Не важно кем были твои родители, если ты способен починить кондиционер или если кондиционер сломался, то его нужно чинить, а не доламывать

      В древнем городе Эдо было непривычно душно. В глубоко-синем безоблачном небе ярко светило летнее солнце, раскаляя поверхность земли, да и вообще любые поверхности на Земле, до обжигающих температур, вынуждая всё живое изнемогать от зноя. Редкие прохожие на улицах города мелкими перебежками перемещались в пространстве, стараясь не покидать тени. Бумажные зонты не спасали от безжалостного солнца, поэтому покидали помещения живые лишь по острой нужде, из необходимости запастись продуктами или приобрести кондиционер. Впрочем, у тех, кто искал возможность охладиться, почти не было шансов: даже старые вентиляторы, бывшие в употреблении, и те были распроданы полностью ещё на прошлой неделе, а партии новых просто не успевали завозить в магазины: их скупали прямо с производств те, кто был побогаче. Все люди и аманто, у кого была возможность, давно покинули раскалённый, как сухая сковородка на огне, город, в котором трава давно высохла, листва на деревьях пожелтела и облетела, да и река в котором сильно обмелела, почти пересохнув. Немногие из тех, у кого такой возможности не было, и кто упустил шанс приобрести кондиционер, спасались от жары в море, не вылезая из воды. Впрочем, вода на пляже с каждым днём прогревалась всё сильнее, просто не успевая остывать за ночь, и единственное спасение тоже грозило стать ещё одним методом пытки неожиданно обозлившегося на всё живое Солнце.       До недавнего времени Йородзуя Гин-сана тоже спасалась в воде, днюя и ночуя на пляже, но жадная бабка Отосе-сан всё же сжалилась над детьми, поселившимися вместе с её легкомысленным арендатором, и отдала им свой старый, сломанный кондиционер. На удивление лентяй-самурай быстро починил его, и теперь Йородзуя наслаждалась блаженной и долгожданной прохладой, не покидая своего офиса.       И всё вроде было как обычно, так, как Шимура Шимпачи привык: Садахару мирно посапывал на коврике у стены, от Кагуры-чан, больше всех пострадавшей от беспощадного земного солнца, а потому сидевшей под кондиционером, доносились довольные чавкающе-посасывающие звуки, что говорило о её искреннем наслаждении любимым лакомством - суконбу. От Гин-сана доносился звук шуршания страниц Сёнен Джампа, но смотреть в его сторону Шимпачи не хотел: тот опять самозабвенно копался в носу, не иначе как пытаясь там найти сокровища Короля Пиратов.       Сам Шимпачи маялся от безделья: тренироваться было слишком жарко, а работы не было не то что в квартале Кабуки, а во всём Эдо иной, кроме починки кондиционеров и вентиляторов. Кажется, даже Шинсенгуми и те маялись от безделья, ведь и преступники не рисковали в такую жару покидать прохладные убежища. Вот Шин-тян и лениво думал о том, что у них скоро закончатся деньги на еду, и тогда, даже с кондиционером, жизнь в такой жаре окончательно станет невыносимой…       Нет, не так. Мыслями об этом Шимпачи просто хотел отвлечься от других мыслей. Мыслей о человеке, за которым последовал. О Сакате Гинтоки, загадочном самурае с серебряными волосами и такой же душой, душой настоящего самурая, о бывшем главаре Джои, по прозвищу Широяша, Белый Демон, легенде проигранной войны за свободу и независимость, которой Аманто до сих пор пугали своих детей…       Да-да, Шимпачи сам слышал недавно, возвращаясь из родного додзё, как один из псиноголовых аманто пугал своего маленького сына за непослушание именем Широяша. Зная близко ленивого самурая, Шимуре с трудом верилось, что этот человек когда-то был настолько грозен и всё же…       Собственно, та страшилка аманто о Белом Демоне и вызвала странные мысли в голове Шимпачи. Ему вдруг стали вспоминаться все бои Гин-сана, свидетелем которых он был, его поведение, его знания, его… предвиденье, и умение зреть в корень. И без героических приукрас житейская мудрость, которую не могли скрыть все попытки казаться несерьёзным. А ещё, Шимпачи вспоминалась нечеловеческая сила самурая, выносливость, и способность быстро восстанавливаться, почти как у… Ято.       