Суть Человека

Айзен бы никогда не позволил себе быть зависимым от других, полагаться, довериться и отдаться чужим рукам. Все думали, что Айзен всегда всё — абсолютно всё — контролирует. Айзен не занимался такой глупостью, даже он бы сошёл с ума от всепоглощающего контроля, да и жизнь бы стала пресной и скучной. Айзен не контролировал — Айзен направлял в нужное русло, корректировал как ему нужно, наблюдал, иногда вмешивался лично. Всегда оставался при трезвом рассудке, с возможностью быстро оценить и среагировать. Вот и сейчас в руках Шинджи он был почти в трезвом рассудке, лишь слегка пьян совсем не нежными прикосновениями. Айзен не мог сказать, что получил то, что хотел, но, по крайней мере, на его свободу эта ситуация никак не влияла. Даже в Улье Айзен был свободен более, чем некоторые другие во внешнем мире. Каждый из них знал, что пока всё так — ничего не закончено. Хирако, казалось, нашёл путь победить Айзена в их личном поединке. Счёт сейчас разгромно вёл Айзен — даже будучи заточенным в тюрьме, он будто смеялся в лицо Шинджи — не давая возможности почувствовать ни превосходство, ни облегчение, ни победу. В таком положении Шинджи мог бы избить Айзена, мог даже изнасиловать, но телесные пытки не цепляли это странное существо почти совсем, и Шинджи бы только зря уронил свою надщербленную гордость и вернувшееся было самоуважение. Пути к душе Айзена он не знал, как и сама душа оставалась для него загадкой — и это странным образом не давно покоя. Единственным верным способом выиграть или хотя бы сравнять счёт — было справиться с ненавистью, остаться равнодушным — этого Айзен бы не ожидал, и это, вероятно, ударило бы по его самолюбию. На это нужно было время и душевные силы. Пока Шинджи приходил к Айзену и вырабатывал иммунитет. Чужие руки на голой коже ощущались неприятно, тело как будто хотело их отторгнуть и одновременно принять в себя, и никак не могло определиться. Шинджи не был достоин делать это с ним, но если Шинджи не был достоин, то никто не был. Айзен опустил веки на потяжелевший взгляд — соберись Шинджи зайти дальше даже у всех на виду, никто бы его не остановил. Весь Готей, похоже, считал, что у каждого из них, даже самой грязной шавки, что хоть как-то проявила себя в войне, было какое-то право на него. Айзена это забавляло, но где-то внутри крылась досада. — Кому нужна твоя мёртвая вера? — голос Шинджи лился, как из другого мира, живого, ожившего для Шинджи, временно умершего для Айзена. Айзен впервые подумал, как Шинджи чувствовал себя, когда был вынужден скитаться и прятаться в Генсее. Сострадания он не почувствовал. — Почему мёртвая? — только спросил он. — Ты всерьёз думаешь, что кто-то будет тебе поклоняться? Не смеши меня, — Хирако, в общем-то, был не глуп, понимал, куда надо давить. Если он мстил, то не самым бездарным способом. Айзен почти улыбнулся. — А даже если будут… любить тебя всё равно никто не станет. — Точку он припечатал весьма ощутимо. Айзену хотелось фыркнуть, но он передумал. Улыбаться почему-то перехотелось. — Я знаю, — прозвучало на грани слышимости, что можно было бы списать на ветер, но Шинджи не хотел списывать, он прислушался внимательнее, ему показалось, он что-то нащупал. Хирако хмыкнул — с Айзеном нельзя быть уверенным никогда. — Ответь мне на такой вопрос: зачем мне их любовь? — А ты ведь, — Хирако пристально посмотрел в лицо Айзену, чтобы прочесть если не движение мышц, то хотя бы движение зрачка, он уловит, точно уловит реакцию, Хирако сейчас как гончая собака, взявшая след, — не заслужил моих ответов. Смешок Айзена получился надсадным, но сам он не злился. Почти. Глаза блуждали по контурам фигуры Хирако, цепляясь