***
Одному богу известно, чем руководствовался Ричард, когда решил отправиться бродить в одиночестве по чужим тропкам. Сидел бы себе тихо в компании отличников, догрызал запасы мятных леденцов, так нет. Потянуло на приключения. Да, на своего отца он был похож во многом, но все-таки хотелось надеяться, что не во всем. Ему не хочется смотреть себе под ноги, как будто там растрескивается земля и хлюпает раскаленная лава, и Ричард поэтому идет так быстро. Просто торопиться. У него совсем не бухает тяжелыми, неритмичными ударами сердце. Он не должен чего-либо бояться. Нет, есть вероятность, что если его поймает за этими блужданиями посреди ночи кто-то из воспитателей, это станет последней каплей, чтобы ускорить перевод в другую группу. Но это ведь не страшно, совсем. «Фазанам» он со своей неправильной правильностью до смерти надоел, и чувство было взаимным. Может в другом месте жизнь пойдет иначе? Философствования до добра не доводят. Думать в принципе как-то вредно, раз на то пошло, если не умеешь вовремя останавливаться. Сворачивая за угол, Ричард врезается в кого-то настолько карикатурно высокого, что поначалу принимает незнакомца за учителя. Отважный поступок, учитывая характер здешнего рабочего коллектива, но Дикон всегда способен на такие потуги храбрости исключительно случайно. Так ему кажется. У Ворона глаза такие, как будто в них треснуло небо, синие с тонкими голубовато-серебряными бликами, вставленные в безупречно отшлифованные глазницы на кукольном личике сапфировые камушки. Взгляд соответствующе случаю колючий (или он такой всегда?) и грозный. Поговаривали, он год назад валялся в Могильнике, где и должен был остаться по заведенному порядку вещей. Вот только тот и в этом безвыходном положении вывернулся таким узлом, что местные врачи раззявили свои дурно пахнущие рты. Удивиться сильней им предстояло, когда спустя неделю после выписки Ворона к ним притащили отплевывающегося собственной кровью пацаненка, едва находящего силы на самую отборную ругань, которому досталась булка с незаметно напиханными в мякиш лезвиями. Виновника (прямого или косвенного) так и не нашли, однако попытки медленно травить живучего вожака проклятой четвертой стаи прекратились на корню. Никто не хотел радикальных изменений в своем рационе. — Фазан? Здесь? Позвольте поинтересоваться, молодой человек, это какими-такими судьбами вас занесло? — голос Ворона для его семнадцати, практически месяца до совершеннолетия или что-то вроде того, был прокурено и пропито низок, исполненным едкости ровно в той мере, чтобы не было права ударить ему в морду первым. — Ветром. Попутным, — поджимая губы, буркнул Ричард. — Какая мерзость. Нет ничего хуже ветра в спину юноша, во-первых, не долго простудиться, во-вторых, ему ни в коем разе нельзя доверять. Так недолго слететь с обрыва, а с вашими подрезанными фазаньими крыльями это подлинная катастрофа. Ричард попробовал обогнуть собеседника, откровенно нежеланного. Здесь принято забывать о манерах, и нет ничего плохого в том, чтобы закончить разговор даже не попрощавшись. Особенно такой, от которого с каждой секундой становилось все более не по себе. Его останавливает чужая рука, тяжелая то ли сама по себе, то ли от бессчётного количества перстней и колечек. В ответ на вопросительный взгляд Ворон лишь покачал головой, легко разворачивая Дикона в противоположную сторону, как бы намекая: тебе туда. Только с первым одновременным шагом Ричард замечает, как сильно прихрамывает вожак, припадая на левую ногу. Верно, не могли же богатенького сиротку, которому в заветные восемнадцать отойдет все имение родителей, просто так запихнуть в такое убогое место: значит, учиться со всеми своими сверстниками в адекватном месте он не может. Но почему именно Дом? Кроме как оправдания личной прихотью всегда странноватого в своих решениях Ворона ничего на ум не приходило. Ричард у неловко от любопытства по отношению к незнакомому человеку, «знакомцу» по пересудам и запискам на серых стенах. — Мы пойдем обратно, ты и так успел далеко забраться. К тому же идея пойти в сторону девчачьего крыла была самой идиотской, по крайней мере не через центральный