Бог дождя

«Есть ли у дождя отец? или кто рождает капли росы?» (Иов 38:28)

Я проснулся от яркого солнечного света, который бил мне в глаза сквозь кружевные занавески на маленьком оконце моей комнаты. Массивные бронзовые часы с тускло поблескивающим маятником показывали начало двенадцатого. Я снова провалялся до полудня, и никто не соизволил меня разбудить. Впрочем, неудивительно. Я люблю свою семью, но с тех пор, как полгода назад мне исполнилось одиннадцать, они все, казалось, забыли о моем существовании. Почти единственным способом обратить их внимание на себя было сделать что-нибудь пугающее. Например, прогуляться к Чаше. Я сел на кровати и прислушался. Дом был заполнен тишиной. Это не было ватной, давящей тишиной звукоизолированной комнаты на радиостанции отца, куда он брал меня пару раз в прошлом. Тишина отзывалась в сознании тысячами отголосков на грани восприятия, растворяла своей глубиной и необъятностью. Тиканье часов, редкие крики птиц, зудение проносящихся за окном насекомых, шум листьев, движимых слабым полуденным ветром, — все это не только не нарушало тишины, но было ее органичной частью. Неспешно одевшись, я вышел из комнаты и спустился по залитой солнцем лестнице на первый этаж. Там, совершив свои обычные утренние процедуры, я заглянул в комнату бабушки, где она привычно разглядывала трещины на потолке, сидя в своем неизменном плетеном кресле. Я вежливо поздоровался, хотя знал, что она едва ли сможет мне ответить в своем нынешнем состоянии. Зайдя к маме на кухню, я тихо занялся приготовлением подношения для Бога дождя. Я знал, что моя семья не одобряет этого. Ничего удивительного: они все были воспитаны в католицизме, и моя приверженность иному богу для них всегда была грехом, отступлением от Первой заповеди. Возможно, мне не следовало объявлять об этом, да еще и в свой День рождения… Но они сами знают, что от избытка сердца говорят уста. Я ведь ничего не имею против Иисуса и Духа Святого. Просто Иисус ни разу не ответил ни на одну из моих молитв, а Бог дождя отозвался сразу. И продолжает говорить со мной каждый день. Я завернул подношение в вощеную бумагу и вышел во двор. Моя старшая сестра привычно поджаривалась на солнце, покачиваясь в гамаке, который мы натянули между двумя молодыми дубами в первый же день нашего приезда. Ее кожа уже стала такой же темной, как купальник, в который она обрядилась, но ее, конечно, не беспокоили ни угроза рака кожи, ни преждевременное старение. Открыв ворота, я проследовал по длинной аллее, пролегавшей через большую арахисовую плантацию, ради которой отец и оставил работу на радиостанции, перебравшись сюда вместе с семьей. Думаю, никто из нас так и не смог до конца простить ему того, что он пренебрег нашим комфортом и нашими перспективами в погоне за своей персональной мечтой. Кроме меня. Я почти простил, хотя мне до сих было трудно обратиться к нему первым. Поэтому я и не стал его беспокоить, увидев знакомую сгорбленную спину среди побегов арахиса. Захлопнув за собой ветхую калитку, я свернул на тропинку, проложенную среди чахлой травы. Тропинка вела к югу, скрываясь между невысокими каменистыми холмами поблизости. Чаша — цель моего ежедневного паломничества — находилась всего лишь в получасе ходьбы. Думаю, даже арахис не смог бы заставить отца перебраться сюда, знай он об этом соседстве заранее. Хорошо, что он не догадался спросить у местных. Впрочем, у него и не было особых шансов: до ближайшего поселения было больше пяти миль. Тропинка разделилась. Основная часть вела вдоль восточной стороны холма в деревушку Посо де Сан Игнасио, и, право, я даже не знаю, кому понадобилось так часто ходить по ней, чтобы сделать настолько заметной. Другое, уходящее прямиком на юг ответвление заметить было почти невозможно, если специально не искать. Оно сплошь заросло травой и выделялось на фоне окружающего ландшафта только лишь более плотным грунтом и меньшим числом камней под ногами. Сам я никогда не нашел бы