skydive

Только шрамы фантазии зовут меня в темноте. B.A.P

«Легко ли убить человека?» Дэхён всегда думал, что убивать — сложно, что, лишая кого-то жизни, он умерщвляет свою душу самым болезненным ядом; хотя, правильнее сказать, не «думал», а «знал». Знание это сидело глубоко в его личине, будто всегда только и делало, что ждало удобного времени для появления. Так и было, по крайней мере, именно до того момента, как он нашёл свою потерянную любимую в куче с мусором. Она лежала словно фарфоровая кукла, только вот глаза её были закрыты под силой беспробудного сна. Его любовь была мертва. Мертва. Мертва! Потом убивать стало проще. Скорее, он видел врага в каждом человеке — будь он добрым, плохим или серым — для него не было большой разницы. Голова предательски отключилась и отказывалась воспринимать реальность. В носу стоял запах мести и несправедливости; иногда Дэхёну думалось, будто мир пахнет отчаянием. Мужчина просто оставил свою душу в тлеющем мёртвом теле своей любимой, видимо, для того, чтобы его естество тоже выели червяки в земле. Он, и вправду, больше не чувствовал, ничего его не трогало. Теперь, когда он стрелял в кого-либо, на лице появлялась кривая ухмылка, как будто он только что убил не известного наркобарона, а себя. Именно себя. Только себя. Дэхён так долго прокручивал в голове момент своей смерти — как захлёбывается в воде, как его душат, как пуля попадает прямо в голову, ломая череп и разрывая мягкие ткани, как в груди застревает холодный металл — что теперь умирать было совсем не страшно. Напротив, он жаждал смерти, как никто другой. Мужчина просто не видел иного выхода. Нет, он не хотел спрыгнуть с крыши или перерезать себе вены, сначала он должен найти убийцу. Того, кто виновен в её смерти. Не хотел убивать себя сам ему назло. Так много писем с фотографиями его девушки в крови, без сознания, локон её волос, отрезанный палец, а после она сама — истерзанная, среди полиэтиленовых пакетов; всю «игру» завершало сообщение о законченном соревновании — убийца достаточно насладился. Дэхён так долго искал свою любимую, даже влез в бандитскую группировку ради этого, он даже убил впервые в жизни только ради неё, но он её не нашёл. Да, после убивать стало легче. Определённо. Он уже не думал о возможных семьях этих людей, уже не думал ни о чём. Теперь смерть казалась ему затяжным полётом в глубокую чёрную яму, хотя, больше подходит «затяжной прыжок». Когда сердце заходится в бешеном ритме, а потом останавливается с глухим падением в неизвестность — навсегда — когда глаза начинают видеть с завидной зоркостью, находить красоту во всём, а потом затухают, словно фитиль у бомбы — знакомо это чувство? Ему, да. Дэхён думал, что своей жизнью мы сами вырыли себе яму — осталось только прыгнуть, потом сломать ноги об дно темноты и умереть, корчась от боли. Именно так он представлял свою смерть. Она казалась ему подругой, которая ждёт за ближайшим углом. Осталось только помахать рукой, а то она явно стесняется. «Значит, убивать, всё-таки, легко?» Скорее, если говорить о смерти и убийствах, то лучше всего об этом знал Химчан. По правде говоря, Дэхён никогда не интересовался жизнью своей команды, с которыми был вынужден остаться после смерти своей девушки, наверное, от нечего делать или «мне всё равно больше ничего не остаётся», а ещё ему хотелось отомстить убийце, которого он даже не видел ни разу. Из всей их «команды», которую можно было сравнить с незнакомцами, мужчина выделял именно Химчана. Только Химчана. Химчана было одновременно мало и много. Тут больше подойдёт слово «опытный» или «здравомыслящий» — если эти прилагательные можно использовать для убийцы — чтобы охарактеризовать его. Химчан может убить, не жалея, не задумываясь о жизни этого человека, скажем, «на раз два», если это действительно нужно. Он никогда не издевался над жертвами, не имел садистских наклонностей, Химчан убивал быстро и немучительно, если этого требует «работа», потому что он никогда не убьёт обычных людей просто для забавы. Подсознательно Дэхён хотел смерти именно от него. Не зная об этом человеке абсолютно ничего, кроме