же вход… — Дикон вспыхивает от стыда, он даже не подозревал, куда ведут его ноги. Ворон усмехается на это, прекрасно зная, что любовные дела далеко не приоритет его спутника (за кем из них закрепилась слава Казановы, возмущающая даже преподавательскую шайку?), поправляет упавшие на лицо слишком длинные волосы. Он опирается на трость с набалдашником в виде злосчастной птицы Эдгара Алана По, посеребренной, но на рельефных выступах облезшей до зеленоватой меди. Ворон ловит заинтересованный взгляд и, черт подери, читает мысли. — Ах да, верно. А таком тут ведь принято рассказывать? Всем хочется урвать лакомый кусочек жалости… Меня сбросил конь. За фразой кроется что-то еще, Ричард понимает это, хотя совершенно не обладает какой-либо проницательностью. Взгляд Ворона будто становится стеклянным, ему неприятно вспоминать, неприятно думать. В этом Дикон узнает себя. Может, животное было ему дорого, а после падения коня решили усыпить? Или что-то такое обычно делают с подведшими в деле лошадьми, он смотрел эти сцены в фильмах. — Мне… мне жаль… — господи, какую ересь он несет. От злости хочется прикусить свой болтливый язык. — А? Нет, юноша, не стоит. Выбросите это из головы, и пойдемте быстрее, вам еще не помешало бы успеть подремать до подъема на завтрак, — несмотря на хромоту, идут они быстро, из сочувствия замедлившему шаг Ричарду приходится ускоряться, чтобы не отставать. Перед вороном липкие, как паутина, стены спешат покорно расступиться, открывая путь. — Кажется, вас надумали перевести к нам? — Вроде бы, но это еще неизвестно окончательно, — и откуда бы Ворону знать об этом? Хотя, насколько помнится, говорили, что он на короткой ноге с кем-то из преподавателей, и это может быть весьма полезным в плане добывания таких сведений. Сам Ричард не отказался бы от капельки ясности, чтобы перестать ощущаться себя героем одной популярной фэнтезийной серии, молясь «Лишь бы не Крысы, лишь бы не Псы». Между этими стаями выделить меньшее из зол не получалось. — Тогда стоит получить кличку, у нас они ценнее родительского решения, как назвать новорожденное чадо, — Ворон стоит с ним на перекрестке, задумчиво жует губу, и Ричард ежится, как от озноба, ощущая, что нарушает одно из негласных правил. Крестить Фазанов не принято. — Волчок. Будешь им. — Н… но это еще почему «волчонок»?! — Нет, юноша. Волчок, игрушка такая далеких времен. Потому что выглядите таким же неприкаянным. Ворон уходит, а Ричарду чудится, будто бы идет он вновь удивительно ровно.***
— Я не буду пить. — Просто ты не умеешь, — пренебрежительно фыркает старший из братьев, а Гончая уже опрокидывает в себя третью рюмку виски, и пахнет оно так резко алкоголем, что их должны неминуемо спалить. Такими темпами, уже ясно, кого опять развезет раньше всех, а отдуваться придется новичку, который откровенно недоумевает: с какой бы стати повадиться так пить? Ричард украдкой смотрит в горящие глаза единственного в их разношерстной компании Пса, и в них плескается либо выпитая половина контрабандой притащенного бухла, либо отчаянно изломанная ненависть. От сжатых челюстей белеют желваки на скулах. Хорошо бы такую живность держать на привязи. Не так давно торжественно принявший крещение переводом в Четвертую Ричард бросил взгляд на одного из близнецов (черт разберешь в этом полумраке, кто из них кто), и обиженно (раздраженно в своем представлении) фыркнул. С первого дня Труляля и Траляля местного разлива повадились правдами и неправдами подначивать попавшего к ним птенца. Мало ли, что там успели сломать в нем фазаны, лучше исправлять разом все. Ричард с этим был, мягко говоря, не согласен, и больше верил в то, что его решили окончательно испортить. — Я просто не хочу, и все прекрасно умею. Мне не десять. — Да? А так и не скажешь, надо же. Какой занимательный у вас вечер откровений, — раздался за спиной смешок, и Ворон с тихим постукиванием трости приблизился к компании, притихшей, застывшей на своих местах. — И что это у вас за шабаш без моего скромного участия? — Это его идея была, мы поддержали просто, — единодушно выпалили близнецы, кивая в сторону развалившегося на диване крысиного Королевича. — Еще