Хм, и ведь он дрался с сильнейшими из Ято, и побеждал! Стальные струны лопались от его усилий. И вертолёты падали, и… Да долго можно было перечислять.       — Гин-чан, а ты точно человек? — услышав полный невинного любопытства, наигранно незаинтересованный вопрос Кагуры-чан, Шимпачи напрягся. Девчонка-Ято будто его мысли прочитала или думала о том же. Ведь именно этот вопрос и крутился в его голове в последние дни. Слишком уж Гин-сан порой казался не человеком, а кем-то вроде тех же Ято. Он давно понимал, за что его прозвали Белым Демоном, Широяшей. В ярости боя он был действительно нечеловечески силён, жесток и дьявольски безразличен. В такие минуты его волосы словно светились серебром, даже в темноте, а глаза мерцали, словно две большие кроваво-красные звезды. Глаза его и в обычные дни, слишком безразличные ко всему, были мало похожи на человеческие, а в купе с цветом волос… Не было в Японии таких людей, да и иностранцы были другими, но не такими как он. Зато среди Аманто таких было много. И кто знал…       Но Шимпачи никогда не решился бы задать этот вопрос. Никогда. Это было нетактично, да и сомневался он, что Гин-сан ответит.       — О чём ты, Кагура? Конечно же, Гин-сан человек, — лениво пробурчал Саката, словно недовольный тем, что его отвлекли от Джампа.       — Гин-тян, но у тебя странные волосы… — тоже зарывшись пальцем в ноздрю, промычала Ято. Саката тут же с умным видом, но от того не менее раздражённо, одёрнул Кагуру-тян:       — Плохо судить человека по кудрявым волосам.       — И глаза как у дохлой рыбы, — словно не слышав, продолжала девочка, — и кожа светлая, необычная для страны самураев…       Гинтоки молчал, делая вид, что читает интересный момент в Джампе, выбитый из привычной колеи вопросом, который ему не задавали уже слишком давно. Что он мог им ответить? Что сколько себя помнил — жил среди людей, в смысле на земле самураев, а что было до того — не помнил? Что он не знал родителей, и не знал тех, кто бы знал их? Что и сам долго гадал кто он и откуда? Имя… и то ему дали, когда он был в возрасте шумной девчонки-Ято.       Воспоминания о детстве… Не было у него детства. Была война. Он помнил зверский голод, что терзал, словно действительно зверь, изнутри, будто обгладывая кости. Он помнил, что люди гнали его отовсюду, принимая за аманто или нечисть из-за белых, как иней, волос и красных глаз. Помнил, что его постоянно хотели убить. А он так хотел жить…       Сражаться он учился в боях за жизнь. Никто не учил его на синае основным ката. Он защищался сразу, казавшейся тогда неподъёмно тяжёлой, катаной, стащенной у какого-то неудачника, убитого в очередном проигранном самураями сражении. И сражался он как загнанный зверь, без техники бросаясь на врагов, стараясь ранить сразу смертельно, словно дотянуться до глотки и вгрызться в неё, чувствуя на губах тёплую солоноватую кровь. Он, как зверь же, чтобы выжить полагался только на инстинкты, которые в суровых условиях жизни быстро развились до почти немыслимого уровня. И закалка такой жизни сделала своё дело: до сих пор, он мог продолжать битву с любыми простудами, с любыми ранами, зачастую, несовместимыми с жизнью, и до сих пор не умел проигрывать, вставая вновь и вновь, с головой, почти безрассудно бросаясь в бой, до победного конца.       Он промышлял воровством, не брезгуя обкрадывать даже трупы и пить воду из луж. Он помнил, что жил среди мертвецов, где можно было притвориться мёртвым или под щитами прятаться от дождя. Запах? Он не замечал его. Запах крови и сладковато-приторный душок разложения были слишком привычны для него. Он помнил, что боялся только призраков, потому что иногда обворованные трупы снились ему и тоже желали его смерти. И он с ними сражался, но… как убить призрака? Вот и причина страха. Он видел столько бесчисленных смертей, и людей, и аманто, что смерть стала для него неотделима от жизни, как и должно быть, по его мнению. Но быть может именно это стало причиной его взгляда дохлой рыбы. Откуда он знал человеческую речь, язык самураев — он даже не предполагал. Не знал, откуда имел знания об аманто и их оружии, и как им пользоваться. И за свою не столь уж длинную жизнь, которую провёл практически полностью на войне, у него накопилось столько вопросов о собственном происхождении, что и сам сомневался, является ли человеком.       