1.
Рожа в зеркале была знакома, но признавать её не хотелось. Вот что делает с людьми хронический недосып, практически без умолку болтающий Феликс и сучная ламия, основательно их вымотавшая. Вообще-то здешняя вотчина находилась под крылом Розовой Пантеры (да-да, у пана Лукашевича было своё, то ещё чувство юмора!), но так уж сложилось, что Иван совершенно случайно первым вышел на след (последнее время чутьё на проблемы обострилось совсем уж в край, и это изрядно беспокоило – не любил он таких обострений. Хотя бы потому, что ничего хорошего за ними обычно не следовало). Феликс, столкнувшись с ним нос к носу на гати, витиевато выматерился, но от помощи отказываться не стал. В конце концов ламии – та ещё дрянь. Поморщился. Губы продолжало саднить – ну и скотский же способ они применили, чтобы выманить тварь, очевидно, обладающую исключительным инстинктом самосохранения – окопалась на болоте, вокруг которого на пяток километров не было ни одной осиновой ветки, а если число прохожих равнялось больше, чем одному, то на глаза вообще не показывалась. – То есть, ложиться под неё всё-таки придётся... – Типа, да. Не, ну могу и я, конечно... – Окстись, тебя она за минуту выделает, как бог черепаху. Я-то поздоровей буду. – Зато тотально получишь удовольствие! – Феля, удовольствие получишь ты, если хотя бы один кол пролетит мимо цели. – Не ссы, Янек, подползу, как уж по стекловате. – Это меня и беспокоит. Груда ломких сучьев под спиной. На груди сидит хрупкая женская фигурка, коленями сжимая рёбра нежно, но с силой вакуумного пресса. Наклонилась низко, длинные узловатые пальцы держат в ладонях лицо, изо рта в приоткрытые губы медленно сочится тягучий зеленоватый яд. Перед глазами мутная пелена, всё дёргается, плывёт, но он ещё шевелится, а пока он шевелится, жрать ламия не станет. Сжирают они живьём, но лишь тогда, когда яд жертву полностью обездвижит, а значит, мясо и кости дошли до кондиции и обрели нужную мягкость. (– Блять, я чувствую себя козлом! – Ахахаха! Жуй, Янек, жуй! Осиновая кора, конечно, не сахар, но так эта сучка тебя хоть не сильно отравит.) Урчащее дыхание у шеи, клыки щекочут кожу. Дёрнуть плечом, чтобы «кушать ещё не подано»... Недовольное шипение, но, голод, кажется, пересиливает – слюнопоток густеет, нёбо и горло будто ледком стянуло. Однажды Иван встречал охотника, которому на вот такой же подставе ламия всё-таки успела обглодать лицо... Вспоминать его не хотелось. Возможно, пальцы всё-таки успеют сдёрнуть с бедра одну из металлических «рыбок», но... Где эта, мать её, обещанная гадюка или кто там должен был подползти аки бегемот по кувшинкам?! Шорох, неестественной быстроты движение и – дикий-дикий визг в зените... – Эй, Вань, ну, ты, типа, как? – Н... недурно... – Кончил хоть? – С... сука... Огонь, поглотив останки, перестаёт шипеть и, наконец, горит ровно и ярко. Вот теперь можно и хлебца пожарить. И из фляги глотка два сделать или больше. Эх-х, что ни говори, сливовица здесь знатная! – Надолго ты сюда? – Да чёрт знает. Как получится. – И кто ты тут? – Автостопом по галактике. Фотоаппарат, фляжка, русо туристо облико аморале. А ты? – Коммивояжёрствую. И прибыль, и прикрытие. – Что продаешь? Пылесосов у стремян не видно. Усмешка. – Счастье домохозяек – чулочки, стринги, пеньюары. Ржали хором с полчаса. – Тебя-то откуда кот приволок? – Артур раздражённо пнул носком ноги очиток, кустящийся тут же у гаражных ворот. Брагинский в присущей ему, так раздражающей неторопливой манере с любопытством огляделся, скользнул глазами по саркофагу в глубине, задержал взгляд на охотнике, выдернул