и вашего птенца надоумил притащиться. — А вот это уже наглость, ребятки, — с далеко не королевскими манерами выругался обвиняемый, поправляя несуразное чудище из позолоченной фольги на макушке, оставшееся с еще прошлой похожей попойки. — Алкоголь они сами раздобыли, Волчка притащили за обе руки полчаса назад, а вот место — да, я выбрал, ибо нечего пропадать таким славным сидушкам в наших коридорчиках. Или кого-то из местных ходят навещать мамочки и папочки? В общем, надеюсь, ты понимаешь, чьи головы должны лететь первыми в случае чего. Ворон, а ты здесь вообще какими судьбами? Никак с женского крыла? Только перед моей бабкой не засвестись, даром она тут работает что ль. И так на грани вылета, а тут и весна скоро… — И выпуск, — холодно резюмировал Ворон. Самое жуткое слово, и Дом скульнул от обиды и осклабился. — Который вам и со мной-то будет трудно пережить, так что, ваша милость, поменьше болтайте попусту. Волчок, ты там как, жив? Видишь ли, они все еще считают тебя домашней пташкой, а ты и ни слова против, подивиться. Ричард ощутил, как захлебывается от возмущения, когда после такой реплики, за которую и по шее дать дело благое, вожак спокойно уселся рядом, повалившись на своего состайника. Как будто бы не заметил даже! Щеки горели от праведного гнева и от нарушения границ личного пространства, которые Дикон привык блюсти более трепетно. Как можно так плотно прижиматься плечом к едва знакомому человеку? Господи, оставалось совсем немного, прежде чем со следующей репликой злосчастный Ворон вздохнет у него прямо над ухом! И разумеется Дикон злился. Только. Злился. — Они это все равно не серьезно. К тому же я только что понял, что от всей этой болтовни, — Дикон доволен тем, что голос нисколько не дрожал, что он звучал уверенно и спокойно, — мне действительно захотелось выпить. Крыс не скрывал смеха, откровенного хохота, откинувшиеся на общее плечо близнецы хихикнули, даже подвыпивший Гончая прыснул, прикрывшись пустым стаканом. Поразительное дело, свидетельствующее о не первой стадии опьянения. С тех пор, как его выбрали вожаком, Пес пытался во всем следовать своему кумиру, придерживаясь показательной холодности, особенно на глазах последнего. Или до Гончей все же постепенно доходит, что не заносчивость роднит Ворона и письменный стол? Но по мнению Ричарда одним этот персонаж все-таки умудрился выделиться на общем фоне: никому так не подходила его кличка, как этому адскому отродью, знатно портившему экс-фазаненку бытие. Ворон кивнул, спокойным размеренным движением отдернул полы пальто, полез за пазуху. Улыбка на губах не предвещала ничего хорошего еще до того, как лицам приятелей предстала заветная фляжка. — Неужто Звезды? Рассветные? — с азартом Королевич едва ли не подскочил со своего насиженного места, поддерживая единодушное возбуждение. Предвкушение от наслаждения обычной выпивкой улетучилось мгновенно, специфичные напитки произведенные по секретным формулам местных алхимиков были куда интереснее. Да и спрос на них был разительно больше. — Вы еще бы про компот из черешни спросили, сударь, — хмыкнул Ворон, ставя на пол флягу и выглядывая наиболее приличный стакан, — разумеется Закатные. Уже не так огорчены, тем что я вмешался в ваши посиделки? Среди горящий глаз расстроенный как-то предсказуемо не наблюдалось, и даже Ричард ощутил непривычный ему трепет, хотя выглядел скорее озадаченным. Об этой настойке, редкой и недоступной кошельку большинства здесь живущих, ходили подлинные легенды. Разве что никого пока не угораздило любовную балладу написать любимой отраве. А кто знал, может в состав действительно входил какой-то процент яда, только кому выгодно о подобном трепаться. Большая часть ее выпивавших были живы и даже нередко оставались с мозгами на положенном месте, так что желать чего-то сверх не приходилось. — Только раз у нас Волчок решил пройти боевое крещение, предлагаю ему первым пройтись по этой дорожке, — крышка фляги с характерным лязганьем поддалась, откручиваясь и звякая о стальной бок. В нос Ричарда ударила пряная резкость чего-то высокоградусного, — вот, выпей. — Может, выйдет толк?