***
Лето. Жара. Лесные пожары. Пробитая цистерна с дизельным топливом, по ошибке доставленная в мой город. И ревущая стихия, яростно атакующая янтарные струйки, словно обезвоженный дикий зверь.Огонь.
Он вздымал свою гриву, повторяя паутину ложбинок отполированной тысячами ног мостовой, пожирал палисадники и дома, наступал на пятки утекающей толпе. А на обочине широкой улицы, повернувшись лицом к постепенно нагоняющему бегущих людей пламени, стоял мальчик. Совсем еще кроха, лет трех-четырех от роду, он кричал прямо в лицо бушующей стихие. Кулачки сжаты, плюшевый мишка отброшен в сторону, тельняшка совершенно мокрая от слез, а в светлых глазах неопределенного цвета отражается понимание. Этот карапуз каким-то образом умудрился осознать как и то, что его мамы больше нет, так и то, что шансов выжить в бегущей куче людей, изо всех сил цепляющихся за собственную жизнь, у него нет абсолютно. И он просто кричал. Кричал, когда любой другой нормальный ребенок спасался бы. Я мог бы кинуться наперерез людскому потоку, схватить его и потащить прочь от огня, но… Я бы умер раньше, чем повернулся в его сторону. Меня бы просто сшибли с ног и растоптали, нет, втоптали в брусчатку, размазав по ней мой неказистый внутренний мир. И я не смог бы сопротивляться, ведь что такое щуплый одиннадцатилетний пацан, пусть и мыслящий чересчур по-взрослому, против сметающих всех и вся на своем пути людей? Не было смысла даже пытаться. За те несколько секунд, которые мелкий находился в моем поле зрения, я придумал ему имя. Лоуренс. Именно так. К светлым волосам очень даже подходит. Я как-то смутно, но при этом очень твердо осознавал, что он не должен умереть безымянным для меня, а умер бы он непременно, либо превратившись в обугленный трупик, либо разбросав кишки по мостовой. Честно говоря, никому не пожелаю сгореть в огне. Слишком мучительно. Наконец, он пропал из виду. Тем не менее я прекрасно знал, где он. Он звал. Звал свою маму, которая наверняка размазала мозги по всем трещинам и впадинам улицы, мгновенно после этого охваченные огнем. Правда, когда я уже оказался достаточно далеко, чтобы разглядеть Лоуренса, но достаточно близко, чтобы различать его крики, я почувствовал какое-то изменение в их интонации. Тонкий пласт его паники, вызванный либо болью, либо уже виднеющейся на горизонте гибелью, присоединился к общему слою страха и какой-то злой обреченности. Крик стал надрывным, сквозь него время от времени прорывалось невнятное «нет»… А потом, пробившись сквозь гул голодного пламени, сквозь голоса толпы и топот ног, в словно помутневшем и потяжелевшем от жары воздухе, который набивался в уши, как вата, раздался такой знакомый и такой ненавистный, такой тихий и одновременно такой непростительно громкий треск. Значит, все же не огонь.Тебя убила толпа.
Время, которое словно замедлилось с приближением смерти мальчика, после нее вернулось к нормальной скорости. А я… Мне осталось лишь снова бежать, стараясь не упасть, снова спотыкаться о истоптанные и рваные в клочья тела, часто с разбитой головой, снова наступать на очередной укатившийся куда-то в сторону от во-о-о-он того трупа орган, снова видеть, как янтарно-золотистый дизель перемешивается с кровью всевозможных оттенков, начиная ярко алым и заканчивая темно-вишневым, снова просыпаться, тяжело дыша и пытаясь вдолбить себе в голову, что это лишь кошмар. Снова вспоминать мальчика в тельняшке, которому я дал ненастоящее имя, продолжая где-то в глубине души лелеять надежду, что не его череп треснул тогда под чьим-то равнодушным каблуком.***
Но все повторяется. Все всегда повторяется. Только вот в этот раз разъяренный голодный зверь накидывался не на дизельное топливо, а гнался за толпой.Волки.
Жуткие морозы, обрушившиеся на страну, вызвали повсеместный голод. Вымирали овцы, козы, коровы — словом, весь скот, — погибали дикие травоядные, лишая пропитания хищников, промерзали растения и почва, отбирая у всех последнюю надежду хоть на какую-никакую еду. Обезумевшие от голода волки начали миграции, надеясь найти хоть что-нибудь съедобное, и — о счастье — наткнулись на наше захолустье, полное людей. И детей. В этот раз недалеко от меня погибла плачущая девчушка лет семи с двумя каштановыми косичками, забавно торчащими в разные стороны. Она пыталась бежать вместе со всеми, не обращая внимания на то, что ее слезы замерзают, так и не упав с щеки или подбородка. Ее толкали, она поскальзывалась на заледеневших внутренностях растоптанных трупов, но не замечала этого. Я бежал практически рядом с ней, нас разделяло всего лишь двое человек, но к ним было просто опасно приближаться. Я попытался, но меня с такой силой и яростью оттолкнули в сторону, что я сбил с ног какую-то женщину, истошно завопившую при падении и, скорее всего, тут же погибшую. Мной практически завладело отчаяние, и я дал ей имя, похоже, подписав этим ее смертный приговор. Линда. Буквально через несколько секунд она упала лицом вниз, коротко вскрикнув. Я надеялся, что она умерла сразу, не мучаясь от боли. Мне хотелось развернулся и проверить, точно ли моя Линда мертва, можно ли ей помочь, но я не мог. Мне приходилось все дальше уплывать, влекомым толпой, наблюдая за чужими смертями то под ногами паникующего стада людей, то в зубах голодной стай волков, все дольше видеть, как кровь пропитывает снег, все чаще замечать какое-то потустороннее поблескивание леденеющих кишков, потом неожиданно просыпаться и выть от досады и боли в груди, вызванной смертью очередного выброса больного сознания. Все с большей виной вспоминать девочку с косичками, которую можно было спасти.***
На появившийся когда-то в моем воображение город словно опустилось проклятие, и детских имен становилось все больше. Террористы — Ханна, кислотный дождь — Бруно, наводнение — Джеймс. Дальше я даже и не запоминал, отчего бежали люди. Имена просто сыпались на меня, словно песок, вгрызаясь в мою память: Шелл, Гэри, Эдди, Майкл, Керри, Стивен, Энни, Мэри, Стенли, Софи, Чарли… Последнему было около двух лет на вид. Но все они не были расстреляны, никто из них не утонул, ни один не погиб от химических ожогов.Толпа раздавила их всех.