травинку и сунул в рот. – Охочусь. – Опоздал. – По другому делу. – Значит, прохлопал. – Точнее, перепроверяю. Слухами земля и всё-такое, да, Артур? В небольших городках новости распространяются со скоростью лесного пожара – он ещё не успел дожевать вторую сдобную булочку, а слух об очередном убийстве уже влетел в уют крохотной пекарни на устах двух высоченных лесорубов, узнавших о жертве от почтальона, поболтавшего с секретаршей каноника, племянник которого подрабатывает у окружного патологоанатома, вешая бирки на ноги усопших. Сам же патологоанатом, даром что мужик угрюмый и молчаливый, не сумел сдержать слов и междометий, когда на его «разделочной доске» оказалось новое, разве что не мумифицированное тело – так из него была выпущена вся жидкость... В общем, известие застало Ивана за едой, да так с ней и оставило. Умудряясь ловко прикидываться скромной деталью интерьера (что, собственно, было непросто, учитывая его стать и комплекцию), он внимательно вслушивался в общую гудящую болтовню и напряжённо размышлял. Ещё одна ламия? Но после них не такие останки, после вервольфа можно вообще не найти останков, а инкубы и суккубы наведываются не по разу, прежде чем превратить объекты своей... гхм... страсти в истощённое нечто – когда живое, когда мёртвое. По всему выходило, что вампир. Очень голодный вампир. Хреново, если плотность нежити на одну волость так велика. Мобильник долго не отвечал, но, наконец, пискнув, сдался. – ... а вот так оно вообще сидит бесподобно! – В динамике – бодрый напористый говорок Лукашевича, – Да?.. – Феля, ты там занят, что ли? Судя по всему, недавний напарник уже окучивал какую-то хозяюшку, прельстившуюся на изящное кружево и ладно подвешенный язык. – Типа, нет, конечно! Тотально дурака валяю... Вы вот этот, вот этот посмотрите! Какой люрекс, а?.. Тебе чего, язва? – Да вот подумалось... Могло быть в нашем деле сразу две плотежорки? – Эээ... Я вам сейчас, типа, на себе покажу и у вас сразу пройдут все сомнения! Иван невольно улыбнулся. Он словно воочию увидел, как воздушно-капельный Феликс, ухом прижимая к плечу мобилу, одним длинным красивым движением задирает босую ногу прямо розовой пяткой на балясину хозяйского крыльца и под восхищенным взглядом принимается натягивать на себя что-нибудь из торгуемых паутин. Невысокий растрёпанный Феликс в ярко-розовой маечке, с большеглазым взглядом «я у мамы наивняк» и ухоженными гладкими пятками. Он действовал на всех домохозяек без исключения – неизбежно и без возможности здраво рассуждать. Его проще простого было принять за этакое безбашенное существо, которому, ой, как нелегко придётся тёмной ночью на пустынной трассе, если бы не одно но... Брагинский отлично знал, что пан Лукашевич без лишней помощи способен свою прекрасную пятку засунуть в глотку любого монстра так глубоко, что подавится даже Дракула. – Так что, Феля? – Думаю, х... фигня это, Янек. Полная и безоговорочная. Иначе мы бы познакомились сразу с обеими... Ну, видите? Я же говорил!.. А ты почему интересуешься? – Да так, авторитетное мнение нужно для контроля качества. – А то, если брыкнёт, ты не засадишь ему далеко и с оття... – Пока, Феля, счастливой охоты. – Проверил? – Кёркленд раздражённым жестом сложил руки на груди. Жестом, после которого обычно ничего хорошего вы не услышите. – Вполне. – Значит, можешь валить с чистой совестью. Иррациональную свою ненависть к Ивану он и сам толком объяснить не мог. Знаете, бывают такие люди, которые никогда не простят вам если вы их вдруг спасли, а не наоборот. Кретиническое и исключительно неблагодарное качество, но