* — весело напел Королевич, теребя крысью бритву, приделанную к остальным подвескам-блестяшкам на его шее. Отличительные знаки здесь по всюду: лезвия и стеклышки крыс, шипы псов, траурный вид переборщивших с косметикой птиц. Никак не названные, единственные, кому повезло остаться безликими, был народец из Четвертой комнаты. Им приходилось добиваться своего собственного имени, чтобы хоть чего-то здесь стоить, самостоятельно и поодиночке заявлять о себе. Или быть как Ричард, и игнорировать всеобщую игру. Взгляды не сводились с темной жидкости в стакане, наполненном наполовину, в сумерках коридора казавшейся всем черной, как волосы самого Ворона. Как будто пьешь уголь, кровь или ночь. Ричард надеялся, что ни одному из этих вкусов выпивка соответствовать не будет. Он кивнул, не совсем понимая, о чем сейчас думают наблюдатели и как расценивают его поступок — глупость или храбрость? Не понимал до первого глотка. До этого Дикон был убежден, что самое крепкое, что ему доводилось пробовать и доведется когда-либо в будущем, это хороший абсент, тайком выпитый из запасов матушки. После Закатных Звезд абсент показался неплохим таким напитком, типа «боржоми», и вполне бы сейчас помог ему вспомнить, как, черт подери, дышать. Закашлявшись, пытаясь смахнуть выступившие слезы как можно незаметнее, Ричард гордо выпрямился, вернув пустой стакан. Как выяснилось, не привлечь внимания к своему плачевному состоянию не удалось. — Да, Ворон, прекрасно ты свою стаю спасаешь от перенаселения всяким сбродом, — Гончая был единственным, кто продолжал поглядывать не на Звезды или Волчка, но на самого вожака другой стаи. Алкоголя в нем и без того было достаточно: от тошнотворно сладкого винного коктейля в банке, от которого вывернуло бы любого нормального человека, до водки. Рисковать после последней не стоило и десятью каплями Звезд, что говорить о повторении полоумного подвига Ричарда. И откуда в щенке столько упрямства и выдержки? И не потому ли он вечно крутится под ногами Ворона, вынуждая так и пнуть острым мыском ботинок под брюхо? В любом случае, отказ Гончей был не трусостью, а здравым смыслом. А вот купиться на «слабо» в шестнадцать лет уже фазанья глупость. Ворон искоса поглядывал на медленно складывающегося пополам подопечного, подозрительно притихшего и выровнявшего, наконец, дыхание. Он однозначно и правильно расценил причину стиснутых челюстей юноши, за последние полтора года отрастившего волосы до его собственной длины и безо всякого вкуса носившего на пальцах великоватые перстни. Те сейчас же потянулись к одной из недопитой рюмок. Легко отпив из фляжки, лишь поморщившись, вожак прикрыл глаза. — Откуда столько презрения к тому, на чьем месте сам бы хотел оказаться. Разве нет? Только вот я, вроде как, упоминал причины, почему нет и чем я не интересуюсь, — «чем». Будто говорилось не об определенном человеке, а какой-то вещи. Юношеские щеки вспыхнули даже ярче, чем раньше у зардевшегося от негодования Ричарда. Слишком откровенный намек. Пес вскочил на ноги, открыв рот, ища подходящие ситуации слова. — Отстань от детишек, Ворон, им до твоей сноровки еще жить и жить пару кругов, — до этого печально молчавший Рыцарь усмехнулся в алюминиевую банку. От него в последнее время вообще мало чего удавалось добиться связного, после того, как он четко решил уйти с выпуском с одной миловидной девчушкой с женского крыла. Связь с Домом истаскалась, стерлась и благополучно разрушилась, вот только меланхоличная тоска из груди накрепко влюбленного и слишком благородного парня исчезать не торопилась. — Не учи, мне же надо чем-то развлекаться до того, как ты окончательно покинешь нашу скромную обитель? Иначе я могу опять вслух задаваться вопросом, каким чертом тебя заманили в крысятник, обхитрив пед. состав. Пообещали годовой запас контрацепции или организовать суицид в случае безответной влюбленности, друг мой? — Круги? — сиплый голос Дикона заставил всех вздрогнуть. Он звучал будто бы из-под толщи воды, глухо и вяло. За спинами рокотали серые стены, слабая рябь, которую чувствовали или Ходоки, или Прыгуны, и от чего ни Королевич, ни Гончая не ощущали перемены в хлипкой атмосфере перекрестка. А вот