Трон из гробового дерева

Аурой считается жизненная энергия человека. Пока жива аура, жив человек. У Урие аура жива, но лишь относительно. И эта «относительность» полностью контролируется самим Урие — он всецело владеет что своей аурой, что своей жизнью. Однако свою ауру он ломает сам и с особым удовольствием — стараясь придать ей нужную форму, Урие гнет её и слышит хруст — то ли собственных костей, то ли углов своей же ауры. Его аура как вантаблэк — чернее некуда, она поглощает весь свет, направленный на неё когда-либо. Эта аура отпугивает людей вокруг — слишком сильная и чудовищная, слишком нечеловеч(ная)еская. Урие и не против. Его аура — всецело его личное дело, и он шипит на каждого, кто хочет её коснуться. Некоторых, отчего-то, отпугнуть не получается. Лучи некоторых не выходит просто так поглотить, как ни стараешься. Аура Кита — огненная, но до ярости магмы совершенно не дотягивает. Она закручивается спиральным драконом и даже не обжигает, да и тепла от неё нет — скорее есть прохлада, которая никогда не перерастет в откровенный холод. Эта аура поднимает искры, не приносящие вреда, но претендующие на созидание. Ей чего-то не хватает, и она в чем-то нуждается, хоть и боится это признать. Она напоминает пирофиты, глубоко и основательно пустившие корни и удобренные пеплом от пожаров, что происходят вокруг. Вот только пирофиты, как известно, забирают огонь и могут способствовать его рождению, но не отдают его. И, вопреки своим особенностям, нуждаются в воде, как и все остальные растения. У Ширазу аура солнечная и теплая, почти ослепляющая. В ней хочется греться, её хочется облюбовать, с ней хочется сдружиться. Она похожа на паргелий, вот только вместо ложных солнц все — настоящие. Уюта и света слишком много, чтобы обойтись одним светилом, да этого и не нужно — аура с радостью вбирает в себя все. Паргелий в совокупности всех этих солнц пытается своими лучами дотянуться до каждого темного уголка земли, укрыть всякого нуждающегося и заставить поверить в жизнь — яркую, счастливую и прекрасную. Даже если кто-то захочет воспользоваться этими лучами или поглотить их, паргелий будет пытаться светить ещё ярче. Пока не угаснет раз и навсегда. Аура Лэнса плещется пенистыми чистейшими волнами, играется, словно зазывая, плавно путешествует от берега к берегу и, в общем-то, олицетворяет целую жизнь. Она — свобода, она — легкость, она — счастье, и в ней появляется порывистое, но монументальное желание утонуть. Эта аура приютит каждого, кто заблудился или не знает, что делать, укрывая заботливым буруном. Этот бурун будет кружить и танцевать, даруя морскую прохладу и пытаясь потушить пожары, в которых несчастно расцветают пирофиты. До тех пор, пока не столкнется с какой-нибудь огромной и тяжелой горной породой, самоотверженно разбиваясь об неё. У Урие вместо нервов — тросы, и проводят они не импульсы, а, скорее, собственные амбиции и идеалы. Они путаются и затягиваются так, что Урие ощущает чересчур острую боль в солнечном сплетении, но уперто идет дальше, сшибая плотины и дамбы, потому что, черт побери, вам меня не взять. Никому меня не взять. Я исполню, выполню, дослужусь до могилы, но сделаю все запланированное, стирая в кровь руки по локти, до мяса, до костей. Потому что я сильный. Сильнее удачи, сильнее участи, сильнее реальности. Я сильный. Когда на Урие проводят операцию по вживлению куинке, и он даже под наркозом чувствует, что тело горит в агонии, ему кажется, что дьявол где-то очень близко. Он непроизвольно, выбираясь из цепких лап сна от анестезии, тянет дрожащую руку, сокрытую белоснежным больничным одеялом, куда-то в сторону для рукопожатия с ним. Дьявол с предвкушающим смехом жмет ему руку: ты ещё пожалеешь, мальчик. Жизнь Кита — удав, который постоянно пытается дотянуться до его шеи. Жизнь Кита — вакуум, в котором ему и правда не хватает воздуха. Его с раннего детства поставили перед фактом: выживай как хочешь, но ты просто можешь сдохнуть в любой момент. Кит не хочет умирать. Кит не может умереть. Он плюет дамочке судьбе в лицо и ухмыляется: вам меня не взять. Никому меня не взять. Я — звено цепи. Пусть маловажное, пусть пока что слабое. Но однажды я потяну цепь на себя. И вам придется с этим смириться. Когда Кит ведет поиски Синего льва и в итоге все-таки находит его, ему кажется, что он начинает дергать свою цепь. Не замечая, как она коварным аспидом обвивает его запястье. Ширазу пытается внушить себе, что жизнь проще, чем кажется. Даже когда она валит на него целые глыбы неприятностей и трагедий, он пытается улыбнуться и свободно расправить плечи. Уход матери, тяжелая болезнь сестры, самоубийство отца — словно стремительно вращающаяся кровавая карусель, на которой, знаете ли, вообще не весело. Но Ширазу пытается сохранить надежду на то, что жизнь, в общем-то, неплохая вещь на самом деле. А Ширазу в ней ещё очень повезло. Он остро откликается на тьму вокруг, на тьму, зияющую в людях, и пытается быть светом. Дарить людям тепло и свет — это вообще, по сути, круто. Когда отец заканчивает с жизнью, и вся ответственность за Хару ложится на плечи Ширазу, он идет на отчаянный шаг и ставит свою подпись в договоре на согласие по операции куинкс. Жизнь — не такая и сложная штука, как думают многие, поэтому ему должно повезти. Это эфемерное везение тем временем провожает его каким-то странным кровожадным оскалом. Три раза отчислить уже пытались, четвертый не будут — девиз Лэнса на протяжении уже нескольких месяцев обучения в Гарнизоне. На самом деле люди проще, чем кажутся. Они умеют быть добрыми и прощать — Лэнс надеется на это, внутренне сокрушаясь от ядовитого взгляда Айверсона, направленного на него. Хотя, может, это и к лучшему. Дома какие-то неприятности, родители ругаются, а сестра попала в больницу. Иногда Лэнсу кажется, что он сам — одна сплошная неприятность. И он знает, что доставляет неприятности Ханку с Пидж (хотя они сами, кажется, в этом прекрасно преуспевают), но, как бы пытаясь загладить вину, все время подбадривает обоих, улыбается, сыплет шутками с каламбурами. Дарить людям тепло и свет — это вообще, по сути, круто. Синий лев для Лэнса — словно билет, который мог бы показать, что он все ещё что-то да значит. Словно ещё одна, на этот раз не бесплодная попытка окупить все прежние неудачи. И он не упустит такой возможности. Возможности, от которой тянет легкой, чуть заметной гнильцой, прикрытой сомнительными перспективами. Урие кажется, что его отряд — это катавасия, в которой ни дисциплины, ни целеполагания. Придурок Ширазу, который хочет стать крутым настолько, что все его попытки похожи больше на отголоски девиантного поведения, чем на что-то стоящее (отлипни от меня и сдохни уже). Слабачка Муцуки, заискивающая перед Хайсе и только и умеющая что быть бесполезной и безвольной