Солнечно, временами дождь

Маленький телевизор в углу кухни тихо мурлычет, едва перебивая свист и бульканье воды в закипающем чайнике, но Москва прекрасно слышит и повторяет за ведущим прогноза погоды: - Солнечно, временами дождь… У того это звучит энергично, со свойственным ведущим прогноза погоды напевно-сказочным оптимизмом, у Михалины с приглушенной, бархатной игривостью – верным предвестником иронии. Петербург хорошо знает этот тон и, перестав на время шинковать огурцы для салата на скорую руку к завтраку, поворачивает к Лине голову. Ей ведь нужен слушатель. И зритель. Потому что она, с завораживающей для столь обыденного жеста грацией бесшумно опустив крышку на сковороду с омлетом, чтоб дошел, текуче разворачивается – сначала голова, плечи, через полмгновения вслед за ними талия, миг спустя бедра… - и, замерев на половине движения, улыбается с ласковым упреком: - Это все твое дурное влияние. - Не ты ли изнывала вчера от жары? – Петр вскидывает бровь, почти бессознательно копируя при этом свойственный Москве жест – чуть склоняет голову набок. Он приехал ночным поездом, и шея после долгого сидения на это действие отзывается смутным ноющим чувством. - Это был флирт, - насмешливо щурясь, невозмутимо отвечает Миша. Рычажок включения у вскипевшего чайника звонко тренькает, встав на место, и она тянется к баночке с сушеной мятой, чтобы по всем правилам чайной науки заварить сначала крутым кипятком травы, а после, когда вода остынет до приемлемой температуры, бросить в заварочник горсть чая. - Свари мне кофе, - просит вернувшийся к огурцам Петр. Он мог бы и сам, конечно – после того, как закончит с салатом. Но Михалина без него завтракать не начнет, а ему не хочется заставлять ее ждать. Москва на просьбу ничего не отвечает, однако Петербург краем глаза видит, что, залив мяту, она достает из шкафчика с посудой специально для него хранящуюся там турку. Свет на кухне становится будто бы на тон слабее. Между делом оглянувшись, Петр видит, что это облака закрыли кроткое еще утреннее солнце. Через пару минут он споласкивает руки от помидорного сока и, перемешав салат, ставит миску на стол близ тарелок с уже парующим на них омлетом. Спустя мгновение-другое после того, как он сел за стол, Михалина из-за спины опускает перед ним блюдце со стоящей на нем чашечкой кофе. Петербург успевает мягко поймать ее ускользающую обратно руку как раз тогда, когда рядом оказывается запястье, и целует тонкую ладонь с сосредоточенно-отрешенным благоговением человека, хорошо знающего, что такое не иметь возможности не то что прикоснуться, но даже просто увидеть любимые ладони. Москва едва слышно, на грани выдоха, усмехается – короткой, ласковой и признательной усмешкой – и, чуть только рука оказывается на свободе, ощупывает шею осторожными массажными движениями, гладит теплыми пальцами вдоль позвонков, ненавязчиво зарывается в кудри у самой линии роста волос. Заметила. Конечно, заметила. А может, просто почувствовала? Петр не знает. Петр поводит плечами и непроизвольно откидывается на эти изящные, лишь с ним нежные и беспокойные, ладони. Лина обрывает полумассаж-полуласку так же внезапно, как и начала, но сначала склоняется и, легко щекоча ухо дыханием, без пресловутого звона колокольчиков в голосе, зато с чарующей медовой тягучестью, произносит: - Приятного аппетита. - Приятного аппетита, - Петр отзывается почти машинально, и где-то в глубине души ему неловко за то, что он не успел... прочувствовать свои собственные слова, адресуя их не кому-нибудь, а Москве. Миша ускользающе-легко, по-домашнему уютно улыбается. Золотая прядка, слишком короткая, чтобы удержаться за плечом, пушисто лежит у самой ее скулы и причудливо завивается на конце. По оконному стеклу робко пересыпаются со случайным порывом ветра дождевые капли. Москва, услышав это, поднимает на него взгляд, и Петербург видит в ее глазах отголоски лукавой улыбки: «Как вы вовремя приехали, Петр Петрович, хоть пыль прибьет». Он отвечает ей взглядом, полным шутливого самодовольства: «Все для вас, дорогая моя столица». И подносит чашку с кофе к губам. Пронзительно свежая, решительно выделяющаяся, но в то же время удивительно гармонирующая с кофе вкусовая нота заставляет его снова вскинуть на Москву глаза: - Ты что, мяту мне в кофе добавила? - Перепутала, - безмятежно мурлычет Михалина в ответ, и Петр отчетливо понимает: не договаривает. Потому что перепутала намеренно. - Вот как, - хмыкает Петербург, не сводя с Лины глаз. Ментоловая нотка причудливо смешивается с кофейным ароматом, но не перебивает его. Отголосок мятной прохлады мягким послевкусием лежит на языке, напоминая вкус поцелуя, которым его встретила Москва – она как раз умывалась, когда он приехал… - А мне нравится, - говорит он просто и честно. – Интересно вышло, запомни пропорцию. - Хорошо, - удовлетворенно, будто иного результата и не ждала, улыбается Москва. Сквозь непрошенными гостями чувствующие себя на лазурном небе неуверенные, неосновательные облака, не тянущие даже на дождевые, решительно пробиваются лучи окрепшего солнца и заставляют засверкать мелкие капельки на оконном стекле и пышным каскадом ниспадающие Михалине на плечи волосы. Петербург с удовольствием вспоминает Мишины слова о том, что это все его дурное влияние, и думает, что она, как обычно, божественно права. Целый день за окном солнечно, временами дождь.