другие… Дом тихо шептал на ухо. Дышал в затылок. С нежностью любовника покусывал плечи. Ворон усмехнулся, как-то по-особенному переглянувшись с Рыцарем, которого много лет назад при самом первом шаге за порог дома детьми сам окрестил Жеребенком. — Кажется, вас все больше становится, даже начинаю жалеть. Я-то планировал выучить мальчонку ходить. — Как-то многовато у тебя на него планов выходит, нет? — недружелюбный оскал усевшегося на место Гончей говорил окружающим, что тот полностью оклемался от словесной пощечины. О Ходоках и Прыгунах он слышал многое, но сам никогда не помышлял о том, что ожидает его самого на Изнанке Дома, и потому всячески сторонился одержимости этой верой. Он хотел выпуститься благополучно, избавиться от подростковых воспоминаний, как от страшного сна, и больше никогда-никогда-никогда не притрагиваться к серым стенам. Скажем так, он не верил в то, что в лабиринте скрывается минотавр, но чувствовал, что и внутри, под слоем штукатурки, ничего лучше здешнего его не ждет. А своей интуиции псы доверяют какому бы виду они там не принадлежали. Это последний выпуск, и если невозможно, чтобы все дотянули до него в целости, позаботиться стоит хотя бы о самом себе. Ворон усмехнулся. К улыбке вожака Четвертой старались не присматриваться особо, обычно отводя взгляд куда-нибудь в сторону. Не по себе было от этого изящного росчерка на красивом, но не кукольном лице. Только двое продолжали смотреть на него, что наводило некоторых на шутки определенного рода, вот только откровенно задирать Гончую духу хватало не у всех юмористов. А вот Дикон… он просто бы критически странным для домовцев, не от мира сего. Как и сейчас.***
Перед глазами Ричарда Окделла расцветает целая вселенная, забивая ноздри ароматом сосновой смолы. Вселенная широко зевает, проглатывая гостя и развертываясь в бесконечную конечность сказочных пейзажей и видов. Как будто рай из старого фильма с Робином Уильямсом, «Куда приводят мечты». Желания Ричарда всегда исполняются так себе, стоило привыкнуть за столько лет. Если бы мальчик был чуть менее уверен в силах своего рассудка, то однозначно решил бы, что тронулся умом. Иначе как возможно в мгновение ока перенестись из разношерстных посиделок нетрезвой компании в самый настоящий лес? Молниеносная головная боль и до чего же сильно хотелось пить, и если это все признаки телепортации, то люди уже пару столетий мастерски владеют этим магическим искусством. Особенно по утрам после праздничных выходных. Лес. Настоящий, вокруг него, да еще какой! Живой, как будто сам по себе живущий, мыслящий, могучий. Ни один близ города не сравнится с тем, что открылось взору не на шутку испуганного Окделла. Кроме круживших голову ароматов, он ощущал и припекающие голову солнце, — надо же, а он на опушке, и что же там за ней, — ласковое касание ладоней стебельков трав, легкое покалывание репейника, прицепившегося к краю штанины. Как это может быть правдой? Ричард глубоко вздохнул. Нет, бред, он просто… что? Что ему вообще полагалось сейчас делать, если так рассудить Он помнит чей-то разговор, но чей? Едкий привкус, что вполне похоже на яд. Его попытались отравить, и отсюда этот провал? Он помнит знакомый голос и знакомый взгляд. Но конкретика ускользает между строк, в потоке будто бы расклеившихся образов. Они как расслоившийся ноготь, секущиеся кончики волос. В голове Дикона что-то неприятно свербящие, просящие непременно к нему обратить свой взор. Только шелест леса над головой, за спиной и перед ним, и не отпускающее чувство тревоги, как если бы ему предсказали печальную судьбу и оставалось следить за развязкой. Ты можешь не верить, но если должно, оно обязательно случится. Вспомнить бы, чего еще конкретно бояться. Утопая в мыслях, Ричард вновь ложиться на выгоревший под безжалостным солнцепеком некогда изумрудный ковер, хмурится и дышит так, будто бы задыхается. Что-то вертится буквально на кончике языка. — Ричард? Юноша, вы что здесь делаете? Вместе с голосом куда-то сбегает лес, но удивительно, как явственно ощущает Ричард границы своего временного (он искренне на это надеется) помешательства. Он откликается совершенно не в том