как тряпка (тошнит от тебя). Йонебаяши, о которой и говорить нечего (кто ты и что ты делаешь в нашем отряде?). И, конечно же, их «мамочка-папочка-черт знает кто ещё» наставник, весь такой добрый и ласковый, а, случись что, Урие уверен — бросит их по свисту первой же проблемы (ненавижу тебя больше всех этих троих вместе взятых. Чертово гулье отребье). Урие готов к любому предательству со стороны Сасаки. Ему кажется, что он даже готов в любой момент вгрызться Сасаки в глотку — и терзать, терзать до тех пор, пока не останутся лишь ошметки. Он не понимает Сасаки: ни его характер, ни его мировоззрение, ни его самого. Он считает его существом, хоть и достаточно сильным касательно способностей, но слабым внутренне, кем-то, кто готов сдаться в любой момент и исчезнуть, раствориться дымкой без запаха и цвета. Сасаки — тень совершенных ошибок, Сасаки — загнившее растение, Сасаки — мощи, которые надо растоптать и сжечь, чтобы не мозолили глаза. Сасаки — не бальзамированная мумия без бинтов, Сасаки — провинность природы во время апокалипсиса, Сасаки — сгнившая разлагающаяся масса черт пойми чего. Урие может продолжать так вечно, потому что у него много сравнений касательно Хайсе, и ни одно не передает того, что Урие чувствует на самом деле. У Сасаки темное прошлое, в котором у Урие ни за что не было бы желания копаться (хватит ему бессонных ночей), поседевшие волосы и пустые глаза, каких даже у мертвецов не найдется. Сасаки — один сплошной пробел, который Урие хочется чем-то заполнить, потому что он не любит, когда линия прерывается, а потом продолжается (хотя Урие не уверен, что после Сасаки вообще что-либо может продолжиться). Сасаки — обезличивание, и Урие не хочет быть заражен этим. Кит считает, что попал в довольно странную команду по спасению Вселенной: Лэнс, который по дурости и кретинизму может сравниться разве что с недалеким клоуном. Пидж, зачем-то притворяющаяся парнем, имеющая гениальный мозг и неоднозначный характер. Ханк, постоянно разговаривающий о еде, и довольно трусливый для того, кому придется защищать множество планет и галактик. И... Широ? Кит искренне рад возвращению Широ из плена настолько же, насколько напуган. От Широ, можно сказать, остались одно имя и внешность — и та — искорежена седой челкой, постаревшим лицом и протезом вместо правой руки. Кит считает Широ своим другом и любит как брата, но его всякий раз бросает в дрожь, когда он видит тоску на его лице, приправленную горькой болью. Он представления не имеет, что делали с ним галра, помимо свидетельств их издевательств на его теле: все тех же седых волос, того же протеза вместо руки и шрама поперек носа, но, видимо, для Широ это было очень тяжелое и болезненное испытание. Он стал сильнее, мудрее и непробиваемее: плен закалил его так, словно он какой-нибудь металл. Кит старается не думать о том, что металлы при закалке становятся тверже, но до ужаса хрупкими и ломкими. Широ сейчас именно хрупкий: кажется, ниспровергнуть в пучины тьмы его может любое неверно подобранное слово или неправильно истолкованное прикосновение. Широ приобрел силу, внутри которой бурлит слабость. На самом деле его выела кислота, превратив в прореху. Широ — бессонница наперевес с нескончаемыми кошмарами, залитыми кровью с галрийских арен. Широ — отеческая забота, которой можно убивать и возрождать. Широ — ответственность за свою команду, за всех существ, живущих во Вселенной. Широ — сплошное притворство того, что все хорошо, в то время как все хуже некуда. Широ — человек, который готов исчезнуть в любую минуту, обнадеживающе улыбнувшись на прощание. Кит выловит лишь пустоту, пытаясь ухватиться за чужую руку. У Широ темное прошлое плена, поседевшие волосы и пустые глаза, каких даже у мертвецов не найдется. Широ — одна сплошная прореха, которую Кит очень сильно хочет заполнить счастьем и надеждой, чтобы Широ жил, а на его лице больше не было ни горя, ни боли. Широ — обезличивание, и Кит хочет помочь, но не хочет быть заражен этим. Ширазу нравится собственный отряд: хоть и ленивая, но забавная Сайко, которая чем-то напоминает ему Хару и которую он считает своей второй младшей сестрой. Добрый и понимающий Тоору, всегда выручающий и помогающий то делом, то советом. Сассан, очень вкусно готовящий и заменяющий ему отца. Урие... ну, в общем, Урие, да. Тот самый Урие Куки, возомнивший о себе черт знает что, отталкивающий все, что находится меньше чем в несколько метров от него и, как Ширазу запомнил, ненавидящий сладкое (как сладкое вообще можно ненавидеть?). Ширазу признает, что их отряд не особо складен: они с Урие не слушают Сассана, пытаясь обогнать друг друга и получить профит. В придачу ко всему, Тоору не может выпустить кагуне, а Сайко даже не вылезает из своей комнаты. Ширазу понимает все это и очень надеется на то, что когда-нибудь они станут чуть ли не идеальным отрядом, которым Сассан сможет истинно гордиться. Чтобы на него больше не обваливался шквал презрительных взглядов работников CCG и к нему не относились так пренебрежительно (Ширазу не был уверен в том, что это из-за них, но все же беспокоился о том, что их наставник страдает из-за собственного отряда). Ширазу с оптимизмом смотрит на будущее, которое кажется ему очень-очень перспективным, и наивно верит в то, что все это — навсегда, хоть и знает, что ничего вечного не бывает. Он цепляется за появившиеся возможности и глубоко внутри понимает, что это все может выйти ему боком, но что-то толкает вперед. К новой семье. К счастью. К свету. Ширазу понятия не имеет, что ждет его впереди, потому что надежда остается надеждой, но реальность — это другое. Однако он знает единственное: он защитит каждого из своего отряда и прикроет, в случае чего. Потому что он чувствует, что сможет полюбить этих людей, и это ощущение теплится где-то в области сердца, принося счастье и восторг. «Черт, это весело!» — первые мысли Лэнса по поводу спасения Вселенной, пропорциональные тоске по Земле и своей семье. А ведь они могут никогда не вернуться обратно — Лэнс старается забить собственные переживания в какой-нибудь дальний угол мозга, но они настойчиво скребутся о стенки черепа. В конце концов, кажется, он не мог мечтать о команде по спасению Вселенной круче той, что у него есть сейчас. Лучший друг, с которым Лэнс уже не помнит, сколько общается. Паренек гений — хоть они с ним и в довольно хороших отношениях, но Лэнсу очень хотелось бы, чтобы это переросло в истинную дружбу. Человек — настоящий герой в глазах Лэнса, — сумевший восхитить его своими навыками и качествами и заставить посмотреть на мир другими глазами. Красивая девушка с планеты Алтея, которой Лэнс очень симпатизирует во всех смыслах. Веселый и добрый дядя алтеянец — наверное, единственный на корабле, с кем Лэнс всегда может поговорить на все