за острые углы. О, Айзен знает, как можно за них цепляться, не только взглядом. — Но так и быть, — усмешка Хирако стала издевательской, в горле клокотала ненависть, ему мало, всегда мало колкостей, если дело касается Айзена, — на этот вопрос я тебе отвечу. Айзен посмотрел чуть исподлобья и выдохнул в сторону, прикрывая веки — будто бабочка сложила крылья. Айзен был бы рад отнестись к Хирако как к ребёнку, который хочет поумничать, но у него не получалось. Возможно, потому что этот самый ребёнок выжил и — даже — способен диктовать свои условия. Айзен сделал заинтересованный вид, зная, что Хирако любит, когда он смиренный. Любит и бесится одновременно. Хирако фыркнул — он знал Айзена достаточно, чтобы понять эту уловку, но произнёс с невозмутимым видом, будто то, что он собирался сказать, было гораздо важнее: — Потому что ты всего лишь человек. Всего лишь человек, обольстившийся силой и забывший человеческую суть. У Айзена самовольно расплылась по лицу улыбка, хотелось даже засмеяться, но если бы он сделал это — испортил бы Шинджи весь эффект. Айзен решил побыть благородным. Вместо смеха он задал вопрос: — Что есть человеческая суть, Хирако Шинджи? — с лёгкой усмешкой, почти без издёвки, будто ему правда интересно. Айзен был уверен, что ответ не будет ничего значить. Очередная абстракция, расплывчатая и неточная, меняющая свои значения. Как иллюзия. Он сам такими пользовался не раз. Айзен был уверен, что его реакция останется независимой от ответа. Хирако зажмурился хитро и скользко. — Почему ты решил, что я тебе скажу? Ответ на этот вопрос не валяется на дороге. Но что бы ты себе не воображал, подумай, какая от этого польза не только тебе, но и другим? Зачем им такой «бог» как ты? Смех Айзена получился внезапным и — совсем малость — истеричным. Это были такие простые и очевидные вещи, но они будто вбивали колья в его плечи, делали чуть более доступным, снизошедшим в обычный мир. А ещё приковывали взгляд к спине Шинджи, широкой и тонкой в хаори. Хирако даже не смотрел на него больше, и Айзену это не нравилось. Хотелось, чтобы он ловил каждое его движение, каждую интонацию и каждый выдох, потому что, потому что… это неприятно — сдавать позиции. Богу нужно, чтобы его признавали, чтобы ему внимали, в конце концов, верили. Шинджи не смотрел на Айзена, потому что чувствовал, как нарастает раздражение с каждым взглядом, и что может не удержаться от мордобоя прямо здесь. Когда он ощутил желанные нотки в смехе, это слегка успокоило. Айзен не нервничал. Айзену было слегка неспокойно. Шинджи не знал, почему сказал всё это. Как будто было ещё не поздно образумить это существо с комплексом бога. Айзен умный, гениальный, возможно, поэтому настолько простые, элементарные вещи ему просто не приходят в голову. Или он их отталкивает. Считает их низменными? Недостойными себя? Но ведь это основа основ. Говоря о низменности. Трахаться с Шинджи Айзен тоже считает не достойным себя, но они делали это не раз. Теперь смеялся Шинджи и чувствовал густой до электрических искорок скрипучий взгляд Айзена между лопатками — ещё чуть-чуть, и Шинджи казалось, он прожжёт в нём дырку даже без реяцу. — Знаешь, Шинджи, я устал. Эта фраза ошарашила Шинджи настолько, что даже смех оборвался, как по мановению руки дирижёра. Даже если это очередной виток игры, выглядело это настолько настоящим, что Шинджи стало страшно. Страшно почувствовать что-то живое, человеческое, искреннее в Айзене. Страшно разочароваться, если это снова окажется ложью. Шинджи передёрнул плечами и спросил крайне осторожно, будто пробовал весенний лёд: — От чего? — он прокашлялся, потому что голос выходил не слишком уверенным, даже