Может, и не человек. Может не человек только наполовину. А может человек, выживший ценой жизней родителей во время чистки Кансай, и не белобрысый, а слишком рано поседевший. Он не привык искать прошлое. Ему проще было считать себя самураем, жить по своим собственным законам под именем, которое ему дал учитель, который и научил зверя человечности, научил жить среди людей и аманто, а не среди их трупов.       Мог ли он объяснить это шумным детям? Мог ли рассказать? Поняли ли бы они его? Вряд ли. Да и уж больно рассказ походил бы на жалобу. Он никогда не жаловался всерьёз. Ныл только, и то, по пустякам, как старик…       — Гин-сан не знает, кто он и откуда. Даже не знает имени, данного при рождении, если было кому его мне давать, — хмыкнул Гинтоки, перелистывая страницу Джампа, хотя и старый разворот не дочитал, потеряв смысл происходящего в любимой манге. Только он не хотел, чтобы дети его жалели или беспокоились о нём зря, потому что всё это было в прошлом и больше не имело значения. Поэтому он и сказал, пытаясь отвлечь внимание: — Должно быть, Гин-сан потерянный наследник какой-нибудь благоденствующей планетной системы. Или нет. Нет. Гин-сан потерянный принц сладкого королевства, да! — со вкусом причмокнул Саката, представив на миг зефирные берега, реки клубничного молока, берущие начало с гор, состоящих из шоколадного парфе…       — Гин-сан, если продолжишь есть сладкое в том же духе — у тебя слипнется… — не мог не ввернуть Шимпачи. Он готовился уже прочитать лентяю-сладкоежке целую лекцию, не отличающуюся от сотен предыдущих, а потому скучную и занудную, как он сам. Но вдруг в дверь их конторки кто-то позвонил. Звонок раздался так неожиданно, что прозвучал как истошный и последний писк о помощи умирающей в пустыне помойной крысы. Именно такие звуки сейчас, в зной, раздавались в многочисленных помойках Эдо. От неожиданности у Кагуры изо рта даже посыпались суконбу, а Гин-сан порвал очередную страницу Джампа, которую в тот момент перелистывал. Да и сам Шимура хорош: так и застыл с открытым ртом, и вознесённым к потолку в назидание указательным пальцем, от внезапности.       Стоп-кадр происходящего был настолько эпичным, что любая киностудия, увидев его, либо взяла бы актёров на главные роли малобюджетной халтурной комедии, либо наоборот, вышвырнула бы на улицу с пинками под зад за бездарную игру, не заплатив отступных.       Но Шимпачи, вспомнив о том, что деньги у них заканчивались, быстро пришёл в себя, поспешив открыть дверь, в надежде на богатого клиента с лёгким быстрым заданием, с которым он вполне справился бы сам, даже если ленивый самурай и Ято откажутся выходить из-под кондиционера.       Первое, что заметил Шимпачи за дверью — это белоснежные кучерявые волосы. На миг он подумал, что ему почудилось, что это просто испарения крыши дома напротив. Поэтому он быстро захлопнул раздвижные двери, чтобы проморгаться, потереть глаза и открыть дверь снова. Но то, что он принял за галлюцинацию, не исчезало… Белые, роскошные кучеряшки прыгали перед глазами, как чёрные пятна от солнечного удара, на которые жаловался Мадао, скуля в подворотне неподалёку.       — Это…       Но Шимпачи был склонен не верить своим глазам. Да, это был всего лишь глюк. Он слишком долго находился в компании белобрысого самурая, а потому его, известная на весь Эдо, шевелюра, глючилась ему везде и на всех. Должно быть, он просто перегрелся на солнце утром, когда шёл из родного додзё в Йородзую… Точно! И звонок им всем, должно быть, почудился… С водой в Эдо в период засухи тоже были проблемы, так что это вполне мог быть естественный и распространённый ныне симптом обезвоживания.       