темы. И Кит. С ним будут проблемы, маленькие и незначительные, но все же проблемы — решает Лэнс, прожигая Кита раздраженным негодующим взглядом. На самом деле Лэнс не ненавидит Кита и в глубине души надеется на то, что они подружатся крепко и основательно. Зависть, непонимание, недовольство — все это должно уйти со временем, оставив за собой лишь смех от собственной глупости. Они, правда, быстро учатся, хоть и неудачи тоже всегда маячат где-то рядом — то нет возможности собрать Вольтрона, то кого-то в плен заберут, то кто-то проведет в лечебной капсуле следующие сутки после изнуряющего боя, то ещё что-нибудь. Но Лэнсу кажется, что они справятся — должны справиться. Впереди будет ещё много разного вида трудностей, но команда у них, конечно, что надо, поэтому все будет хорошо. Даже у него, Лэнса — того ещё неудачника — все будет хорошо. И Лэнс уж точно знает, что на него можно будет положиться каждому из команды — он на уровне инстинктов помчится им на помощь, даже если не будет возможности ни идти, ни ползти. Потому что он чувствует, что сможет полюбить этих людей, и это ощущение теплится где-то в области сердца, принося счастье и восторг. Назойливый как муха и громкий как стадо слонов, но, вроде, достаточно тупой, чтобы не преграждать дорогу — думает Урие, в первый раз разглядывая Ширазу. В этом парне все просто до умопомрачения: он говорит слишком открыто и честно в противовес самому Урие, привыкшему держать все в себе и говорить людям только то, что они хотят слышать или не говорить вообще (на самом деле поливать людей грязью мысленно очень-очень весело). Ширазу громко смеется и ходит (от него вообще много шума, черт побери). У него нет никакого чувства такта, он сначала говорит, а потом думает (по факту, думать нечем). В Ширазу, если честно, куча недостатков, однако что-то склоняет Урие считать, что Ширазу — положительный резус-фактор, в то время как он сам — отрицательный. С этим идиотом слишком легко находиться рядом, общаться и в целом — жить. С дураками всегда ведь легче. Кит плохо запоминает людей, а таких, как Лэнс, он не запоминает вообще. В его внешности нет ничего примечательного, в способностях тоже, о таланте, вроде, и говорить нечего — Кит и не должен был запоминать. Лэнс раздражает его. Он возомнил себе, что Кит его соперник (сам Кит пытается не думать о том, что ему это приятно, и что он с охотой отвечает тем же), хотя как можно соперничать в космосе — вообще, по сути, загадка. У Лэнса раздутое самомнение, нервирующий характер, глупые шуточки и подколы и совершенно незатейливая открытость. Он легко находит общий язык с Широ, Кораном и даже Аллурой — хоть та и пытается сохранить свой статус «сильной и несокрушимой принцессы», теплота по отношению к Лэнсу ясно видится в её взгляде. Верно. С дураками всегда ведь легче. Кит не ненавидит Лэнса. Но до понимания и дружбы тоже далеко — Кит бы лучше пешком прогулялся до Земли. Ладно, в бочке меда должна быть ложка дегтя — это закон жанра, в конце концов! — считает Ширазу и негодует на то, что без Урие их маленькая семья была бы идеальной. Слово «идеальный» зудит где-то под ребрами и, кажется, там же истлевает — какой ужас, что вообще значит «идеальный»? Задней мыслью Ширазу понимает, что Урие — очень эффективная шестеренка в их шатком механизме. Эффективная в том плане, что ещё больше ускоряет коррозию, естественно. Но Ширазу необходимо думать, что все в порядке. Что их семья — Боже, на самом деле семья! — самое хорошее, что с ним вообще случалось в последнее время. Самого Урие он считает кем-то, кому надо вправить мозги, приправив свое решение хорошеньким ударом в челюсть. Потому что его соперник, его друг и товарищ не должен гнаться за сомнительными идеалами и целями, идя по головам. Потому что его друг не должен презирать его самого и считать лишь помехой. Поэтому, прости уж, Урие, но не будет все по-твоему. Не сегодня и никогда. Это настоящее издевательство — то, что судьба, будь она неладна, замешала Кита в дело Вольтрона. Вместе с Лэнсом. Будто за все время обучения Лэнсу не хватило Кита в качестве собственной головной боли с извечной позицией «Я лучше тебя». Кита не должно быть в космосе, и он не должен быть паладином — уперто думает Лэнс поначалу и даже иногда планирует связать Кита, закинуть в своего льва и отвезти на какую-нибудь планету, где и оставить. Хоть эти мысли больше шуточные, чем серьезные, Лэнсу нравится такая перспектива. Но это было бы слишком просто. У Лэнса на Кита иные и очень большие планы — обойти, обернуться, с улыбкой подать руку и идти в ногу. Потому что соперник Лэнса в его мечтах и в его реальности — это именно Кит. Потому что однажды он все равно одержит над Китом победу. Потому что они и дальше должны будут идти вместе, прикрывая друг другу спины и желая друг друга обойти. Поэтому, прости уж, Кит, но не будет все по-твоему. Не сегодня и никогда. Для Урие жизнь — стремление постичь силу, найти её в себе и крепко стиснуть, чтобы никогда не сбежала (что-то вроде догмы под названием «Либо победи любой ценой однажды и после, либо проигрывай все время»). И ему кажется, что день за днем, ночь за ночью он совершает какой-то немыслимый сизифов труд, пытаясь обуздать силу, но в итоге приходя к тому, что её и в помине у него не было. От гуля к гулю, от ранга к рангу, от миссии к миссии — все труднее и труднее, груз все тяжелее и тяжелее, враги непобедимее, а сам Урие — слабее и мельче на фоне всех преград, что он должен преодолеть. Вся работа в CCG словно какой-то один огромный квест, который ты должен пройти, чтобы в итоге победить злого босса (общение с Йонебаяши вредит — Урие всегда это знал). Вот только босса на горизонте нет, а бонусы не накапливаются. Убейте, я что, и правда так безнадежен? Я же так стараюсь! Другое дело Ширазу. Не сказать, что этот недомерок больно тренируется или совершенствуется — все его потуги не превышают стандартного минимума работы в CCG. Не сказать, что у него вообще есть какая-то определенная цель стать лучше или отточить свои навыки — разве что получить побольше денег за очередного убитого им гуля (тебе хочется денег, мне нужны заслуги и карьерный рост. Мы могли бы сработаться, если бы ты не был столь безнадежным). Ширазу откровенно раздражает хотя бы тем, что постоянно стреляет двусмысленными взглядами в сторону той же Акиры, которой, несмотря на её возраст и звание, откровенно симпатизирует (ты бы так лучше задания выполнял, чем о своей Акире думал, идиот). Но Акира, должно быть, раздражает Урие ещё больше. Наверное, этим своим презрительно-сочувственным взглядом в его сторону, который так и говорит: «Ох, бедный мальчик. Из-за своих же принципов свихнется и будет подлежать ликвидации самым первым. Жаль его». (За-су-нь свои кра-сно-ре-чи-вые взгля-ды зна-ешь ку-да?). Однако