рода занятости, мужчина считал его почти идеальным. А ещё Химчан имел очень умные глаза, они блестели в свете неоновых вывесок слишком ярко и отчётливо, когда по приказу неизвестного убийцы, Дэхён попытался убить Химчана, но сам чуть не получил пулю в висок. Каждая линия разреза глаз, каждый преломлённый лучик, каждое отражение света, каждая эмоция отпечатались в его сознании, что порой Дэхёну становилось страшно. Иногда ему казалось, что тот знает о нём всё. Видит насквозь. Только вот им не было суждено познакомиться в обычном обществе не бандитов, а людей. Им не было суждено подружиться и стать хорошими друзьями, ходить в бары и обсуждать машины, как это делает большинство представителей мужского пола. Сейчас обоих волновал запас патронов в пистолете за спиной и следующая жертва. Потому что так получилось, потому что такая у них жизнь, и вряд ли они когда-нибудь узнают друг о друге больше, нежели предпочтения в алкоголе. «Тот, кто совершает убийство, почти всегда убивает снова — иногда снова и снова».* — прочитал когда-то Дэхён. Не значит ли, что убийство — это наркотик? Все в их команде относились к «снова и снова», мужчина не знал ни единого спокойного дня. Дэхёну так хотелось иногда побыть в своей старой квартире, но как вспомнит о том, что в ней всё напоминает о любимой, сразу же желание отпадает. Радости просто-напросто померкли после её смерти, даже, наверное, правильнее будет сказать, розовые очки снялись. Теперь они только и делали, что причиняли Дэхёну нестерпимую боль где-то в области груди. Сейчас все свободные минуты их команда продумывала какие-то чёртовы планы по поимке кого-то там. Просто иногда Дэхёну очень хотелось потеряться. В ком-то, в чём-то. Оказывается, равнодушие, на самом деле, может причинять почти ощутимую боль. Чжунхон всегда держал при себе оружие, как и все другие участники банды — для защиты. Ему было так, наверное, спокойнее, только вот, если другие не показывали его, отчего даже Дэхёну казалось, что он сидит с обычными людьми, то Чжунхон держал его в руках. Всегда. Сжимая пальцами, как единственную вещь, способную сохранить его жизнь, сжимая пальцами до побеления костяшек. Зело, как его все называли, любил ружья, винтовки и другое похожее огнестрельное оружие. Скорее, он питал неудержимую страсть к своей «работе», он хотел убивать, всегда ждал, когда ему удастся это сделать. Для него, как казалось Дэхёну, убийство было именно наркотиком, который затягивает в радужную эйфорию, отчего хочется продливать это чувство снова и снова. Дэхён абсолютно не знал этого человека, но ему доводилось работать с ним несколько раз, и в каждый из них он буквально оттаскивал Зело от тошнотворного, кровавого месива с зияющими дырами, в которое Чжунхон превращал своих жертв. Уродуя их тела и кроша кожу с радостной улыбкой и пеленой, застилавшей глаза, Зело весело смеялся. Попадая в пучину чувства насыщения, он уже не мог из нее выйти — ему хотелось ещё и ещё. Чжунхон не замечал ничего вокруг, он полностью отдавался эйфории, что-то представляя, видя только его персональное счастье. Ведь счастье может быть совершенно разным. Тут, скорее, было не удовольствие, а именно «забвение», если говорить правильнее. Зело, убивая, что-то забывал, впадая в бурю своих эмоций, он больше не мог прожить без этого, потому что убийство стало для него именно наркотиком, вызвавшим привыкание и являющимся единственным лекарственным средством, помогающим каждую ночь прожить один день. Дэхёна всегда охватывал ужас от его действий, но этого ужаса хватило для того, чтобы дать разуму пищу для размышлений, наподобие «что же сделало его таким?». Вот только, Дэхёну не было его жаль. Совсем. Если мужчина после смерти любимой выбросил все свои чувства в мусорную корзину, то Чжунхон после чего-то в прошлом, наоборот, не смог от них избавиться. Поэтому, наверное, Дэхён не чувствовал к нему абсолютно ничего, как и не знал о нём абсолютно ничего. А Зело всё продолжал держать свою винтовку, блаженно представляя, как убивает очередную жертву, но оставаясь совершенно нормальным и умным человеком, что помогает участникам банды. Может быть, все сумасшедшие люди такие? Двуличные и лицемерные, что кажутся абсолютно адекватными, отзывчивыми и улыбчивыми. «Самый верный союзник, а от того и враг у убийцы — это страх. Он тихо-тихо нашёптывает ему об опасности разоблачения, заставляя убивать ещё и ещё».