Так и решил Шимпачи, резко захлопывая дверь и выдыхая с облегчением. Он собрался уж было вернуться к остальным, как вдруг звонок повторился, с новой истошностью, играя на раздражённых жарой и собственными сомнениями струнах души. Слуховые галлюцинации — это уже не шутки. С этим нужно было срочно обращаться в больницу, но прежде до неё ещё нужно было дойти под испепеляющими лучами огромного огненного шара в небе, что само по себе грозило не только солнечными ударами, но и солнечными нокаутами.       — Это, простите, мы обращались во все правительственные силы Земли в поисках нашего сына. Но нас почему-то все посылали сюда. Вы мастера на все руки? Вы сможете помочь нам найти сына? — раздался мужской голос из-за двери. Шимура сглотнул судорожно, выпучивая глаза и высовывая язык, проверяя, влажные ли, или давно распухли в земном филиале ада. Это тоже были симптомы обезвоживания и перегрева. По крайней мере, так было написано в разбросанном с вертолёта по Эдо буклетике, составленном Мацудайро. Шимура как раз сегодня его прочитал и вспомнил, как ещё смеялся, когда последним симптомом оказалась «внезапная смерть». Теперь ему было не смешно. Теперь ему было совсем не смешно, и он судорожно размышлял. Может быть, и неожиданная щедрость Отосе-сан с её сломанным кондиционером была всего лишь глюком? Быть может, их мозги сейчас медленно закипают, поэтому они не осознают, что с ними происходит? Язык на ощупь показался ему влажным и обычным по размеру, но Шин-тян больше не мог доверять своим чувствам…       — Это, простите… — снова раздалось из-за закрытой двери, перепугав Шимуру до такой степени, что он тут же дал дёру подальше от двери. Впрочем, далеко не убежал, всего через один шаг врезавшись в грудь своего неплатёжеспособного нанимателя, отчего его нос, кажется, вдавился в черепную коробку, заливая мужчину и паренька хлынувшей кровью.       — Ну что там, Шимпачи-кун? — словно сквозь вату, услышал Шимура голос Гин-сана, старательно зажимая нос. Ленивый самурай всё-таки не поленился встать, поддавшись волне любопытства, и теперь решил сам посмотреть, кто же к ним пожаловал, и почему от подставки для очков не раздалось ни звука. Он открыл дверь и застыл, как памятник самому ленивому и беспечному человеку в Эдо, постоянно копающемся в носу или в ушах…       Шимпачи недоверчиво и осторожно выглянул в открытый проход и сглотнул: худшие подозрения подтверждались. Всё точно: ему всё чудится, потому что такого просто не могло быть. На пороге Йородзуи стояла пара Аманто. Статные мужчина и женщина. У них были странные богатые одеяния, светлая кожа, серые, бесцветные, почти белые глаза у женщины среднего роста и ярко-алые - у высокого мужчины, обладавшего небольшой, аккуратно вырезанной коробом бородой. Но главное то, что у них были ослепительно-белые на ярком солнце, кучерявые волосы, в которых путались королевские короны…       Женщина, увидав Гин-сана, ахнула, прижимая руки к сердцу и обливаясь слезами. Она что-то сказала на непонятном Шимпачи языке, и, явно обращаясь к главе Йородзуе, назвала его длинным труднопроизносимым, звучавшим смешно и пошло именем. Гинтоки перекосило от него, но…       — Простите за беспокойство, — дрогнув голосом и не отрывая от Гин-сана взгляда повлажневших глаз, произнёс мужчина почтительно, — мы ищем сына. — Мужчина, порывшись во внутреннем кармане странного алого плаща, извлёк фотографию ребёнка, похожего на Сакату как две капли воды.       Шимура Шимпачи не мог поверить глазам и ушам: неужели?! Да нет, что за бред?!       — Не, не, не может быть! — нервно пробормотал Саката, принимая в руки свою фотографию, и с таким рвением начиная копаться в носу, что из оного тоже брызнула кровь. — Я же просто пошутил… Это сон. Да, точно, это просто сон! — решил он, невольно соглашаясь с мнением своего помощника. Но в отличие от оного, дверь он захлопывать не спешил. Его взгляд судорожно забегал в поисках хоть чего-то, что могло бы подтвердить, что это всё чья-то дурная шутка, или сон, или галлюцинация. Но странные клиенты молчали, нигде не вился дым сигарет Карги, не торчали уши Катерин или рукоятка катаны Сого. На развод Шимуры Отае и её подружек это тоже не походило, слишком уж, в таком случае, правдоподобно играл Шимпачи-кун, который не мог не знать о планах сестры. Кто ещё мог его разыграть, кто? Приближение Зуры, своего боевого товарища и друга он бы почувствовал за приличное расстояние. Тот не смог бы его разыграть, тем более так… правдоподобно. И вариантов, кажется, не осталось. Разве что, это могла быть злая шутка Такасуги, но он бы не стал размениваться на такие мелочи.       Взгляд Гинтоки продолжал лихорадочно искать объяснение происходящему, но вызывал лишь больше сомнений, подмечая детали в поведении странных клиентов. Вот женщина, с безумной отчаянной надеждой смотрела на него, кажется, едва сдерживаясь, чтобы не обнять. Мужчина был спокойнее, но и он, кажется, был обнадёжен… Однако чем дольше он медлил с реакцией, чем дольше на них смотрел его безразличный взгляд, тем натянутей становились их улыбки, тем чаще в выражении лиц проскальзывала обречённость. И жуткая догадка посетила Гин-сана. Родители? Возможно ли это?! Нет, но…       Гинтоки, рассматривая на фотографии свою точную копию на фоне огромного, размером с замок, праздничного торта, не зная, что думать, как реагировать, и поглядывая на нежданных гостей, просто молча посторонился, кивая клиентам внутрь Йородзуи, а затем, когда они проскользнули мимо него в контору, закрыл за ними дверь и отправился следом. Ошарашенный Шин-чан, всё ещё зажимая разбитый нос, не замечая, что кровь рука уже не сдерживает, поспешил за ними.       Королевская чета одной из далёких планет, не спеша, за чашками клубничного молока, которое попросили сами, когда им предложили чай, рассказали о том, как мерзкие космические пираты однажды похитили у них единственного сына и наследника королевской власти.       На сахарной планете пацифистов жили сильные люди и умелые воины, способные посоперничать за звание сильнейших с Ято, а потому им то и дело предлагали сражаться на той или иной конфликтующей стороне в космических войнах. Сулили деньги, власть, большую силу, кучу сладостей… Вот только люди той планеты презирали войну и отказывались. И однажды сына королевской семьи похитили Харусаме, поклявшись вернуть принца родителям только в том случае, если планета будет поставлять им своих лучших бойцов. Как бы королевская чета не любила своё дитя, они не могли предать законы и традиции своего народа, а потому, убитые горем, они всё же отказались, поклявшись сына найти. Поиски длились долго, и вот, наконец, они уцепились за последнюю ниточку, которая привела их на Землю, в Эдо.       Король и Королева пацифистов предполагали, что их сына могли лишить памяти, чтобы использовать в своих целях, но убить — нет, не могли. Слишком уж ценным рычагом давления принц был.       — Гин-тян, так значит, ты покинешь Йородзую и улетишь? А кому ты оставишь…       Гинтоки Кагуру не слушал. Он с печалью смотрел на клиентов, едва слышно незаметно выдыхая от облегчения: не он. Как бы он не кичился желанием стать принцем, а то и королём сладкого королевства, как бы не рассуждал о том, как хорошо быть богатым, всё же он не желал себе такой жизни. Не престало это самураю. Он был воином и хорошо это знал. Сражения войны были частью его жизни, неотъемлемой частью, как и смерть. И он привык к этому. А ещё он привык к жизни в Эдо. Он любил этот город и людей в нём, и ни на что на свете не хотел променять их. Потому он и выдохнул облегчённо, узнав, что принц пацифистов был похищен не младенцем, а уже почти подростком. Королевская чета назвала и день, и год по земному летоисчислению, когда их сын пропал, но Гинтоки точно знал, что в тот день спал на крыше школы Шоё-сенсея. Да и помнил он себя на земле с гораздо более раннего возраста. Лет с четырёх или шести — сейчас он уже не мог сказать точно, да и не знал — когда сражаться он ещё не мог, и ему постоянно приходилось убегать от людей, когда его хотя бы раз в две недели лихорадило от голода, обезвоживания или простуды, и когда спасало его только чудо.       