Ширазу смог сместить его, Урие, с должности командира и заполучить каким-то неведомым образом доверие Сасаки (не то, что бы Урие вообще в этом нуждался. Подлизываться может каждый). Кажется, Урие упустил из виду что-то такое, что перевело Ширазу из стадии «тупой и не опасный» в стадию «все ещё тупой, но стоит опасаться». Иди ты, Ширазу, знаешь куда со своей волей случая? Борьба со злодеем, который хочет поработить целую Вселенную, не способствует улучшению психического, физического и вообще какого-либо здоровья. Сигналы тревоги от Аллуры, когда вновь и вновь нужно экипироваться, садиться во львов и собирать Вольтрона, не способствуют восстановлению нервных утраченных клеток. И ежедневные изнуряющие тренировки с роботом, которого хочется размазать по стенке не для улучшения боевых навыков, а просто потому что твоя рожа меня уже так достала, не повышают собственное самомнение. И знаете, что самое обидное во всей этой ситуации? А то, что, вопреки тому, что ты оттачиваешь навыки каждый день, в голове все ещё назойливо звучат голоса: «Не недооценивай своего врага!», «Заркон тебе не по зубам!», «Отступай!», «Мы не можем сейчас сражаться!». Кит не сдается. Кит не отступает. Но ему все время что-то мешает, тянет вниз: то ли собственная слабость, то ли внутренние и внешние барьеры. Вопреки всему, что он делает. Вопреки всему, чего он пытается достичь. Просто все гребаное время. Убейте, я что, и правда так безнадежен? Я же так стараюсь! Кит смотрит на Лэнса и не верит: кажется, тот просто плывет по течению. Кит редко видит, чтобы он выкладывался на все сто, Кит не замечает за Лэнсом улучшения навыков. Кит наблюдает лишь за тем, как Лэнс дурачится, теряет драгоценное время и зачем-то подкатывает к каждой особе женского пола, которую встретит, что уж говорить об Аллуре, чуть ли не постоянно осаждаемой этим придурком как какая-то крепость. Ты бесишь этим всем, ясно тебе? Аллура не относится к Киту с неприязнью — далеко нет. Но что-то такое прослеживается, будто она подозревает его в краже или убийстве: «Я видела, как ты не смыл чужую кровь со своих рук, а ещё я видела, как ты не спрятал свой клинок, которым совсем недавно выпотрошил чьи-то органы. К слову, откуда он у тебя? Я замечала такие же у галра». Твои подозрения беспочвенны, ладно, Аллура? Я сам разберусь! А ещё Кит уж точно не обращает внимания на подсечку, которую Лэнс сделал ему на их спарринге, когда сам Кит отвлекся из-за собственных мыслей паршивее некуда. Иди ты, Лэнс, знаешь куда со своей волей случая? Вы оба такие, в общем-то, потрясающие: всего достигаете, считаетесь лучшими из лучших, ознаменованными Богами, но вы сами знаете, что те ещё неудачники, и это невооруженным глазом можно заметить в каждом вашем шаге, но вы их всеми силами пытаетесь замаскировать. Вы стараетесь сами себе внушить, что всего добьетесь, что вы достаточно сильные для этого, идете напролом, с присущей только вам прытью и яростью, но сами чувствуете, что стоите на месте. И вы в самом деле Неудачники с большой буквы. Удачливые люди бы не были опозорены сокомандниками и наставником и сняты с должности командира (ненавижу вас, ненавижуненавижуненавижу). Удачливые люди не были бы выгнаны из Гарнизона за дисциплинарное нарушение и не влачились бы по пустыне в поисках приемлемого захудалого жилья. И это — ваше клеймо, которое вы стараетесь обесцветить всеми силами, чтобы внушить себе и другим, что вам все по плечу, а судьбы не существует. Её и не существует, черт возьми. Ширазу признает за собой, что четырехлистник — не его символ от слова совсем. Его символ — это скорее верига с ржавыми цепями, которые, словно у Кентервильского приведения, скрипят на каждом шагу и доставляют кучу неудобств. Ширазу не отрицает — жизнь могла быть лучше, но ему повезло. Все же повезло. Он не отрицает, но принимает это всей сущностью, стараясь сделать свою жизнь лучше, а веригу — легче и гибче. Почему-то Ширазу облегчает жизнь другим, но не себе — о себе он будто снова забывает. Несмотря на то, что на душе миноры сменяются минорами, Ширазу вновь и вновь задорно смеется и всем своим видом внушает другим, что жизнь — это самое прекрасное, что может быть. «Он когда-нибудь надорвется», — с усмешкой думает Ширазу, наблюдая за тем, как Урие в очередной раз поднимает штангу в хрен пойми сколько килограмм, с каждым днем увеличивая и увеличивая нагрузку. Ширазу мысленно прозывает Урие помешанным мазохистом, потому что это, черт возьми, так и есть. Что он там говорил? Рвутся мышечные волокна — увеличивается охват RC-клеток? Так и до облачения в гулью шкуру недалеко. Кажется, Урие этого и добивается — шаг за шагом, изувечение самого же себя за изувечением. Сила, которую он так лелеет, может поглотить его в любой момент — и тогда будет явно не до смеху. Ширазу должен будет пресечь это однажды, не убивая Урие. Да пошел ты знаешь куда с этим своим «Случись это с вами — я не дрогну»? А я дрогну, понимаешь? Дрогну! Ширазу сопоставляет себя с Урие и понимает, что они с ним диаметрально противоположны. Мысли, мировоззрение, цели, мотивы — все совершенно разное. Не сказать, что у Урие жизнь слаще — может быть, даже горче (на самом деле очень и очень горче), но добивается он явно большего. Но не тем путем. И Ширазу не может до него докричаться, как ни старается. И, кажется, его голос скоро сядет. Лэнс думает, что «седьмое колесо» и его имя — уже синонимы. И осознание этого словно экзема, от которой никак не получается избавиться. Хочется что-то сделать, что-то доказать, но все, что получается — путаться под ногами и мешать. Лэнс бесталанный, неумелый, бесполезный, да и держат его в Вольтроне наверняка только потому, что он единственный может управлять Синим львом, а замены ему нет (и то — сомнительно). Ему не везет и везет одновременно — Лэнс не хочет признавать, но везение — единственное, что все ещё держит его на плаву. Ему повезло, что Кита выгнали из Гарнизона, из-за чего появилось свободное место в классе пилотирования, ему повезло, что его все ещё не отчислили за неуспехи в учебе, даже в том, что Синий лев выбрал именно его — ему просто повезло. Лэнс не лидер, он не разбирается в технике и ничего не умеет создавать и изобретать, он не механик, а характер у него, должно быть, вообще прескверный. И Лэнс тем более не Кит со своим этим талантом к пилотированию, великолепными навыками в ближнем бою и отвагой, которую разве что рекламировать, вдохновляя обывателей. Что уж говорить о его ежедневных изнурительных тренировках, в которых он убивает либо робота, либо самого себя, загоняя так, что не может доползти даже до собственной же комнаты? Лэнс едва бы смог так — выдержки и терпения, должно быть, не хватило бы. Кит — это как планка, которую надо достичь. Кит — это как автобус, который надо догнать. Кит — это как образ, на который надо нацелиться. Кит — это первое место в списке лучших пилотов Гарнизона. Кит — это хорошие результаты в учебе. Кит — это второй лучший из паладинов, на которого Широ возлагает огромные надежды. Кит — это то, до чего нужно докричаться. Но Лэнс не может до него докричаться, как ни старается. И, кажется, его голос скоро сядет. Вы яро, до боли под ногтями скребетесь о золото чужих тронов, со стонами закидываете головы и всматриваетесь в тех, кого прозвали достойными быть вашими соперниками, при этом понимая, что сами вы — недостойны. Вы пытаетесь обратить на себя внимание, но видите лишь полное безразличие и безучастие: «Командир, ты слишком замкнут. Работай в команде...!» «Я не собираюсь работать под руководством следователя Сасаки. Я получу повышение и уйду в отряд S3». «Кто ты?». «Мое имя... Лэнс?». И вы бредите идеей, что однажды догоните, внушите, исправите, докричитесь. И вы кажитесь себе обыкновенным плевелом и корите себя за никчемность, нехватку способностей, думая, что никак не сможете помочь впереди идущему и восседающему на том самом троне. Потому что кто-то — дитя звезд, а кому-то просто повезло родиться. Урие окидывает своих напарников и наставника пренебрежительно-презрительным взглядом — откуда они вообще взялись такие? Если у Урие работать в CCG выведено под кожей и предначертано псевдо-судьбой, разлито в крови, то что насчет всех остальных? Кого-то из них заставили, кто-то пошел на такой шаг от безвыходности ситуации, а о том, какие мотивы были у Сасаки Хайсе, Урие вообще знать не хочет. Мотивы у гуля. Давайте, посмешите меня ещё. Отец Урие был одним из лучших следователей. Урие пообещал отцу в детстве, что станет таким же сильным и поработает вместе с ним — Урие привык держать обещания, особенно когда человек, которому ты их дал, давно уже мертв. Урие чтит память отца и считает, что работать в CCG и убивать гулей — это уже не просто предначертание или долг, а что-то такое, что введено прямо в вены. Здесь весь смысл, вся память, все обещания и давно вся жизнь — Урие уже не помнит, что бы посвящал себя чему-то другому. Предназначение Урие — его собственное горнило. И в нем Урие любовно убивает самого себя, не обращая внимания на руку, которая пытается вытащить его всеми силами. Кит понимает, что попал в космос не случайно, когда узнает, что он полугалра. Он давно хотел услышать историю своего рода, почему он сирота и кто его родители. Услышал и узрел — получите и распишитесь. Для полноты картины не хватает внезапной метаморфозы во внешности в виде кожи фиолетового цвета и ярких желтых глаз без зрачков. Кит не хочет становиться монстром — не все галра монстры, Аллура. Кит не ненавидит свою сущность, но и радости или гордости оттого, что он узнал — кот наплакал. Киту, кажется, и на Землю нет особого резона возвращаться — его там никто не ждет, у него там ничего не осталось — и в помине не было. Кит считает, что, может быть, затяжная война с Зарконом — это и к лучшему. Ему ведь теперь совершенно некуда податься. И, наверное, он теперь боится себя. Боится того, что остальные от него отвернутся. Боится того, что может выкинуть в бессознательном состоянии — он ведь сможет контролировать себя, случись что, не так ли? Боится остаться один. Предназначение Кита — его собственное горнило. И в нем он просто хочет забыться с помощью летаргии, не обращая внимания на руку, которая пытается вытащить его всеми силами. Ширазу знает, зачем пошел в CCG и стал куинксом — на лечение сестры нужны были деньги, большие деньги, сейчас же. А тут тебе предоставляется такая отличная возможность — пройти операцию, из-за чего можно сразу получить работу, место жительства и денежное обеспечение. Нюансы, конечно же, тоже есть (а где их нет) — если организм не примет чужеродный орган, можно попрощаться с жизнью. Но Ширазу не привык думать наперед (а конкретнее, что бы было с Хару, если бы его тело не выдержало), зато привык идти на риск. Который, впрочем, вполне себя оправдал. Теперь у него есть дом, работа, новые способности, люди, которых он очень хочет и теперь может назвать своей семьей. У него даже есть соперник и товарищ, которого он всеми силами желает изменить и обратить к себе. У Ширазу не было никаких предпосылок и предысторий — он оказался в нужном месте в нужное время почти случайно, хоть и имел определенную цель. И именно это оказывается его предназначением. Лэнс хочет внушить себе, что Синий лев все эти десять тысяч лет ждал именно его. На Земле. На планете, которую Лэнс так любит. Что, вот, посмотрите, он не обычный парень, мечтающий попасть в космос и постоянно как-нибудь да лажающий перед Гарнизоном, а Спаситель Вселенной с большой буквы, тот, кто отводит корабль галра от Земли в первое же свое сражение, тот, кто спасает людей от порабощения. Во все это верится с трудом. Аутсайдерами рождаются, аутсайдерами становятся, аутсайдерами живут — кажется, в Лэнсе все это смешалось и вылилось в какой-то сплошной блок, который мешает ему нормально жить. Если судьба или предназначение правда существуют, то они явно прошли мимо Лэнса, усмехнувшись в лицо — у неудачников нет ни жизненной миссии, ни чего-то ещё, что обозначало бы в них личность или полезную ячейку социума. Ни-че-го. Однако он зачем-то нужен ведь, не так ли? Он действует в команде, он выполняет приказы, он часто спасает других, он — тот, кого выбрал Синий лев, один из тех, благодаря кому формируется Вольтрон, спасающий Вселенную. Он — один из защитников Вселенной. И именно это оказывается его предназначением. Потепление происходит довольно резко, но Урие хочет назвать это оттепелью — что-то между февралем и мартом, когда температура поднялась, но заморозки ещё не прошли. У него появляется инстинкт защищать людей вокруг — свой отряд, хочется сказать им что-то и получить ответ, даже иногда появляется желание улыбнуться, которое Урие, впрочем, все время пресекает. Ему кажется, что что-то надвигается — что-то очень тяжелое и плохое, словно свинцовая туча, обещающая ливень, именно поэтому он боится и опасается. Почему-то в первую очередь за Ширазу, который переменился в характере после того, как получил командование: стал ответственнее и серьезнее (я не хочу думать о том, что теперь импонирую тебе, поэтому сойдемся на том, что ты сумел привить ко мне немного уважения к себе). Но вместе с этим в Ширазу будто поселился какой-то паразит, нечто патовое, затягивающее в водоворот отчаяния и несправедливого предписания. Иногда Урие кажется, что Ширазу готов линчевать сам себя непонятно за что: Урие хочется схватить его за руку и остановить, поговорить с ним и сказать, что он — то, что нужно отряду, что он значим и любим, но слова застревают в горле, и Урие думает, что в другой раз — обязательно. Урие неожиданно