** Если Дэхёну было всё равно на разоблачение, ибо от жизни ему больше ничего не было нужно, то Ёнгуку разоблачение было неравнодушно. Главу их бандитской группировки всегда одолевали подозрения. Он вообще был самым осторожным человеком из их круга убийц. Ёнгук всегда «заметал» их следы, имея при себе уйму оружия, начиная с холодного и заканчивая огнестрельным, но тут, скорее, оно было не для спокойствия, защиты или предвкушения убийства, а от страха. И страх этот был совершенно разный. Если повториться, то Дэхён не знал об участниках банды абсолютно ничего, поэтому точно не мог сказать, какие страхи одолевают главу, но он точно знал, что их много. Вообще, Ёнгук поразительно точно скрывал свои слабости, поэтому Дэхён не мог утверждать на сто процентов, что все участники банды о них знали, но мог точно утверждать, что о них знает Чжунхон. Поразительно то, что эта жизнь так их соединила между собой. Скорее, это было единственное исключение из их банды, потому что они знали друг о друге абсолютно всё. И это случилось не потому, что они знали друг друга в прошлом, это произошло, потому что они были похожи. Дэхён не мог сказать, что для Ёнгука убийство было наркотиком, но убивал он без разбора всех, кого подозревал и кто мог стать угрозой разоблачения. От страха. Наверное, они были похожи именно неразборчивостью убийств. Тут, скорее, вначале их карьеры стояло «привыкание» и «страх» — хотение продлить эйфорию и забвение у Зело и замести следы преступлений у Ёнгука, но всё это как-то неразборчиво переплеталось между собой, когда они сидели рядом друг с другом, ходили на задания, переглядывались, когда Чжунхон держал Ёнгука за руку, как утопающий сжимает спасательный круг, пытаясь сохранить последнюю частицу своей жизни. Им просто не нужно было говорить, чтобы понять, о чём думает другой. Если «привыкание» для Чжунхона было наркотиком, то для Ёнгука именно «привыканием» в первоначальном его значении, то есть сначала главой банды правил страх, заставляя убивать всех продавцов информации, то потом просто привычка, родившаяся из-за страха, когда Чжунхоном наоборот руководил страх, родившийся из-за его привычки. Поэтому они изначально были нужны друг другу. Ёнгуку никогда не было неприятно общество Зело, он, скорее, всегда считался и уважал его, как и Чжунхон. Наверное, именно общие слабости побудили их открыться друг другу и доверить все ценности души, которые у них есть. Если они вообще у них были. Единственное, что понял Дэхён, так это то, что противоположности, в сущности, никогда не притягиваются, создавая иллюзию обоюдного интереса. Дэхён как-то раз ходил на задание с Ёнгуком, тогда они встречались с группой людей, которые принесли им некоторые бумаги с досье на наркодилеров из Японии. Он до сих пор помнит дикие и голодные глаза бандитов, что так и хотят сорвать какую-то выгоду — украсть побольше денег, но Дэхён всегда знал, что они никогда ничего им не сделают, ибо их бандитская группировка всегда пользовалась большим уважением у посредников и «сотрудников». Только, как бы он не уважал и не слушался главу, он никогда не забудет того взгляда Ёнгука, с которым он расстреливал тех людей один за другим, как стадо баранов, которые пугаются выстрела и убегают в разные стороны, ударяясь и врезаясь друг в друга. Его глаза были полны животного страха, который распространялся по всему телу и заставлял нажимать на курок снова и снова, пока не убьёт всех подозреваемых. Дэхён никогда не забудет того слабого человека, которого увидел перед собой — человека, который из-за своих внутренних тараканов вынужден убивать снова и снова, становясь таким же безумным, как и Чжунхон. Разве что, не улыбающимся. В этом точно есть определённый плюс. «Для убийцы любое убийство — это искусство, ведь со временем в нём просыпается гордость художника, и он едва ли не получает от этого удовольствие».