Саката не стал объясняться с нежданными визитёрами при детях, и, сославшись на нежелание светить прошлым, уговорил Кагуру и Шимпачи остаться в Йородзуе, в то время как сам повёл гостей в бар Отосе. Там он и спросил, что же за ниточка привела королевскую семью пацифистов на землю. Оказалось, что их разведчик услышал от Харусаме о беловолосом кучерявом самурае, непобедимом воине, Широяше, именем которого пугали непослушных детей на многих планетах, и, сопоставив факты, они подумали, что он их потерянный сын. Жаль было их разочаровывать, но на этот раз ленивый самурай ничем помочь не мог… Король, отчаянно нуждаясь в наследнике, предлагал Гинтоки стать принцем, тем более что и по возрасту тот подходил, но его слишком многое держало на земле. Обещания и клятвы, данные, прежде всего, самому себе, друзья и враги, от которых он просто не мог отвернуться вот так… Да, он просто не мог покинуть даже столь знойный Эдо. Хотя бы из-за Карги и детей.       Когда пацифисты ушли, старая карга Отосе молча налила своему ленивому арендатору заботливо подогретое солнцем на окне саке.       — Быть может, стоило принять их предложение? — спросила старуха.       — Нет, — фыркнул уверенно Гин-сан, делая вид, что не замечает подслушивающих Шимпачи и Кагуру, — здесь мой дом. Я столько крови пролил за него, и своей, и чужой, что можно сказать побратался с планетой. — Он по кощунски залпом выпил сакэ и взглядом попросил налить ещё. Отосе вздохнула, но пожелание исполнила.       — Кто знает, быть может ты потомок кого-то из их расы, может порождение человека и кого-то из Ками, а может просто альбинос. Иноземцы говорят, что такое бывает, — нейтральным голосом заметила она. Ей было всё равно кто её арендатор. Хватало знания, что самурай он достойный.       — Думаешь, меня это волнует, Карга? — раздражённо буркнул Саката, снова опрокидывая в себя сакэ. — Разве это важно, кем были мои родители, если они были вообще? Важно то, кем я стал или ещё стану, разве нет?       — Ты стал ленивым, неплатёжеспособным засранцем, давно просрочившем аренду, — сварливо заметила Отосе, раскуривая сигарету, с ехидцей наблюдая как её арендатор, ставший почти сыном, распаляется в сильно наигранном праведном негодовании:       — Гин-сан абсолютно безвозмездно чинит тебе и всем твоим знакомым кондиционеры, потому что старик Генгай куда-то свалил ещё в самом начале серии, в смысле засухи, а ты ещё и что-то требуешь?       — Ты стал альтруистом из собственного эгоизма, потому что Катерин и Тама пообещали сломать каждый винтик в кондиционере, который я отдала вам из сочувствия к твоей девчонке! — невозмутимо фыркнула давно не молодая Отосе.       — Лучше бы ты сочувствовала Гин-сану, многодетному отцу, работающему, не покладая рук, чтобы прокормить детей с бездонными желудками, — обиженно надулся ленивый самурай. Знала ведь, Карга, сколько запасов за один присест способна сожрать китайская девочка. А ведь кому приходилось оплачивать её удовлетворённые аппетиты? Конечно же, несчастному ему!       Но подслушивающий Шин-тян не мог выдержать такой наглой лицемерной лжи, ведь в Йородзуе добросовестно работал он один. Именно поэтому он легко выдал своё присутствие, возмутившись не своим, высоким голосом:       — ЧТО? Да ты за всё время жары и пальцем не шевельнул, чтобы заработать хотя бы на еду!       — Шимпачи-кун, а тебя твоя Королева Горилл не учила, что детям нехорошо подслушивать взрослых?! — не поворачиваясь к своему работнику лицом, уже нейтральным голосом поинтересовался Гин-сан. — Стой, а не поздновато ли у тебя начал ломаться голос? — ехидно осведомился он, всё же обернувшись. Шимпачи покраснел как варёный рак до самых корней волос и совсем уж высоко пропищал:       — Да причём здесь это вообще?!       — Да за тобой больше присмотра нужно, чем за твоими детьми! — вставила старуха Отосе, обращаясь к своему арендатору.       — Ты же совершенно не способен самостоятельно позаботиться о себе! — поддержала её тоже вылезшая из укрытия Кагура, наседая на Гинтоки. Но ему самому вдруг отчётливо вспомнилось, как он, сбивая в кровь ноги на скользких острых камнях в ледяной реке, учился охотиться на рыбу остро заточенной палкой. Вспомнилось, сколько он тогда падал, сдирая кожу, вывихивая суставы и зарабатывая простуду, и как потом наслаждался вкусом сырой рыбы, казавшейся амброзией, по сравнению со стащенными у покойников и пропахшими ими же онигири с сушёной рыбой, запачканной кровью, а затем небрежно обмытой в луже. Вспомнил и как учился отличать в лесах съедобные ягоды от несъедобных, просто пробуя их. И это он-то не мог позаботиться о себе? Смешно. Но пусть лучше они думают так, чем знают правду. А он по-прежнему не собирался вспоминать прошлое слишком часто и жил лишь настоящим.       Вот в настоящем-то самурай и наблюдал за разгоравшейся перепалкой близких ему людей, иногда лениво вставляя едкие комментарии, и, погруженный в мысли совсем не замечал, как уголками губ улыбалась Отосе, глядя на него, и думая, что им удалось отвлечь его от мрачных мыслей. Он не замечал взгляда, внимательно наблюдавшего за ним Шимпачи, который в очередной раз поклялся себе, что станет семьёй для одинокого и ленивого самурая, наверняка, последнего из тех, кто чтил бусидо.       Шин-тян даже на миг подумал о том, что, быть может, Гин-сан и жил относительно скромно, и вёл неброский образ жизни, как раз потому, что по бусидо не приветствовалось богатство, не поощрялось желание выделиться. И не таким уже ленивым эгоистом-неудачником был Саката, ведь он всегда был готов помочь страждущим, даже ценой собственной жизни. Не это ли показатель истинного благородства?       Но Шимура быстро отмёл эти мысли, как нереальные, и решил всё-таки сходить к врачу с подозрением на вскипание мозгов, о котором предупреждала во время утреннего прогноза погоды Кецуно Ана. Иначе, откуда бы у него в голове появились такие странные мысли о Гин-сане?!       А где-то далеко от Эдо, в одной из бедных провинций Страны Самураев, в старом, давно покосившемся домике низенькая седая старушка нежно гладила пожелтевшие от времени чёрно-белые фотографии. На одной из них была она и её муж, на свадьбе их сына. На второй — её сын с невесткой, обнимающей крохотного, завёрнутого в одеяльце карапуза с необычными серебряными кудряшками. Старушка вздохнула, глядя на лица мужа, сына и невестки, и выглянула в окно, откуда был виден холм и три могильные плиты на нём. Её покойный муж, потомственный самурай, чтил кодекс и верой и правдой служил стране, но не сёгуну, за что и поплатился весь его род. Выжить удалось только ей и её маленькому внуку, с которым они сбежали в леса во время чистки Кансай, и которого она однажды потеряла, не нашла там, где оставляла, отправившись раздобыть тёплой одежды и еды. Старушка вздохнула грузно ещё раз и перевела взгляд на стену, куда была прилеплена розыскная листовка времён последнего восстания Джои, на которой была смазанная фотография залитого кровью юноши тоже с серебряными кудрями. Он взгромоздился на камень, вскинул к небу обнажённую катану и воинственно что-то кричал, будто призывая армию за спиной к бою. За поимку Широяши была назначена весьма внушительная награда, но взять его так и не удалось. А судя потому, что о его казни или гибели не писали — он был жив и по сей день, ведь сёгунат под давлением аманто, да и сам по себе обязательно раздул бы из этого события большую новость. Как же! Один из последних непобеждённых террористов, врагов правительства, наконец-то был побеждён. Но он не был побеждён. Пока не был. Старушка не могла быть уверенна наверняка, и всё же оставшись последней из большой когда-то семьи, она, глядя на юношеские черты Широяши, узнавала в них своего сына и отчаянно надеялась, что её внук выжил…       Гинтоки, без видимых на то причин, отчаянно чихал*…       А отремонтированный кондиционер и не думал ломаться, в то время как сезон засухи в Эдо продлили ещё на неделю…