уж что есть – то есть. Кроме того, обладая некой совершенно невинной, едва ли не детской внешностью, русский дуб по натуре своей на самом деле был личностью довольно вредной, себе на уме, а уж едкости в нём с лихвой хватало чтобы разбавлять его, Артура, яд до состояния полезного антисептика. Короче, бесил неимоверно, да и лишний раз уколоть неблагодарного англичанина, похоже, почитал за дело чести. – Он тут у тебя один? – Брагинский, ты считать умеешь? – По-японски до десяти и в обратную сторону до отрицательных величин. – Тогда справишься – сколько саркофагов? Иван пожевал травинку, перекатил её в другой уголок рта и задумчиво прищурился. Лёгкая сеточка морщин пролегла у глаз, до того безмятежных, а сейчас стремительно темнеющих: – Ты уже слышал о новой жертве? Артур мысленно чертыхнулся, пошевелил губами и, тоже смурнея от предчувствий, снизошёл до вопроса: – Какой именно?2.
Мотор тихо урчал, Брагинский на переднем сидении, привалясь к дверце, безмятежно посапывал, запрокинув голову и приоткрыв рот. Артур косился на него, умудрившегося внешне как-то разом занять собой и своим рюкзаком едва ли не весь жучок. Хотя, скорее, это была вина самой машинки, довольно компактной и скромной (с совершенно исключительным боевым арсеналом в тайниках под сидениями и частично в багажном отделе). Судя по тому, как Иван уставился на машинку, ему очень хотелось заржать – так ярко он представил себе желчного напарника за рулём этой «детки», присущей, скорей, какой-нибудь инстаграмщице – звезде интернета: – Мнэ-ээ... Швыряя чужой рюкзак назад, Артур до скрипа сжал зубы, а потом агрессивно наставил на русского палец: – Не вздумай. – Она... миленькая. – Меня устраивает. ...Бррррагинский! – А? – Ещё одна такая рожа – и в город ты отправишься бегом рядом с дверцей! – Я комара выплёвывал! – Потом пожрёшь! Впрочем, через минуту настала пора уже для его, Кёркленда, веселья – от созерцания Ивана, пытающегося влезть внутрь: – Вот же херня... Наверное, всё-таки стоило прикрыть рот ладонью и не прыскать так откровенно, потому что первую часть пути русский обиженно дулся на него в лобовое зеркальце. Артура, однако, это устраивало – не нужно было изображать светскую беседу. А потом эта сволочь уснула – как раз тогда, когда он уже собрался поделиться с ней собственными мыслями по их теперь, выходит, общей проблеме. Затормозил он нарочито резче, чем нужно, чтобы этого хрена, каждый раз так бесцеремонно влезающего в его дела, хорошенько тряхнуло. Жаль, не приложился лбом о торпеду, но жизнь вообще скупа на подарки. Поморгал только глазищами своими телячьими, зевнул вкусно и осведомился, словно это не было очевидно: – Уже приехали? – Нет, я от твоего храпа оглох, на обочину выбрасываю. – Аа... А СИЛЬНО ОГЛОХ? ... блять. Патологоанатом смотрел с недоверием, но Иван, как ни странно, удивительным образом умел располагать к себе – может, это было врождённое, а, может, это его способность хряпнуть чекушку медицинского наравне с верным служителем скорби так им подыграла. Во всяком случае, из анатомички они уходили с полным набором фактов. По всему получалось, что в городе Гнездо. И Гнездо это пока очень осторожно, иначе с чего бы его жертвам быть пропащими в социуме людьми – алкашом, бомжом и престарелой проституткой, работающей без сутенёра в самых грязных околотках. То есть, априори теми, ради кого не поднимут большую шумиху в органах и не устроят кипиш в прессе. Ключевым словом являлось «пока». На бары и ночлежки они убили три дня. Три дня расспросов, неоправданного мотовства, вынужденностью мириться с клоповниками, сомнительным