мире и месте, где полагается быть, или не совсем в той плоскости, откуда прозвучало обращение к нему, рядом с ним совершенно не тот, кто звал. Он видит в электрическом желтом освещении их комнаты, как плотно сжаты сухие губы Ворона, разместившегося у подножья кровати. Его голос точно моложе, особенно если избавиться, само собой мысленно, от легкой прокуренности, дающей сиплость. Сам Ричард, свернувшийся калачиком поперек не расправленного покрывала с легкой похмельной тошнотой не в силах ничего уточнять. Перепил, с кем не бывает, а вот про галлюцинации и бред никому знать не стоит, особенно при таком шатком расположении общества. Репутацию зарабатывать предстоит. — Волчок, мне кажется, я понял твою главную ошибку, — Ворон поправляет волосы и знакомым усталым жестом трет глаза, усмехается, как никогда напоминая нахохлившуюся птицу. — Ты нас не знаешь и даже не пытаешься узнать, и при этом хочешь казаться в наших глазах равным. Хочет… казаться? А правда ли хочет? Ричард не успевает ответить что-либо до того, как Ворон поднялся, потягиваясь, щелкая затекшими суставами и подбирая положенную у изголовья трость. И он делает что-то еще, как-то касается ноги Дикона, от чего тот вздрагивает, поцарапанный гранями одного из камней, и возмущенно отдергивает вожака. Это странно. Он напряжен, словно перетянутая струна, и остатки дремоты слетают с него, как лоскутки прохудившегося одеяла. — Аккуратнее. Не таскай с собой лишнего… Ричард. Перед ним падает, будь он неладен трижды, один еще совсем свежий молодой репей.***
Лишнее… что подразумевалось под этим вожаком? Ричарду и раньше казалось, что между остальными обитателями Дома есть какая-то тайна, и не от преподавателей или кого еще. От него лично. Что-то, просачивающееся сквозь установленные барьеры и его поле зрения, вывернутое… наизнанку существование домовцев, о котором он не подозревал, но к которому причастны все его здешние знакомые. Но не он сам. Еще и тот сон, который привиделся ему наяву, оставил неприятный осадок на слишком длительное время. Ричард был мастером накручивать себя в любой ситуации, даже когда не было особого на то повода. Но здесь повод был, никто отрицать не посмел бы. Происходящее имело под собой не сформулированные пока что обоснования для подобного паникерства, и Ричарду просто требовалось немного времени, чтобы все логически сформулировать в своей голове. Даже пробовал записывать путанные воспоминания о ночном приключении, после которого дал торжественный зарок никогда не пить, в заведенный для такого важного дела блокнот. Структурирование давалось из рук вон плохо. А что стоило ожидать? Что-то почудилось там, на другой стороне визуального трипа (теперь-то можно быть уверенным, что такие популярные настойки не обходятся одним алкоголем в основе), и юноша сам не мог объяснить, откуда такая важность. Ничего не запомнилось, и обычно в таких случаях говорят обратное, что как раз такая информация не играла для тебя особой роли, вот только у Дикона все как всегда шиворот навыворот, и не так, как у нормальных людей. Он помнит голос. И может представить себе чей-то взгляд. И ему позарез нужно узнать, кому он принадлежал. Поэтому Ричард решился на закономерную глупость, к которой готовился бессмысленно долго (в основном время ушло на притупление острого чувства справедливости, а не на какой-то дельный план). В любом случае, в Рай попасть ему не грозило, какие бы там старания он время от времени не думал прикладывать, показывая себя не самым дурным молодым человеком своего возраста, а дело подвернулось стоящее. Наконец-то бесконечное чирканье в блокноте пунктов и стрелочек дало свой результат: какие бы цепочки не выстраивались сейчас или в будущем, к чему бы Ричард не пришел своим умом, проверить шестое чувство на практике можно одним способом. В байки про одухотворенность Дома он верил слабо, но вот репей и тепло нагретых солнцем волос колебали гранитную убежденность. В них было что-то… непонятное. Но внутри увиденный лес затронул что-то особенное, и раз никто не собирался объяснять ему правила игры (и если кто-то, как обычно, ни черта не слушал), он выработает свои. Действительно действующие. Как будто бы он был всех умнее. Ричард стащил у Ворона фляжку, и за одно только это был бы проклят до скончания рода своего не одними состайниками, но и гурьбой прочего местного сплоченного народца. Сплоченного как минимум по части своего восхваления вожака четвертой группы и приравнивания его к божеству этих лабиринтов-каземат. Да, в разные годы были вожаки, выше которых оставалась только крыша Дома, которых старались избегать, мнение чье было непреложной истиной.