дороги к Чаше, если бы год назад у нас не остановился фургончик археологов из местного университета. Увязавшись за ними, я и обнаружил это место. Обычно культовые сооружения любых народов и любых эпох строили на возвышенностях, да и сами они, как правило, поныне возвышаются над окрестными зданиями, символизируя близость к небесам. Уж точно это относится к некогда обитавшим в наших землях ацтекам с их величественными и устрашающими зиккуратами. Но только не в этом случае. Я свернул за массивный валун из красноватой породы со следами иссохшего мха в углублениях, холмы расступились, и у моих ног оказалось гигантское углубление в полмили диаметром. Древний метеоритный кратер возрастом не менее сорока миллионов лет, если верить Диего из археологической группы. Конечно, сам по себе кратер особого интереса для них не представлял: на Земле предостаточно следов столкновений с валунами из космоса. Интересно было то, что располагалось в его центре, в самой нижней точке Чаши, где клубился туман и сходились русла дождевых потоков, вымытые в породе за все эпохи существования кратера. Я ступил на округлый склон и зашагал по направлению к центру, как делал это десятки раз ранее. Камни то и дело выскальзывали из-под моих кроссовок, чтобы покатиться вниз, и я с трудом удерживал равновесие, осторожно делая шаг за шагом. На противоположной стороне Чаши сохранилось какое-то подобие ступеней, но обходить кратер кругом только лишь ради комфортного спуска мне не очень хотелось. Алтарь, ждавший меня внизу, представлял собой выщербленную плиту из серого камня, стоявшую на двух массивных основаниях таким образом, чтобы образовать подобие обеденного стола с непомерно толстой столешницей. В пространстве под ней можно было видеть широкую расщелину в скалистом грунте. Черную. Бездонную. — Судя по остаткам росписей, здесь было место поклонения божеству дождя, — рассказывал мне Диего, который к тому моменту исходил кратер вдоль и поперек, делая пометки в потрепанном блокноте. — Но я почти уверен, что этим божеством не был Тлалок или любой из других известных нам богов ацтекского пантеона. Похоже, что в этом месте возник свой собственный культ, который, к сожалению, не смог просуществовать достаточно долго, чтобы распространить свое влияние на смежные территории. Насколько я знаю, немногие поселения в этом регионе быстро пришли в запустение и никогда более не были заселены. Странно. И еще более странно, что культ этого мертвого бога возник именно здесь, на засушливых территориях. Откуда он тут взялся? Думаю, что теперь я мог бы ответить на этот вопрос. В этом месте Бог дождя сошел с небес в своем ужасающем величии, и сухая земля расступилась под его непомерной тяжестью. Мертвый бог? Он не мертв. Он по-прежнему живет там, в глубине земли. Он по-прежнему говорит с нами и слышит нас. Он жаждет нашего поклонения, и готов вознаградить нас небесной влагой за верность. Бог дождя, имени которого я не знаю, не позволит нам раствориться во мраке прошлого. Великий Безымянный обратит нас в дождь, сделав частью вечного круговорота воды, нескончаемого цикла перерождений, и мы никогда не вкусим небытия. Бог дождя! Твой верный слуга, твой единственный жрец снова пришел к тебе. — Ты слышишь этот звук? — спросил Диего, приложив ухо к земле рядом с расщелиной. — Не могу его описать… Почти неслышен, но у меня от него комок в горле, как от громкого барабанного боя. Возможно, земная кора треснула от удара метеорита, и этот звук издает бурлящая магма. Не знаю. Я не геолог, но думаю, было бы интересно спуститься туда и посмотреть. Не исключено, что ацтеки бросали туда какие-то культовые предметы, а возможно и принесенных в жертву сородичей. У них это было в порядке вещей. Тогда я еще не понял, ничего не услышал и не увидел. Да, я тоже ощущал легкую тошноту и головокружение, но я вообще не отличаюсь крепким здоровьем. Быть так близко, и не ощутить присутствия бога, не услышать слова тайного языка, с которым