пойлом, грязью человеческих пороков. А на четвёртый им повезло. И снова остаётся поразиться, как Брагинский из ражего детины вдруг умудряется одномоментно прикинуться существом совершенно безобидным и малость затюканным, с улыбкой одновременно смущённой и немного опасливой. Как он скромным бочком вдвигается внутрь очередного занюханного бара и бочком же добирается к самому краю стойки – обычно среди завсегдатаев так поступают потрёпанные жизнью новички, не желающие привлекать к себе лишнего внимания в чужом месте. Конечно, лучше всего походить за трюху непутёвую выходило у Лукашевича, но Лукашевич отсутствовал, а потому выкручиваться пришлось, чем есть. В наличии же были способные к лукавству глаза и мягкий улыбчивый рот. Артуру, изображающему из себя неудачливого сезонного трудягу, осталось только ждать в противоположном углу. И пока он, обзаведясь очередной бутылкой, грязно там сквернословил, понося условного работодателя, Иван, продолжая демонстрировать опаску, всё же эманировал готовность к беседе и, возможно, стаканчику-другому от щедрот чужих. Долакал первую кружку, а к середине второй обзавёлся жалующимся на свою бабу дальнобойщиком с левого бока, искусно матерящимся стекольщиком с правого и какой-то пропитой сердцеедкой чуть позади. Демонстрируя довольство собирающейся вокруг компанией, изобразил смелость духа и высыпал на стойку мелочь – угостить присутствующих. Яркий такой сигнал к готовности напиться, получить пинка и заблевать задний двор. Глядя, как он цедит через край явно разбавленное пиво, Артур вдруг поймал себя на мысли, что залип на том, как чужие обветренные губы сжимают ободок кружки. Моргнул, зашипел разве что не вслух, и присосался к своей бутылке с утроенной силой. – ...и тогда я её зубами о столешницу – раз-раз-раз! – ...как, говорю, узнала?! А она такая – моя помада на твоей кочерыжке вообще другого цвета!!! – Бу-га-га-га!!! – ...такой жлоб, чулки и те рвёт – не напасусь выходить. Иван икнул, вызывающе толкнул кружку бармену. Тот поморщился, но снова наплескал до краёв, едва медяки запрыгали по столешнице в его сторону. Кружку Иван чуть не упустил, расплескал половину, когда, пошатываясь, поймал её у самого края, выхлебал, не обращая внимания, что попало в рот, а что стекло с подбородка, снова икнул и, качнувшись, тяжело опёрся локтями, сохраняя видимость равновесия. Ощущение, что спину опять будто тёркой продрали, стало ещё отчётливей. И это не Артур – тот, даже скрипя на него зубами, глядел всё равно иначе. «Есть». «Клуша клушей, жри, не хочу! Да как он умудряется-то??.. Ему бы в лицедеи податься, а не в охотники. И... Аг-га!» Тихонечко сползти с табурета, пошатываясь, направиться в сторону сортира, а оттуда вывалиться через чёрный ход на задний двор. Тёмный проулок благоухал помоями и котами. Покачиваясь, он миновал мусорные бачки и опёрся одной рукой о стену, словно собираясь тошнить. Обернулся на шорох за спиной и глуповато улыбнулся, словно не зная, как вести себя с этим невесть откуда взявшимся созданием – несказанно милым и лучащимся сочувствием: – Вам плохо? – Ик... Не... Мне уже... Ик... Хорошо, – спохватившись, потёр рукавом щёку, словно пытаясь принять вид более презентабельный, чем есть. – Мне показалось, что вам помощь нужна. Ни дать, ни взять – золотоволосая мадонна. Глаза огромные, тёмные, приближаются, будто поцеловать хочет. – Не-е... Ик... Вот увидел тебя, малышка и... ик... сразу стало хорошо. Громовой ревущий хохот изнутри бара – и она отклоняется, словно вспугнутая этим отвратительным грубым звуком. «Ну, правильно, под самыми дверьми