать, кроме того же: «Отдохнешь немного. Будешь помогать мне на палубе, как поправишься». Но чувство в его груди с горечью и застывшим волнением предвещает обратное. — Я не могу. — Что? — Я ничего не вижу.***
Мистер Доусон видел этот самолет, видел, как он упал и, по словам сына, без парашюта — разбился. Но капитана так просто не обманешь. Он сам пустился в плаванье и не ради пустословия. Он плыл сюда с прямыми намерениями: вытащить из воды любого, даже самого свихнувшегося солдата. Да, спитфайер проехался по воде, но не потопился. Что-то черное торчит над кабинкой пилота и, будь капитан проклят, если это не жест о целостности пилота. Мистер Доусон прекрасно понимал сына, он видел, что произошло с Джорджем и знал, к чему это приведет. Знал, к чему приведет и слишком долгое нахождение среди моря у найденного ими солдата. Но сейчас это мало, что значило, потому что тот был более чем сломлен.***
После спасения пилота, Питер, с надеждой, попросил его осмотреть друга. Но у летчика не было особого медицинского образования или вроде того. — Прости, сынок. Я тут бессилен. Правильно, что зафиксировал голову. Ты сделал для него все, что мог. Звучало неутешительно и Коллинз знал это, так что кивок благодарности и скорый уход парня на палубу были ожидаемы — раненый мальчишка действительно был для него важен. Как и для самого Коллинза, оставшийся в небесах друг. То, что он оказался спасен — чудо, но на этом война не заканчивается, и им еще нужно многое сделать, чтобы мир оказался спасен, хотя бы здесь и сейчас.***
— Ему полегчало, парню? Ему лучше? Да, он молился. Сидел и молился, чтобы мальчишка поправился, и тогда он точно извинится перед ним и поблагодарит: за одеяло, за чашку чая и за полотенце, которое он уже где-то обронил, но плевать. Джордж обязательно бы услышал от него спасибо, только бы он поправился. — Нет, не лучше, — ненавистный взгляд и с ядом пущенные слова. Сын капитана взбешен и чертовски расстроен. Не просто так. Солдат прикинул все варианты состояния подростка и прикрыл ладонью глаза. Пока не услышал взрывы подбитого корабля, пока не послышались людские голоса. Тело на автомате не потянулось к измазанному в горючем солдату, чтобы затащить того на палубу. Чтобы хоть кого-то спасти. Солдаты начали спускаться в трюм, чтобы освободить место на палубе и сын капитана стал предупреждать их, чтобы те были аккуратны, чтобы они не задели его раненого друга. И за ним бросился виноватый, чтобы узнать, может Джорджу все-таки полегчало, может среди спасенных найдется медик и тогда все точно будет в порядке. — Он мертв, брат. Питер повернулся на отца и взглянул на стоящего в проходе. На него смотрели глаза, полные надежды и глубокого сожаления, раскаяния. — Как он? Ему полегчало, парню? И Питер не знал. Полегчало ли ему или нет. Будет ли он жить или нет. Но сейчас он понимал, как много будет значить его ответ. И для него, и — что прискорбно важнее — для стоящего напротив. В голосе задержалось сомнение, длящееся слишком долго. — Да. И облегчение. Губы мужчины, не способные на улыбку, даже дрогули — в благодарность. Теперь он сможет извиниться. Мистер Доусон кивнул на неуверенный, потерянный взгляд сына. «Все правильно. Так и должно быть.»***
Небо заполонила опьяняющая тьма, но никто не рискнул в нее заглянуть. Спасенные безмолвно расходились кто куда. Из судна, то и дело, прихрамывали измазанные солдаты, на что офицеры удивленно вскидывали брови. — Сколько их у вас там? Но был и еще один пассажир, единственный, сошедший с судна не на своих двоих. Тот мальчик — Джордж. Застыв среди толпы, спасенный им солдат смотрел на белое покрывало, мало понимая, где он сейчас находится и откуда это тело было на их корабле. Но он точно помнил, что должен обязательно извиниться перед парнем, когда тот окончательно поправится.