*** Ёнджэ был красив и умён. Даже, когда убивал. От того, скорее всего, в нём и пробудился внутренний художник, который обладал неразрушимой гордостью и, отчасти, самолюбием, превращая мужчину в некоего Нарцисса. Дэхён всегда поражался его самоподачей — пройти через дверной проём, остановится возле зеркала и поправить ворот белой рубашки, грациозно сесть в своё кресло, обитое бархатом, и зачитать какую-нибудь цитату из произведений Шекспира, которая подходит под его настроение, оставляя людей в раздумьях над смыслом, что понимал только Ёнджэ. Он обязательно положит свою руку с молочной кожей на подлокотник, постукивая длинными пальцами, обведёт всех присутствующих взглядом и тихо вздохнёт, задерживая свои тёмные загадочные глаза на Дэхёне. И всем своим видом он выказывал облик греческого мыслителя и философа, что считает убийство — высшим, а поэтому запретным…искусством. Потому что весь Ёнджэ состоял из искусства. Дэхён ненавидел его всем своим естеством, и, отчасти, именно эта ненависть не давала мужчине в полной мере опуститься до его уровня; хотя, Дэхён итак был ниже некуда. И всё-таки, Ёнджэ был… Несмотря на его работу, каждый день он буквально благоухал и, даже весь запачканный кровью, он светился изнутри внутренним сиянием, от чего создавалось впечатление божественного начала. Ёнджэ любил роскошь семнадцатого века, когда всё в доме дворян было почти что из золота. Но для роскоши в его жизни нужны были деньги, поэтому он с радостью хватался за все задания, хитрил и выигрывал большие суммы, с помощью которых его дом походил на дворец какого-нибудь короля. На полках персонального замка стояли дорогие чайные сервизы из Китая, в зале, на фоне большого плазменного телевизора, находилась изящная ажурная мебель, с восхищением вписывающаяся в его дворец, а по стенам его дома извивалась сакура. Правда, была одна серая комната, которая целиком была наполнена компьютерами с видеонаблюдением и специальными системами для взлома сайтов, банков и денежных переводов — якобы небольшая подработка (с которой он мог бы прожить и без убийств). Скорее всего, деньги и последовавшая после них роскошная жизнь, что он вёл, правили им и заставляли оставаться в бандитском коллективе просто из жадности, хотя, как оказалось в последствии, он был зависим от убийств, что приносили ему душевное удовольствие, не меньше, чем всё вышеперечисленное. Если говорить об убийствах, то Дэхён бы назвал его маньяком, а не киллером, ибо по делу он убивал очень и очень редко, больше продумывая техническую часть работы. Ёнджэ вообще был странным. Наряду с греческим мыслителем и любителем денег, у него больше не осталось ни гроша за душой, ведь всю её заполнили его амплуа, в итоге, единственно-настоящей была лишь личность убийцы, которую Ёнджэ, вскоре, тоже убил. Хотя, в голову Дэхёна иногда прокрадывались мысли о том, что тот совсем не притворяется, а на самом деле является таким омерзительным и тошнотворным. Порой, мужчине даже кажется, что его рот заполняется песком всякий раз, когда Ёнджэ проходит мимо: челюсти неприятно сводит, а зубы начинают скрипеть от мелких камешков. Потому что Ёнджэ был песчаной бурей в Сахаре, а Дэхён заложником земли. Потому что Ёнджэ медленно гнил. Однажды он подвозил Дэхёна в его съёмную квартиру на своей дорогой машине; они ехали в тишине кожаного салона, изредка прерываемой другими автомобилями на дороге. Поздняя ночь клонила в сон, а запах запёкшейся крови на рубашке действовал словно нашатырный спирт, от того Дэхёна кидало то в мир грёз, то в среду бодрствования. Ни с того, ни с сего, Ёнджэ заговорил, не выбирая слова, не напрягаясь, а просто выплёскивая свои мысли. Они никогда до этого ни разговаривали не по делу, да и для мужчины общество Ёнджэ было слишком мерзким, но рассказ этого человека навсегда поставил точку в их коммуникации. Ёнджэ убивал относительно редко — раз в три-пять месяцев. Всему виной была нехватка жертв, ведь лишал жизни он только красивых, по мнению общества, людей — почти идеальных — добрых, отзывчивых, дружелюбных, нередко они были какими-то