Выше дьявола-обольстителя с синими глазами было едва ли само небо, отражавшееся на дне холодно снисходительного взгляда.Переходить такому дорогу не стоило. Ричард отвратительно расставлял приоритеты и делал выборы, но в отличие от многих хотя бы находил смелости на это. Ричард был готов к каре свыше, вот только он успел добраться до укромного уголка на отсыревшем чердаке, пряча полную тару за пазуху, а ни какие злоключения не происходили. Никто не попался ему на пути, из-за угла не вышел Ворон, раздосадовано покачав головой. Ничего. Будто бы ему полагалось выкрасть флягу и сделать десяток глотков, сделать несколько шагов по намеченной тропе. Звезды бывают путеводными. Еще звезды бывают взорвавшимися к чертовой матери, пожирающими целые галактики. После увиденного юный герцог Окделл с радостью бы провалился в бездну последней закатной пропасти. Первое, что обжигает ему взгляд, это пламя свечи прямо перед его носом, руку холодит наполненный вином бокал черного вина, но оно не похоже на ту дешевку, что они совсем недавно разливали из пакетов… Кто они? Глупость, все будто бы мутиться перед взором юноши, он уверен, что от слишком резкого аромата вина, кислого и горького, выдающего с головой весь умысел. Если у Ричарда так дрожат руки, то и сам маршал непременно узнает, но узнает что? «Налейте вина», знакомый теперь голос, но незнакомая комната, Ричард со всей смелостью, ему по натуре не присущей, пытается удержаться самим собой, не потерять нить повествования. Ему сложно дается эта концентрация, поэтому приходится подчиниться приказам. Без размышлений, дается на удивление легко, словно по привычке. Его что-то шокирует, в самом начале разговора его синеглазый собеседник, как будто пьет Ричард с самой смертью, говорит что-то, от чего переворачивается жизнь мальчишки (хотя мальчишкой он себя больше почему-то не чувствует). Но он не имеет ни малейшего понимания происходящего, кроме тяжелого груза совести и мысли, что делает он непоправимо плохое. Впервые в жизни. Помещение, где он находился, не напоминало то пограничное пространство, привидевшееся ему лесом с аккуратной опушкой. Оно было реально, чувствовалось дыхание камней, течение времени, как оно неумолимо приближает что-то, о чем придется пожалеть. Напоминает эффект déjàvu. Момент, развертывающийся параллельно в настоящем и прошлом. И если ты уже когда-то становился свидетелем одного преступления, удваивается ли твой грех, если ты не помешал ему вновь? Есть какие-то предписания для такого в клочья разрывающего представления набожного средневековья прецедента? Блажь. Ричард не хочет думать, ему хочется слушать проклятый голос, который никак не стереть из памяти после первого путешествия сюда. В том, что перед ним отдельный, иной, мир Дикон не сомневается ни на йоту. И что Закатные Звезды неминуемо приводят в него порой несколько особо везучих домочадцев он тоже начинает смутно осознавать. Вот что от него скрывалось: гулкие глотки кроваво-черного вина и изящные пальцы на бокале, и сухая усмешка влажных губ. Как будто это что-то новое за последнюю пару-тройку недель. Ричард думал, что пьет со смертью. Выходило так, что пил он всего-навсего с покойником. Стихи? Они как ничто другое подходят печальному замку, таковым кажется Ричарду поместье сейчас, а в уголке сознания что-то намурлыкивает щемящий сердце перебор струн. Собеседник не прав, совершенно точно, но кто сказал, что это делает правым Ричарда? Он никогда не умел расставлять приоритеты. И всегда находил самые глупые выходы и решения из всех складывающихся проблем, но зато преимущественно самостоятельно. Бокал звенит в камине. Бокал Ричарда Окделла остается не