он взывает к нам, живущим на поверхности! Я был попросту недостоин. А Диего с его неуемной жаждой исследований было не удержать. Притащив из фургона ворох альпинистского снаряжения, археологи стали спускать Диего в расщелину. Не знаю, на какую глубину он спустился, но они отмотали не меньше трехсот футов троса, прежде чем его натяжение ослабло. Диего, однако, молчал и вообще не подавал признаков жизни. После трех минут безуспешных попыток докричаться до сгинувшего во тьме исследователя, было решено вытащить его обратно. И когда они подняли Диего, безвольно висевшего на тросе… Я никогда не забуду лицо человека, взглянувшего в глаза бога и оставшегося жить. Иногда я завидую ему, но все же страшусь оказаться на его месте. Взгляд Диего был устремлен в бесконечность, губы шептали что-то бессвязное, роняя капли окрашенной кровью слюны. И тогда я впервые увидел нечто… Нечто похожее на исполинскую призрачную фигуру у него за спиной. Но я все еще ничего не понял, сочтя свое видение плодом разыгравшегося воображения. Я помог дотащить Диего до фургона, где его пристроили рядом с оборудованием, забрались следом и, не мешкая, рванули по бездорожью в направлении ближайшего города. Знал ли я, как скоро увижу вновь человека, с которым успел подружиться? Я развернул свое подношение и положил его в центр плиты. Двух предыдущих моих даров уже не было, но я не настолько наивен, чтобы воображать себе Бога дождя, выбирающегося по ночам из расщелины, чтобы собственноручно забрать принесенную ему жертву. Птицы, звери, насекомые сделают это за него. Это неважно. Важен сам факт жертвы. Важно то, что я чувствую, принося жертву своему богу. Бог нуждается не в жертвах, а в жертвовании. Я опустился в мокрую от росы траву перед алтарем. Роса? В этой местности? Средь бела дня? Когда-то меня это удивляло — и Диего тоже. Сейчас я знал, что иначе и быть не может. Широко раскинув руки, я провел ладонями по влажной траве и поднес их к глазам. Поверхность воды на моей коже слабо дрожала, отзываясь на далекий ритм, которым полнилось пространство. Я вслушался, пытаясь уловить слова, с которыми обращался ко мне Бог дождя, и ощутил привычный комок в горле. И не только. Многие люди воображают, что близость к богу несет с собой лишь восторг и блаженство. Нет более далеких от божественного, нежели они. Апостол Павел, встретив Иисуса во всем его величии по дороге в Дамаск, преисполнился ужаса и ослеп на три дня. Ибо страшно впасть в руки бога живого, как повторяют католические священники, не понимая смысла произносимых ими слов. И страх заполнял меня до кончиков пальцев, сжимал мне горло и выдавливал слезы из глаз. Я боялся, как никогда в жизни, и оттого лишь больше преисполнялся страсти служить своему богу до последнего. Претерпевший до конца спасется. И я терпел, внимая голосу, невероятно сильному этим днем, вдыхая клубящийся у земли туман и глядя на обступавшие меня призрачные образы, которых становилось все больше. Кто они, если не все те, кто служил Богу дождя до меня, во дни его славы? Я терпел и твердо знал: в этом и состоит мое предназначение. Впервые за свою недолгую жизнь я коснулся чего-то по-настоящему важного и осмысленного. Впервые вкусил истинной реальности, вырвавшись из тюрьмы обыденных заблуждений. Как все-таки жаль, что Диего нет сейчас рядом со мной: я показал и объяснил бы ему то, что он, сломленный шоком, не смог понять в тот давний день. Да, не смог. Слишком быстро все для него произошло. Диего — это апостол Павел, так и не уверовавший после встречи с Христом. Как потом объяснила полиция, очнувшись, он первым делом вогнал нож в горло человеку, который за ним присматривал. Потом убил двух других. Затем, постучавшись в кабину, попросил остановить машину, вышел и зарезал водителя. Оставив трупы в каменистой пустыне, он развернул фургон и помчался назад, к Чаше. Очевидно, он снова испытал приступ в нескольких минутах от цели и на полном ходу врезался в дуб, росший за нашей