ловит себя на мысли, что другого раза может и не быть, но не придает этому особого значения. Они с Лэнсом стали отличной командой — Киту кажется это чем-то ирреальным, фантасмагорическим. Их вечные перепалки, стычки, ругань стали легче и почти сошли на нет, взгляды теплее, а разговоры пространнее и дружелюбнее. Соперничество же приобрело характер беззлобной игры, в которую оба никогда не против сыграть. Кит неожиданно понял для себя, что счастлив в своей команде. Счастлив чувствовать себя нужным, счастлив сражаться с кем-то бок о бок. Он стал звеном, сцепившимся намертво с другими такими же звеньями, превратившимися в цепь, которая опоясывает мир, защищая и покровительствуя. Он нашел применение своим талантам, которые раньше пылились на дальней полке, а теперь стали реально нужны. Сам Кит — стал нужен. И он жил мыслью об этом. Ему хочется — на самом деле много чего хочется, — но больше всего почему-то поговорить с Лэнсом. О Земле. О семье. О жизненных ценностях в целом. Проговорить всю ночь и все утро, даже если в Космосе нет таких понятий. Он обязательно сделает это когда-нибудь. Должно быть, очень скоро. Кит неожиданно ловит себя на мысли, что этого «скоро» может и не быть, но не придает этому особого значения. Урие, кажется, переменился — подмечает Ширазу с улыбкой, обращенной прямиком к рассвету, когда просыпается в своей комнате и выглядывает из окна. На самом деле Ширазу всегда знал, что Урие в глубине души очень добр и не в меру благороден, но зачем-то пытается показаться хуже, чем он есть на самом деле. Ради целей? Ради принципов? Во всяком случае, Ширазу кажется, что теперь Урие на верном пути. Должно быть, у Ширазу начинает что-то получаться, а это значит, что скоро, очень скоро, все будет по-другому. У Ширазу, вопреки тому, что он многое для себя переосмыслил, остается вера. Вера в свой отряд, в будущее, в силу воли Хару, которая обязана перенести болезнь и выжить хотя бы для своего непутевого брата. Даже вера в Куки — и то — полыхает в нем слишком сильно. Но Ширазу не глупый — понимает. То, что помимо себя и сестры теперь в ответе за свой отряд. То, что пора вылезать из полудремы собственных мечтаний и столкнуться с реальностью. То, что надо взять себя в руки и посмотреть этой жизни прямо в глаза: он может умереть. Урие, Сайко, Муцуки или Сасаки могут умереть. Если первое не страшно, то остальные варианты — самый ужасный кошмар. Он — командир, он обязан встать на защиту своего отряда, обязан сделать все возможное в случае опасности, обязан спасти. И Ширазу что-то подсказывает, что он неплохо справится со своей задачей. Спасение Вселенной выматывает, но они — не только Лэнс, а они все — кажется, начинают совладать с этим. Война с Зарконом совсем скоро должна подойти к концу, они освободят все планеты, захваченные им когда-то, и, что самое главное, вернутся домой. Лэнс наконец увидится с семьей, обнимет маму, поговорит с отцом, поиграет с братьями и сестрами. Это будет самая долгожданная встреча, и Лэнс уже предвкушает её, готовый ринуться в бой в любую минуту. Он совершенно не хочет думать о том, что будет с их командой, когда все вернутся на Землю. Должно быть, разбредутся кто куда: Лэнс, Ханк и Пидж — обратно в Гарнизон, Широ и Кит — неизвестно. Интересно, что будет с их с Китом отношениями, которые только недавно стали приобретать оттенки дружбы? Забудут, словно ничего и не было? Снова будут препираться и спорить на ровном месте, делая из всего соревнование и срываясь на фальстарты? Лэнсу бы очень хотелось, чтобы ничего не заканчивалось, но, рано или поздно, всему приходит конец. На самом деле в финальной битве кто-нибудь может умереть. Это ведь вам не игрушки в войну, как Лэнс думал поначалу, здесь, оказывается, все — от мала до велика — абсолютно по-настоящему. Здесь живые — совершенно живые! — существа жертвуют жизнями, чтобы что-то изменить, прыгая в самое пекло и оставаясь на поле боя во время взрывов. Лэнс сравнивает членов Клинка Марморы с Китом — и ему почему-то совсем не нравится это сравнение. Похоже, у них, этих галра, это в крови — благородство, бесстрашие и самопожертвование. Но с Китом не случится того, что случилось с Улазом или Тейсом — Лэнс попросту не допустит этого. Остановит этого идиота любой ценой. И Лэнсу что-то подсказывает, что он неплохо справится со своей задачей. Все меняется настолько быстро, когда кажется, что жизнь начинает налаживаться. Ширазу, пытающийся достать Норо беспрерывной атакой. Ширазу, принимающий на себя удар, который становится для него последним. Ширазу, умирающий у него, Урие, на руках. Урие кричит. Урие рвет глотку. Урие беспомощно зовет по имени. Ничего не помогает: ни мольбы, ни обещания, ни молитвы — Ширазу гаснет, потухает, словно свечка со слишком тонким фитилем. Ширазу растворяется, тонет во мгле смерти, уже не слышит ни плача Сайко, ни криков Урие. Ширазу говорит, что это конец. Ширазу не дышит. Ширазу мертв. Урие кричит о том, чтобы Ширазу не смел умирать и захлебывается в слезах, понимая, что уже слишком поздно. Боже, пожалуйста, не надо. Мои руки не заслуживают твоей крови, не заслуживают, не заслуживают, не заслуживают. Я сделаю все, все, что пожелаешь, главное живи, не умирай, не умирай, не умирай. Урие жалеет лишь о том, что не смог нормально поговорить с Ширазу перед его смертью. Поблагодарить за все. Стать друзьями — хотя бы на мгновение. Они с ним упустили столько возможностей. Проходит время. Сасаки уходит из отряда сразу же, кидая их, словно последних беспомощных щенков. Урие чувствует себя синоптиком — все как он и прогнозировал. Кроме смерти Гинши, конечно же. Этого он предвидеть никак не мог — и не хотел. Урие сжимает в руках гинкуи, убивая очередного гуля, и думает, что переживет это. Урие взращивает в себе колоссальное терпение, трудясь не покладая рук, и понимает, что он готов ко всему. Урие смотрит на Сайко и Муцуки и осознает, что теперь их надо защищать любой ценой — он никого больше не потеряет. Урие провожает нарочито безразличным взглядом, в котором таится терпкая обида, изменившегося Сасаки Хайсе и желает ему мучительной смерти — потому что бросил нас, ублюдок, сбежал, словно последний трус, как только появилась первая серьезная проблема — вот видишь, я знал об этом, я принял это и взял все последствия на себя. Но тебе, подонок, лучше больше не появляться у меня на глазах — иначе я когда-нибудь сорвусь и убью тебя. Урие теперь гуль — хуже и не придумаешь, он стал тем монстром, которого так ненавидел и презирал, которого желал истребить всеми возможными способами, правдами и неправдами. Урие засунули обратно в глотку те слова, которые вырвались у него в адрес Сасаки: «... даже если ты гуль...». Засунули, причем, поперек, а не вдоль — так, чтобы Урие давился ими, выплевывал их вместе с кровью и