тронутым, что, кажется, не скажешь о его рассудке. Он спасает того, чьей смерти должен был желать в ответ больше всего на свете, спасает в ответ на подсыпанный яд. Но ведь все чувства по природе людской взаимны, невозможно ответить на ненависть, такую лютую, чем-то другим, если Ричард действительно ненавидел всем сердцем. Что-то идет не так. В искаженной реальности самым жутким образом искажаются страхи мальчика, и ему мерещиться, что кошмар все-таки сбылся, и на ослабевших ногах Первый маршал сейчас же рухнет в кресло… Кто-то наотмашь хлещет его по щекам, и Ричард О. просыпается, выворачивая на деревянные доски чердака весь завтрак, горло дерет от настойки и желудочного сока, перед глазами ни черта не видно от слез. Слезы у Ричарда не от стянувшей живот и обжигающей щеки саднящей боли. Над ним склонился с перекошенным от гнева лицом один из близнецов, которого опьяненный наркотической дымкой рассудок хочет назвать Лионелем. — Чтоб тебя, чего вылупился, полоумный? Надо же, такое в голову взбрело, так вывернуть уже имеющийся сюжет своими Прыжками. Мальчик, кто просил тебя лезть туда, куда ты додумался влезать? Зачем? — близнец видит в глазах приходящего в себя Дикона лишь глубокое неведение, и злость закипает сильнее. — Неужто ты правда не помнишь, что произошло? — Вы… ты о чем? — И правда. Тебе весьма повезло, фазанья твоя душонка, хотя психике стоило бы посочувствовать. Если у тебя правда есть хоть сколько-нибудь мозгов... Предполагать не буду, как ты успел ее в себе извернуть, чтобы второй раз после Прогулки стереть память… Черт. Волчок, мы ж можем и не откачать в следующий раз. — Да о чем вообще идет речь?! — Ричард скинул с плеча отечески похлопывающую по плечу ладонь, от которой почему-то на душе становилось погано и как-то мерзко. Собственный голос прозвучал ломким и хриплым, последний раз он слышал такой из своих уст на похоронах отца, только пока еще не сломавшийся. Судя по молчанию близнеца, ничего хорошего и в этот раз ожидать не следовало. Видимо, такая у него просто-напросто судьба. — Мальчик. Ты почти человека убил. Ворона.***
Ричард впервые пробовал курить, впервые в компании Ворона сидел на краю покатой, но вполне пригодной для бесед, крыше. Холодный ветер щекотал шею и ненавязчиво толкал в спину, чем вожак, кажется, был целиком и полностью доволен, как хорошим знаком, несмотря на угрозу слететь вниз. Но куда там, оба знали, что кому как не Ворону такая гибель грозить не могла. Но от близости опасности все равно было самую малость неловко. Сигаретный дым Ричарду понравился, может из-за слабого вишневого привкуса и дороговизны, может из-за того, чья рука протянула помятую пачку. Сигареты успокаивали, и как минимум эту дурную привычку стоило из Дома забрать, из Дома, который наконец ослабил хватку серых стен на одном оперившемся птенце. Где-то кому-то просто нет места, такое случается. Ричард был благодарен Ворону за рассказ, из которого он мало что разобрал, но по чужому миру шастать больше не намеревался. Мало ли, вдруг ребята с параллельно бегущего круга пожелают заглянуть сюда, и кто тогда знает, как отличить себя от другого? Ты и он так пугающе похожи. Но вы оба, как выяснилось, способны влиять на действия. А кто-то один способен даже повлиять на сам сюжет. Как будто вся жизнь один пишущийся чудаковатый роман. У них, у Дикона и Ворона, само собой, оставалось еще примерно две главы до выпуска. Возможно, год назад количество страниц показалось бы мучительно долгим, но теперь мальчику открывались гораздо большие перспективы, все же от этих странствий есть толк, типа принятия себя и прочей чепухи в понимании устройства чего-то сверхсложного — этакого эмоционального механизма. Кроме первой сигаретной затяжки Ричард попробовал первый цыганский поцелуй. — Дикон. А чтобы ты сделал, если бы я на самом деле умер? — чувство юмора у обнимающего его своим плащом-крылом Ворона было по-прежнему дурное. Но можно было и простить. Или закрыть глаза, на этот остаток вечера, тонувшего в персиковых и малиновых оттенках заката. Никаких брызг сумерек и крови. — Почему же мне кажется, что вы всегда знаете ответы на свои вопросы… монсеньор?