социальными деятелями, которых чуть ли не боготворили. Он втирался в их доверие, дружил и давал всё, что им нужно, и под конец жертвы ломались, раскрываясь. Им нужно было ещё и ещё; становясь алчными и эгоистичными, они буквально выдавали всё на блюдечке. Тогда Ёнджэ и убивал, показывая миру их настоящую натуру. Но и тут он старался, ведь жертвы умирали красиво. Ёнджэ любил поить их ядом, а потом, когда они засыпали навсегда, мужчина клал их на пол, устланный лепестками роз, снимками и документами, подтверждающими их пороки. Так и находили его жертв, застывших на века в своей эгоцентричности. Правда, если жертва не оказывалась испорченной, убийца просто исчезал, оставляя в сердце того идеального человека, вот только таких людей можно было сосчитать по пальцам, нежели тех, кто всё-таки опустился до уровня животных. Дэхён так и не понял, зачем Ёнджэ ему это говорил, так как весь его монолог был лишён смысла, но после этого мыслителю, видимо, стало легче. Только вот, для Дэхёна он так и останется на всю голову странным и больным человеком, ведь мужчина так и не понял тогда, что Ёнджэ, на самом деле, мстит. Всем людям на Земле, что смотрят только на его внешность. А ведь действительно, дэхёновские глаза всегда останавливались лишь на его лице, нежели чувствах. Наверное, потому что никому это не нужно, никто не хочет нырять в чужую бездну, захлёбываться её демонами и тонуть, именно поэтому Ёнджэ и мстит. Людям, которые смотрят, но не видят. Ведь даже в идеальном замке, построенном на чужих костях и, быть может, страданиях, скрывается маленькая комнатка с видеонаблюдением, сердцем Ёнджэ, которое бьётся слишком глухо для живого человека. — СМИ прозвали меня «Немезидой». Весьма иронично, учитывая, что она является богиней возмездия, — водитель усмехается и находит в зеркале заднего вида Дэхёна. Того передёргивает, но Ёнджэ будто бы и не замечает. — Я так устал от Сеула, когда-нибудь уеду отсюда, — глаза водителя становятся непроницаемыми, и он устремляет свой взгляд на дорогу, — Всегда хотел побывать в Непале; говорят, там очень чистый воздух. А ты что думаешь? Дэхён так и не ответил. Ёнджэ убивает «идеальных» людей, доказывая, что таких не существует, разоблачая их, как тёмный рыцарь. Ёнджэ погряз в своих амплуа, совсем забыв сохранить самого себя, быть может, ранимого или смешного, но Дэхён и другие участники банды никогда об этом не узнают, потому что нет того Ёнджэ больше. Потому что он убил его тогда в машине, когда рассказывал Дэхёну про его «работу». Потому что даже один из последних людей на Земле, кто умел чувствовать, запрятал это качество глубоко в себе. Потому что его больше никто не поймёт. Потому что он — единственный, кто понимал этот мир и единственный, кто отказался в нём жить, храня самого себя и убивая самого себя день за днём из-за всех человеческих несправедливостей. И никто его больше не увидит. Того Ёнджэ, который умер глубоко в его душе наивным ребёнком, верящим во всё лучшее. И никто его больше не узнает. Каким он был, и какой он есть. Ведь, как за недолгое время успел понять Дэхён, невозможно убить то, что уже мертво.**** Какой человек сможет убить падшую душу? А какой её уничтожить? Как жаль, что, только встретившись лицом к лицу с виновником всей этой истории, Дэхён узнал, что такие души можно только или полностью стереть, или полностью спасти. Мужчина знал, что уже мёртв, в душе, поэтому смерть сама по себе была лишь затяжным прыжком в другой мир. Дэхён не знал в какой и куда, но точно знал, что он не будет похож на Мальдивы. Смерть была лишь чем-то промежуточным, тем убийцей для самоубийцы, если говорить правильнее. И если речь зашла о мёртвых, то в них Дэхён мог записать Чонопа со стопроцентной точностью, не потому что он был глуп, а потому что он тоже был «неживым» в том непостижимом смысле Дэхёна, ибо у Чонопа тоже не было души и чувств человеческих. И мужчина вкладывал в это слово столько смысла и страданий, которые пережил, что оно подразумевало для него лишь именно это значение и никакое больше. Чоноп и Дэхён действительно были связаны друг с другом. Незримой лентой трупов — как бы это не звучало — просто Дэхёну было предначертано прыгнуть первым. Чоноп часто улыбался. Улыбки его всегда были разными. Была равнодушная, была безжалостная, была безумная, была страстная, была насмешливая, была загадочная, была радостная, а была влюблённая. Каждую улыбку он посылал какому-нибудь человеку; одну жертве, другую наркобарону, третью — безумную — Химчану, когда сжал лезвие ножа напротив его шеи, а последнюю, например, — Дэхёну. Один раз, один единственный раз, Чоноп заставил мужчину потеряться в себе и своих умозаключениях, закрыться в туалетной кабинке одного из клубов, где устраивала встречи их группировка, и разрыдаться. Эта улыбка так же сильно отпечаталась на внутренних органах Дэхёна, как и взгляд Химчана. Но больше Дэхён не получал улыбок от мертвеца. Ведь именно Чоноп и оказался тем убийцей, который художником убил его любовь и Дэхёна самого, превратив в такого же бесчувственного человека, как и он сам. Вот только, в начале пути у Чонопа не стояло удовольствие, тут была как раз-таки пустота. Мужчина не знал, был ли Чоноп таким всегда, но, истекая кровью и теряясь в чёрных пятнах перед глазами, Дэхён мог точно сказать, что в Чонопе все-таки что-то есть. Где-то там, глубоко-глубоко. Что-то — запредельно человеческое. Мужчина так долго шёл к своей смерти, так долго пытался представить её, но кто же знал, что всё это время смерть стояла у него за спиной, а не за соседним углом, дышала ему в спину и слишком влюблённо улыбалась, кто же знал, что всё так обернётся, и Чоноп убьёт их всех. Физически. С другой командой. Кто же знал, что он придаст дэхёновских сокомандников. Пока, один за другим, участники бандитской группировки получали пули в головы или сердца, сражались и прощались, лежали на бетонном полу в лужах собственной бурой крови, думая о том, что умрут все вместе — такие незнакомые и такие породнившиеся — Чоноп притворялся убитым в бронежилете. Сидя, оперевшись о какой-то ящик, Дэхён закрывал рукой ранение в области живота, а во рту у него начинала скапливаться жидкость с ярким привкусом железа. Мужчина и представить себе не мог, что, в итоге, умрёт от пистолета Чонопа, который с ироничной ухмылкой всадит последнюю пулю в его шею. А ведь Дэхён так и не догадался, кто был убийцей его девушки, до того, как виновник сам себя не выдал. Ведь лучшее место для пряток — это толпа, не так ли? Мужчина запомнил лишь его глаза, полные запредельного одиночества и благодарности за спасение из оков собственной ямы. В конце концов, нить разрывается. Какой-то из концов должен был потеряться. Чоноп не знал, зачем это сделал. Зачем начал охотиться на эту девушку, зачем начал играть с Дэхёном, зачем превратил его в себе подобного. Его так взбесили их счастливые лица, как они идут, держась за руки, как смеются над незамысловатыми шутками. Чонопа охватила зависть. Обычная, человеческая зависть. Ему впервые осточертело своё существование без души, осточертело её отсутствие, как может надоесть вся жизнь в целом. Просто, в случае с Дэхёном, один душу стёр, а другой спас. Сокомандники Чонопа были лишь промежуточным звеном. Странно говорить что-либо ещё о Чонопе, если его больше никто не видел. В тот день ночное небо было удивительно безоблачным, миллиарды звёзд освещали его путь, и Чоноп увидел одну падающую — звезду, которую никто больше не увидит; она стремительно исчезала, расчерчивая атмосферу только ей понятным узором. Отчего-то ему показалось, что это он. Наверное, Чоноп посчитал это знаком. Он ушёл ровной поступью совершенно живого человека. И никто никогда не узнает, куда именно. Чоноп исчез, словно наваждение, словно он и был той падающей звездой, исчез как неприятная история пяти несчастных людей. И Чоноп не жалеет, ни о чём содеянном. Он так долго умирал, что, снова обретя душу, почти растерялся. Ему показалось, что он, впервые за такое долгое время, счастлив, чувствуя, как медленно просыпается и начинает работать совесть. Чоноп просто нашёл своё место. Там, куда падают звёзды; он идёт именно туда. А ведь убивать людей всё-таки легко. Намного тяжелей умерщвлять собственную душу.