собственными органами — вот, теперь и ты тоже гуль, доволен, да, доволен? Урие не легче оттого, что он будто повторяет судьбу Сасаки, отражает её в треснувшем зеркале — он теперь наставник, как и Хайсе, вся ответственность за отряд на нем, все на нем — и работа и особняк — отныне он ещё и гуль, словно Урие не хватило всего, что он пережил. Да и качества, которые в нем дремали, и вдруг проснулись — доброта и благородство — тоже будто сняты с мерок Сасаки. Урие хочет соскрести с себя все это, сдернуть, но не получается — бациллы бывшего наставника впились в него, попали в организм и теперь размножаются в нем с невероятной скоростью. Жизнь ломает Урие все извращеннее и виртуознее, с каждым разом придумывая что-то новое и очень болезненное. Вот только Урие не собирается потрафлять её натиску — отец вместе с Ширазу завещали ему слишком много всего, отчего Урие не может просто так отказаться — он будет бороться. Даже если жизнь выжмет из него все соки, пропустит через мясорубку, зальет кислотным дождем — Урие лишится рук и ног, но пойдет вперед. Кит не верит, просто не верит. Он оглядывает каждый уголок кабины Черного льва и, черт побери, не верит. Широ исчез, канул в лету, растворился, провалился во все время расширяющиеся недра космоса — его нет, нет, нет! Киту кажется, что его абсорбировали вместе с Широ — спаяли, после чего они вместе делись куда-то, испарились из этой жизни, из этого мира. Кит чувствует за спиной, по бокам, впереди собственную команду — они здесь, окружают его кольцом заботы, но Кит не понимает этого, все это доносится до него сквозь какое-то плотное сукно, которое не пропускает чужие слова вовнутрь. Все расстроены — господи, что это за слово такое, как им можно что-то описать?! — подавлены — уже лучше, немного. Они обсуждают, как быть дальше, кто будет пилотировать Черного льва — и Кит ловит ртом воздух то ли в возмущении, то ли в непонимании. У него не укладывается в голове, у него резонирует в ушах, у него будто вздуваются и взрываются нервы — как можно обсуждать такое, когда их товарищ и родной человек (похоже, только для Кита) непонятно где и неизвестно, жив или мертв? Кит уходит, уединяется, команда непонятливо смотрит ему в спину, и Киту кажется, что единственный человек, который мог его понять и верил в него, попросту исчез из его жизни. Он говорит об этом напрямую, смотрит на Черного льва, выискивая в нем ответы на свои вопросы. К нему подходит Лэнс и встает рядом — Кит ощущает что-то такое, чего не чувствовал с тех пор, как узнал о пропаже Широ. Будто бы его вытаскивают из густой и тяжелой пучины отчаяния, выдергивают прямо за руку, резко настолько, что звезды рассыпаются перед глазами, возвращая в реальность. Лэнс говорит, что нужно двигаться дальше, что он не один — они — все — все ещё здесь, с ним, подадут руку в любую минуту, поддержат, помогут встать. Лед, в который Кит сам себя заковал, постепенно расцветает солнечными лучами, теплеет и тает. Кажется, помимо Широ в их команде есть ещё один человек, который может понять Кита. Кит боится потерять. Он терял не единожды, наверное, мало по меркам человеческой жизни (на самом деле, вопреки своему возрасту, Кит чувствует себя тем ещё стариком), но, должно быть, для него все ещё впереди. Кит опасается того, что они не найдут Широ, что он окажется мертв, что во время поисков с кем-нибудь из команды что-нибудь случится. Кит боится за Лэнса — почему-то больше всего за него — этот идиот очень любит быть в эпицентре неприятностей разного рода. Ему снятся кошмары, в которых Лэнс снова попадает под злополучный взрыв, в которых его обстреливают солдаты галра, в которых лечебная капсула ничего не может сделать с его ранениями. Киту кажется, что смерть Лэнса — только вопрос времени, в течение которого Кит не успеет ни спасти, ни прийти на помощь. После исчезновения Широ он беспокоится о команде, за которую теперь ответственен, волнуется о них, словно это последнее чувство, которое он должен испытывать. Все это превращается в болезнь, из-за которой его лихорадит, а квинтэссенцией этого всего становится предчувствие скорой смерти Лэнса — словно гвоздь, который обязательно должен погнуться после неаккуратного последнего движения молотка. Кит был не готов ко всему этому — он даже пытается саркастически поблагодарить Широ за то, что свалил на него все это, а сам исчез. У Кита плохо с владением собственными эмоциями, плохо с координацией — черт побери, он был бы отвратительным лидером, что за идиотизм, Широ? Но ни у него, ни у всех остальных, выбора нет — надо значит надо. Жизнь разрешения не спрашивает, а ставит перед фактом — Кит знает это. Даже если жизнь выжмет из него все соки, пропустит через мясорубку, зальет кислотным дождем — Кит лишится рук и ног, но пойдет вперед. Ширазу убежденно идет к смерти — принимает её всей сущностью ежесекундно, чтобы спасти свой отряд и остальных следователей, которые разделяют вместе с ним этот бой. Норо — настоящее чудовище, в сражении с ним не выйти сухим, целым и невредимым. Жертвы нужны — почти обязательны, они неизбежны. Ширазу готов стать той самой жертвой во имя победы. Однако Ширазу не может лгать самому себе: умирать он не хочет — слишком много осталось незаконченных дел. Он не может оставить Хару на пороге смерти, бросить её одну в этом мире, который поступил с ней столь жестоко. Просто не имеет права. Он не хочет покидать свой отряд, потому что он полюбил каждого в нем — основательно и непоправимо. Потому что мысли о расставании бередят душу колючей проволокой — остро, больно, мучительно. Так не должно быть. Но у него не спрашивают. Ширазу доверяет Урие последний удар — он-то точно должен прикончить Норо, Урие способный и ретивый — не зря же ведь Ширазу прозвал его своим соперником. Урие быстро расправляется с противником и подхватывает тело Ширазу — совсем слабое, но пока ещё живое. Ширазу благодарен Урие: за эти обнадеживающие слова, которые, хоть и звучат нервно и с очень ощутимой рябью, но искренне и обеспокоенно — они сейчас как на вес золота. За то, что держит его, раненного и умирающего, в своих руках, надежно и крепко, укрывает заботой и скорбью, в которых читается лишь одна просьба — не умирать. Ширазу рад бы послушаться, но, простите, Урие Куки, вы у нас уже не командир, поэтому, прошу вас, не указывайте мне, что делать. И, хоть я сейчас сам снимаю с себя полномочия, вы ведь перехватите инициативу, а? Ха-ха-ха. Не вини себя, Урие. Ты не виноват. Все в порядке, ясно? Не думай, что ты не смог меня спасти, что твой эгоизм погубил меня, что ты не подпускал меня ближе или ещё что-то в этом роде. Бред все это. Мы с тобой всегда были рядом, понимаешь? Всегда были. И будем. Я всегда буду рядом. Сейчас Ширазу искренне не хватает Сасаки. Ширазу знает, что он где-то сражается, что