плантацией арахиса. Полиция и скорая, которых мы вызвали, прибыли только через час, но Диего в любом случае был обречен. Подушка безопасности сработала, да только еще раньше его тело пробило лобовое стекло и с силой ударилось о ствол дуба. Когда мы подбежали к месту катастрофы, Диего со сломанным позвоночником и торчащими из грудной клетки ребрами пускал кровавые пузыри и хрипел, пытаясь сделать вдох разорванными в клочья легкими. Увидев меня, он раскрыл рот и с усилием выдавил из себя россыпь невнятных слов: — Не ходи… туда… яма… инфра… инфразвук. — Он мучительно сглотнул и продолжил. — Инфразвук… ниже двадцати… герц… тошнота… паника… галлюцин… галлюцинации. — Его глаза закатились, но губы продолжали шептать. — Повреждение синапсов… безумие. Только сейчас... только сейчас понял. Инфразвук… конденсация… воды… отец дождя… кто… рождает… капли росы. — И Диего умолк навсегда, увидевший и не уверовавший. Как же силен сегодня голос! Мой бог пробуждается от сотен лет забытья, и скоро сможет забрать нас в дождь. Возможно, уже сегодня. Солнце, скрывшееся за край кратера, озаряло восточный склон потоками жидкого огня. Его лучи, пробивавшиеся сквозь слой тумана, начинали меркнуть, готовясь уступить власть на небосклоне серебристой луне, которая вот-вот взойдет над Чашей. Пора возвращаться и подготовить свою семью к скорому переходу. Я с трудом поднялся на затекшие ноги и двинулся вверх по склону. Дома все было по-прежнему. Плантация, которую я оставил в полдень, встретила меня тишиной и покоем. В спустившихся на землю сумерках кусты арахиса казались рядами надгробий, и это имело определенный символический смысл. Со стороны аллеи я все еще мог различить спину отца, но, конечно, пятна крови на листьях рассмотреть теперь было невозможно. Тело сестры все так же лежало в гамаке, но ветер стих, и оно больше не раскачивалось. Темный от запекшейся крови купальник в темноте сливался с ее кожей, широкий разрез на горле был почти незаметен. Три дня на солнцепеке даже труп альбиноса заставят потемнеть. Я зашел к бабушке и с трудом стащил мертвое тело с кресла. Оно должно быть под открытым небом, когда придет Бог дождя. Я ужасно ослабел за эти дни, а бабушка весила немало, и я едва не лишился чувств, пока смог вытащить ее во двор. Затем пошел на кухню, где по-прежнему лежало тело мамы. Я не хотел причинять ей боль, да и никому не хотел. Я люблю свою семью, даже отца. Но когда она увидела, как я готовлю подношение… Когда она закричала и кинулась ко мне, чтобы остановить мою руку, я был вынужден. Никто не может стоять между мной и моим богом. Я знал, что Бог дождя простит ее неверие и заберет их всех вслед за мной. Как же я слаб! Хроническая потеря крови и голос бога почти убили меня, но я все еще способен служить ему. Положив тело мамы рядом с мертвой бабушкой, я вернулся на кухню. Пожалуй, подношение на завтра следует сделать загодя: за ночь я отчасти смогу восстановить кровопотерю. Я снял бинты с левой ладони и оперся на испачканную столешницу, растопырив оставшиеся три пальца над ее краем. Приложил зазубренный керамический нож к основанию среднего пальца, глубоко вдохнул и, сжав зубы, изо всех оставшихся у меня сил сделал надрез. Остановив кровь и сделав свежую повязку, я поднялся к себе и без сил упал на кровать. Сегодня мне хуже обычного. Вряд ли пульсирующая боль в моей двухпалой окровавленной клешне позволит мне заснуть сегодня, скорей уж я просто потеряю сознание. Смогу ли я встать завтра? Теперь это не столь уж важно. Воздух полон влаги, и где-то за горизонтом слышны раскаты грома. Этой ночью прольется дождь, я знаю это. Уже совсем скоро. Голос бога все громче. Мне трудно дышать, и мне все еще страшно. Жара так и не спала к наступлению ночи, но оконное стекло запотело. Где же ты? Что-то исполинское пришло в движение глубоко внизу, и мир покачнулся. Или это просто кружится моя голова? Первые капли упали на подоконник. Бог дождя, ты пришел за нами? Я готов. Я иду к тебе.