Love of the sick

Папайрус впервые за долгое время мог безбоязненно обхватить гладкий череп братишки двумя руками и осторожно, но настойчиво вогнать член в заветный ротик, медленно погружая его в глотку до самого основания. Санс наконец-то не сопротивлялся, принимая его больную любовь тихо и смиренно. О звезды, Папайрус едва не застонал от блаженства, что накатывало на него мощным цунами. Он так давно мечтал это сделать, бредил братом едва ли не с его рождения и каждый божий день хотел быть с ним рядом, обладать им, сделать полностью своим и ни с кем никогда не делить. И вот мечта стала явью. От волнительных острых ощущений подрагивали костяшки пальцев, а тело сводило сладостной судорогой. Это было просто непередаваемо. Папайрус двигался в нежном ротике размеренно, наслаждаясь каждым прикосновением и каждым моментом. Он смаковал запретную ранее глубину любимого братика, наслаждаясь мягким прохладным язычком. Это было просто до одури великолепно, аж до белых звездочек в прокуренных глазах. Папайрус хотел превратить этот момент в вечность. Извращенное желание и необузданная жажда бурлили в нем, как в кипящем котле, а в голове радостно танцевали бесы и водили хороводы, отражаясь диким пламенем в потемневших и слегка бешеных оранжевых глазах. Папайрус, против собственной воли, начал двигаться быстрее, желая получить больше. Санс вел себя крайне покорно. Он наконец-то стал в руках Папайруса тем самым хорошим и послушным мальчиком, каким был всегда и для всех. И это просто сводило Папайруса с ума и напрочь отрывало крышу от поехавшей башни. Кристальная невинность Санса, его прозрачное и чистое целомудрие, светлая и ангельская непорочность – все теперь для него одного, для Папайруса. И пускай плод безжалостно сорван им же, все это намного лучше, чем если бы это сделал кто-то другой и навредил впечатлительному и хрупкому мальчику. Папайрус не потерпел бы и крохотной искорки разочарования в небесно-голубых и бездонных глазах любимого братишки. Никто не смеет трогать его, он принадлежит только Папайрусу. Отныне и навеки. Капелька магии юркнула вниз по подбородку Санса. Папайрус не сбавлял свой жаркий и настойчивый темп, но старался растянуть удовольствие насколько возможно. Однако братик так хорош, так прекрасен и так умел в этом отвязном и грязном деле, пускай и делает все впервые. Он идеален, лучше даже невозможно вообразить. Папайрусу окончательно снесло крышу, а потому он позволил себе немного грубости и толкнулся в самую глотку, погружая член максимально глубоко, по самый таз, что кости заскрежитали о зубы. Папайрус ласковым голосом попросил Санса немного потерпеть, потому как разрядка была уже близко. Он нежно погладил братика по черепу, и тот покорно принял всю грубость. Папайрус тихо и протяжно застонал, удовольствие зашкаливало. Он совсем перестал думать, его тело затопил болезненный, ядовитый экстаз. Спустя несколько резких толчков, Папайрус низвергся Сансу глубоко в рот, жестом умоляя проглотить все до капли. Поток густой оранжевой магии устремился вниз по горлу, но часть вытекла из приоткрытого рта, капая на бетонный серый пол и на не зашнурованные грязные кроссовки. Папайрус вытащил удовлетворенный член изо рта брата, дыша глубоко и размеренно, а наслаждение остаточными волнами покалывало все тело, оставляя за собой теплый покой и сладостное удовлетворение. Опустив голову, Папайрус заглянул в глаза Санса. Они пусты и безжизненны. - Это было просто бесподобно, бро, - шепчет Папайрус, а потом садится на холодный пол, скрестив ноги, и опускает череп брата перед собой. Бездонные черные глазницы, обрамленные пятнышками крови и кровавыми разводами от его рук, напоминают алые цветы под затянутым тучами небом. Во рту и на зубах поблескивают остатки оранжевой магии, но большая часть уже стекла по шее на пол вместе с кровью из перерубленного позвоночника. Все это выглядело жутко и мрачно, но для Папайруса – безумно красиво. Он протяжно выдохнул, и следом его поразила мелкая дрожь. Он достал из окровавленного кармана худи пачку сигарет, которая осталась сухой только из-за пленки вокруг. Запах дешевого табака стал приятно успокаивать расшалившиеся нервы, а дым согревал замерзшие ребра и прогнившую ледяную душу. Однако эти скудные ощущения не шли ни в какое сравнение с тем блаженством, что он только что испытал. Папайрус взял череп в руки и посмотрел на него с отчетливой любовью в глазах. Это была любовь больного и отчаянного ублюдка, который разбил в дребезги все нормы морали и правила, чтобы добиться своей шизоидной цели. С перерубленного позвоночника все еще по капле стекала кровь, однако Папайрус не боялся запачкаться. Он нежно водил длинным пальцем по кровавым разводам на щеке, и его сердце наполнялось извращенной в понимании всего мира любовью. - Теперь мы оба можем быть счастливы, бро, - он поднес череп ближе к себе, пустые глаза Санса совершенно не изменились, как и несколько часов назад, когда Папайрус одним движением кости смахнул голову с братских плеч. Однако ему все еще казалось, что он видит пугливые слезы брата, его обреченный и тяжелый взгляд. В нем не было ни тени осуждения, гнева или ненависти, только детская боль и отчаянное непонимание. Папайрус поспешил смахнуть видение. - Не переживай, мой маленький бро, я буду очень аккуратным. Я позабочусь и о тебе, и о твоем теле. Я ведь очень сильно люблю тебя. Он не сдержался и сомкнул с Сансом зубы в безответном поцелуе, а потом запустил язык в приоткрытый рот, ощущая сладкий и мертвый вкус братишки, вкус своей похоти, а также могильный, сотканный из пепла, дух смерти. Он больной, до самых костей больной неизлечимый ублюдок, который осознал, что может снискать счастье со своим братом только таким способом. И его больше ничего не волновало, лишь получение желаемого, чтобы окончательно не слететь с катушек. Папайрус аккуратно положил голову рядом с телом брата, а потом начал забвенно гладить тоненькие ключицы и плечевые кости. Все тело покалывало от нового предвкушения. И вот он пустился в очередной грех с любимым братом, обещая быть обходительным и нежным, а также делать все на высшем уровне. Как Санс и заслуживал. Если бы ему было не все равно.