он, возможно, тоже в опасном положении, но желание увидеть Сасаки перед смертью слишком сильное, слишком явственное и неосуществимое. Ширазу восстанавливает в памяти образ Сасаки и надеется лишь на то, что он проведет рукой по его надгробию как сделал бы любой отец. У Ширазу отключаются зрение, осязание и слух — значит, мозг перестал выполнять некоторые функции — смерть слишком близко. Он больше не чувствует сильных рук Урие, держащих его, не слышит его зова и рыданий Сайко, а перед глазами — только черная бездонная пустота. Остается только голос, которым он утверждает, что это конец. И ему страшно. Настолько, что рана больше не болит, а тело онемевает. Или это из-за приближающейся смерти — наверное, так и есть. Ширазу просит взять его за руку — в последний раз почувствовать тепло родной ладони и связь, которую не порвет даже смерть. Он боится того, что конечность (то, что уже почти мертво, Ширазу не может назвать иначе), потерявшая всякую чувствительность, не ощутит прикосновения, но все равно просит. Потому что нужно, необходимо. Прямо сейчас, пожалуйста. Ширазу приподнимает уголки губ, когда Урие берет его руку в свою и переплетает их пальцы, крепко стискивая. Он снял перчатку. У него горячая (может быть, только сейчас), чуть сухая кожа, и это приятно. Ради такого, пожалуй, стоит умереть. Ширазу снова заглатывает пустота, в которой он представляет образы людей, важных ему. Хару — отдельно — ещё до злополучной болезни, счастливо улыбается и желает его обнять. Отряд. Вот Сассан, одаряет отеческим теплом, вытирая руки о фартук. Муцуки, опять смешно и стеснительно отчитывает за очередную выходку. Сайко, зовет поиграть в приставку, кутаясь в одеяло словно в разноцветный кокон. Урие. Ухмыляется и тянет к нему кулак в желании абсолютно по-ребячески и по-дружески стукнуться им об кулак Ширазу. Ширазу легонько стукается и, обняв Урие за плечи одной рукой, а другой взяв Хару за руку, идет вместе с ними и остальными на свет. Умирает Ширазу с легким сердцем и без груза, висевшего на нем всю жизнь. Они должны были держаться вместе, но кто-то пошел пешком, кто-то побежал вперед — Кит, хватит уже, пожалуйста — стремглав, кто-то старался перейти препятствия вброд — не смотрите на меня так, — а кто-то поплыл, ведя за собой остальных. И потонул. Лэнс нервно трет лоб: с каких пор все пошло совершенно не по намеченному плану? Хорошо, Широ жив — Лэнс был уверен, что жив, — но он неизвестно где, в любом уголке гребаной Вселенной (как же эта Вселенная уже осточертела Лэнсу, кто бы знал), и от этого лучше не становится, а картина не обретает нужной четкости (которой, впрочем, никогда и не было). Аллура в своей излюбленной прагматической манере предлагает решение проблемы с Вольтроном, Коран поддерживает её, Ханк с Пидж вообще в замешательстве, Кит психует и, должно быть, прямо сейчас готов без льва и вообще без какого-либо транспорта или снаряжения прыгнуть в открытый космос и мчаться спасать Широ, где бы он ни был — да возьми ты себя в руки уже, идиот! — а Лэнс тем временем думает, что голова у него откровенно лопнет. И он чувствует, слишком явственно и открыто чувствует, что, конечно же, пока Аллура решает проблемы с Вольтроном, проблемы с Китом придется решать именно ему. Потому что, вот странно и непонятно, но после Широ только Лэнс может обуздать этого вспыльчивого и строптивого болвана, которому сначала надо наломать дров в состоянии бешенства или негодования, а потом говорить что-то вроде: «Простите, ребят, это было ошибкой». Я не буду говорить, что здесь конкретно ошибка, хорошо, Кит? Кит поначалу даже слушать не хочет — смотрит недоверчивым взглядом, в глазах плещется чуть ли не ненависть — я не подписывался на это, ясно вам?! — но Лэнс так просто не отступает. И из-за этого что-то звенит в душе обоих, ухает, ломается — наверное, барьеры. Хоть они и в самом деле сблизились с тех пор, как началась вся эта канитель со спасением Вселенной, кажется, между ними осталась стена из стекла, которую сейчас оба разбивают с двух кулаков, смеясь то ли от облегчения, то ли от боли в костяшках пальцев. У Кита смех горький, словно полынь, и скрипучий, словно он взял осколки стены под ногами и провел остриями по горлу собственного же льва. Ничего. Лэнс постарается все исправить. Они найдут Широ. Он обещает. Кит становится лидером Вольтрона, Лэнсу же поручается пилотировать Красного льва, а Аллуре — Синего. Они работают совершенно без продыху: спасают порабощенные Галра планеты, пытаются оказать сопротивление Лотору — очередной занозе в заднице, которая заменяет Заркона и только и делает, что досаждает им. И... ищут Широ. Последнее — кажется, самое тяжелое. Потому что Широ и правда будто испарился, распался на атомы, стерся в космическую пыль. Кит постоянно впадает в отчаяние. Лэнс постоянно из этого отчаяния его выводит — крепким словом, подбадривающим прикосновением или просто ударом в челюсть. Кит благодарен Лэнсу, он будто боится за него — смешно, но Лэнса пробирает этот страх, он чуть ли не макушкой чувствует кончик дамоклова меча, нависшего над ним. Лэнс думает, что это нервы и идет к Корану за каким-нибудь успокаивающим алтеанским лекарством. Чуть ли не сует его под нос Киту, который резко берет Лэнса за запястье и шепчет, чтобы был осторожнее и перестал подвергать себя опасности. Лэнс обнимает Кита и говорит, что они вернут Широ и никого больше не потеряют. Себя Лэнс, конечно же, в виду не имеет. Неважно, сколько прошло времени, неважно, сколько было пролито слез или сделано ошибок — вы стучите по крышкам их пустых гробов, а рыдания продолжают сотрясать вашу грудь. Вам больно, физически больно, в груди боль бьется в конвульсиях и превращается в пандемониум, где мучаются все ваши демоны, горят пороки и ошибки, где упущенные шансы гогочут над вами и вашей глупостью. «Мне страшно... Мне страшно... Мне страшно... Урие... Хару... она... если меня не станет... позвольте ей спокойно... умереть». «Эй... Кит... ты же передашь привет от меня... Широ?». И эта потеря будет мучить вас всю оставшуюся жизнь, что-то вроде клейма под названием «Ты мог сберечь, остановить, помочь, но лишь наблюдал за тем, как он жертвует жизнью для того, чтобы спасти твою шкуру и жизни остальных». Ты не простишь себе свой эгоизм, свою невнимательность, свое безразличие — этот надгробный камень будет висеть на тебе всегда. Ты сидишь на своем излюбленном троне, которым больше не гордишься (никогда не гордился) и который теперь больше похож на кусок сгнившего дерева. Дерева от его гроба. И ты держишь этот самый гроб на коленях, качаешь его в своих руках, проливая над ним горькие слезы. Ты выцарапаешь на дереве гробовой доски «Прости» и уйдешь для того, чтобы вернуться на это же место завтрашним днем. Но гроб как был пустым, так и останется.