ты меня рвать не будешь. Да и не одна ты голодная, а я большой – на всё Гнездо хватит». – Малышка, а тебе не страшно... вот так, без кавалера, да ещё в этом поганом месте? Улыбается. Пропащий забулдыга-бродяжка набивается в папочки? Почему бы и нет? – Немного неуютно. Адам зазвал посидеть, а сам испарился с этой вертихвосткой Юлькой. – Засранец твой Адам... Ик... Может, тебя проводить? – Но... мы же не знакомы. «Давай, сомневайся, пусть дурачок рвётся на подвиги». Добродушная ухмылка, широкий жест протянутой руки в неумелой пародии на джентльменский выход: – Айван. Айван Уокер, польщён знакомством. Смеётся. Чисто колокольчик. – Какое забавное имя – Айван. Адам звучит намного мужественней. Трясёт ладошкой его ладонь. Удивительно, что не такая она ледяная, как принято считать про вампиров. – Я вообще-то недалеко живу, но если вам не сложно... – Ничуть. «Ну, веди... Ева. Хреновое у вас вышло грехопадение». Огонь, кажется, стоит до небес, в его ревущем пламени ещё мечутся воющие тени, но ни у одной из них нет шанса. Просто стоило разок взглянуть на останки внутри Гнезда. Похоже, некоторых тут ели подолгу, не брезгуя не только благословенной кровью, но ещё и плотью. Арбалет Артура щедро рассыпает тяжёлые болты, насаженные на безотказную осину. Он счастлив. Тем безусловным счастьем любого охотника, кто всегда делает своё дело лишь на отлично. И счастье это становится неохватным, когда, рассмотрев в дымном угарном клубе быструю юркую тварь, внезапно оседлавшую знакомый могучий загривок, с мстительным удовольствием снимает её оттуда сразу тремя болтами... Вой сирен и суматошные цветные огоньки где-то вдалеке не отвлекают их от фляги, которую они передают друг другу поочерёдно, делая по глотку за раз. Сливовица и впрямь хороша. Задумчивое лицо Брагинского, словно бы полностью погружённого в собственные мысли, однако, как-то не успокаивает. ...Ну, вот, пожалуйста! – Как ты с меня одежду-то кинулся сдирать, чисто маньяк. Чувствуя себя до странности по-идиотски, Артур огрызнулся привычно и лаконично: – Убеждался, что тебя не цапнули. – Они ж не зомби, чтобы я с одного укуса коня двинул. – А ещё искал, куда в твои складки надёжней кол втыкать, если что. – …. Да нет у меня никаких складок! – Нет, нет, не ори только. Один-один. Ещё по глоточку... Эх, хороша! – Тебя подвезти? Глядит удивлённо, словно и в самом деле не ждал, что предложат. – Не откажусь. – Тогда залезай. Уже внутри машинки, вставляя ключи в зажигание, он всё-таки нелестно хрюкает: – Айван Уокер? – Ну, не Ованес же Первач. Ованес. Первач. Ключи под рукой подрагивают, ремень безопасности, только что надёжно заправленный в своё гнездо, выскакивает оттуда со звонким щелчком. – ...придурок. Какой же ты, всё-таки, придурок, Брагинский!! – Почему это?! – лицо опять по-ребячьи обиженное, видно, что громкий хохот зацепил не на шутку. – По кочану! Чужие губы обветренные, но поразительно мягкие, а вкус мерзкого дешёвого пива ещё не выветрился с них полностью. – А теперь закрой рот и едем. – Ведёшь ты и ты только что сам мне его закрывал. – Вот и не отвлекай больше, а то сядем в кювет. – Ну, и пожалуйста... Это у тебя посттравматическое или я тебе так нравлюсь? – Заткнись, Брагинский, просто заткнись. – Сам заткнись. Обнимает обеими руками рюкзак свой потрёпанный, который на этот раз зачем-то втащил на переднее сидение вместе с собой, снова удобно приваливается к дверце и опять засыпает быстро и безмятежно, как это умеют только маленькие дети. "Жучок" Артур ведёт бережно, безудержно и дурацки ухмыляясь всё то время, пока Иван спит и его не видит.