чуть дрожащим. Айзен это, несомненно, чувствовал. — От всего. Как думаешь, это нормально, если я возьму себе потом отпуск на неограниченный срок? — И что ты будешь делать? Будешь в своё удобство строить планы, пока тебе никто не мешает? — Шинджи всё-таки повернулся, не мог не повернуться — любопытство раздирало, и изучающе смотрел на Айзена, пытался уловить приоткрытую только что новую грань. Грань преломлялась и выскальзывала. — Всё может быть. Если захочешь, могу даже взять тебя с собой. — Айзен неопределённо посмотрел из-под длинных ресниц, тенями ложащихся на глаза; произнёс спокойно, будто предлагал заварить чай, а весь мир внутри Шинджи скрутился в тугую спираль. Вот так. Самими словами осуществлять контроль. Шинджи потерялся на мгновение, но быстро оправился — нельзя позволить Айзену так легко взять верх. Это унизительно. Когда он шёл к Айзену, думал, что готов ко всему, а теперь понимал, что не совсем. — Нет, спасибо, — он ответил поспешно и как-то торопливо, будто не был уверен в ответе. Что это? Что это сейчас сказал Айзен? Это возможность всё переиграть? Возможность взять реванш? Хирако знал, что тот, кто проиграет во второй раз вообще не встанет. А ещё он знал уже сейчас, что не сможет отказаться. Будто присматривать за Айзеном — это его миссия, от которой он никак не может отделаться. До сих пор. Или навязчивое желание быть рядом и помешать вовремя, остановить. Шинджи судорожно потёр руку от запястья до локтя, будто хотел стереть с себя что-то незримое, если надо — отодрать вместе с кожей, кожа-то потом новая вырастет, главное эту дрянь убрать. Шинджи остановился лишь когда заметил насмешливый взгляд Айзена. Он, скотина, прекрасно понимал, что сделал. Он брал на слабо изысканно, вплетая чужие желания, слабости, раны, обиды. Айзен брал наверняка, как за горло, чтобы шансов избежать не было. Почти. Шинджи знает, что шанс всегда есть. Если бы он не уяснил себе это когда-то давно, он бы не разговаривал сейчас с Айзеном. Шинджи посмотрел на свою руку, пересечённую тёмными венами под полупрозрачной в свете зеленоватых ламп кожей. Казалось, что в его крови яд, и вывести его никак нельзя. Этот яд — Айзен Соуске и всё, что с ним связано, а вывести невозможно, потому что он отравляет всё, с чем соприкасается. Шинджи хотел запереть Айзена в клетку давно, с самого начала, отделить от мира, чтобы он варился в своём яде один и никому не мог навредить. Он пытался, пытался много раз, и ничего не получилось. Раз яд уже внутри Шинджи, возможно, имеет смысл запереться вдвоём. Если Шинджи будет держать Айзена крепко-крепко и не отпускать, возможно, всё будет по-другому. Хотя это само по себе невыносимо и сложно. Сложно быть ближе всего к тому, кого больше всего не любишь. Шинджи почувствовал, как кровь отливает от лица. Он, наверное, бледнел, приходя к таким выводам. Это так глупо. Айзен, наверное, ощущал сладость своего небольшого триумфа. Сладость отчаяния Шинджи. То, что Айзен любит, Шинджи ненавидит. То, что любит Шинджи, Айзен разрушает. Айзен ждал, он уже видел ответ на лице собеседника, в огорчённых глазах и чуть подрагивающих веках, которые, кажется, хотели опуститься от усталости, в слишком уверенном, скрывающем сомнения, оскале. — Через сколько там тысяч лет… заходи за мной. Всё будет по-другому, — сказал Шинджи слишком сухо, но было в этом что-то такое интимно-откровенное, что Айзен был почти тронут. — Я не сомневаюсь, Хирако Шинджи. Всё будет по-другому. Мы же учимся на ошибках, верно? — и улыбка эта, расползающаяся по лицу Айзена, заставила улыбку Шинджи чуть дрогнуть. Каждый думал, что не проиграет ни за что. Определить бы ещё, во что они будут играть.