Закономерность

Вера — вещь очень относительная. Стивен Стрэндж никогда не верил. Нет, конечно, когда ты наслышан, что где-то есть асгардские боги и всякие там супергерои, ты априори становишься агностиком, и предательская мыслишка да промелькнёт — а вдруг! Вот только Стрэндж, который своими же руками сшивал разбитые жизни, даже мыслишки эти высмеивал. Он своими руками вёл людей с того света. Он своими руками лечил искалеченные тела. Он своими руками касался бездыханных тел, жизнь в которые уже никогда не вернётся. Как бы он не старался. Разве ж мог Стивен Стрэндж позволять себе мысли, что где-то есть нечто, что все это устраивает? Если Бог и есть — то он тот ещё мудак. И толк верить в такого ублюдка? Он это и кричит — кидая дрожащей рукой бутылку виски в стену. Его руки не слушаются его. Это самое худшее, что вообще могло произойти. За Стивеном тенью идёт фраза. «Лучше бы я умер.» Он изранен, и рухнуло не только физическое здоровье — он морально изничтожен, он разбился вместе с тем автомобилем на сотни осколков. Стивен Стрэндж вмиг рухнул на дно. Но надежда все ещё есть — и Стрэндж цепляется за неё, как утопающий. Хотя, почему «как»… он и есть утопающий — в отчаянии и злобе. Он знал, как слабо и беззащитно человеческое тело, он, черт возьми, лечил последствия такой слабости. Но оказался совершенно не готов, когда сам оказался на месте своих пациентов. В этот период Стивен максимально далёк от веры. Он насмешничает, язвит, кусает кормящую руку и плюётся ядом, как загнанная в угол змея. Он чувствует, что стоило ему лишиться рук — и у него не осталось ничего. Дело даже не в неспособности работать. Дело не в болях, что терзают его каждую ночь. Дело не в дрожи, которая не даёт сжать руку в кулак. Дело в том, что Стивена выпотрошили. Как будто душу вынули. Не рук у него больше нет. У него больше нет его самого. Страшно осознать, что все, чем ты был — твои руки, да, Стивен? И когда Стивен Стрэндж достигает самой глубокой точки отчаяния, когда он не верит ни во что, его направляют в Непал. Катманду встречает его жарой и сухим горячим ветром. Стивен не очень любит азиатскую культуру, вот только сейчас ему уже плевать, где он и что с ним. Стивен как голодный пёс, которому показали кусок мяса и спрятали. Теперь не отстанет. Стивен учится заново всему. Он обожает знания, и они — все, что у него есть теперь. Он читает книгу за книгой, ходит на тренировки, учит языки и все реже пользуется гугл-переводчиком. Древняя щедро наполняет Стивена знаниями, идеями, мыслями. Стивен учится думать по-новому, видеть то, чего не видел раньше, и делать то, чего не делал. Он позволяет лепить из себя все, что Древней угодно, ведь сам на деле оказался абсолютно пустым, вложив все в свои руки. Древняя лепит из него что-то по своему образу и подобию. Камар-Тадж принимает его в свои объятия, как есть — израненную изничтоженную куклу, опустошенную потерей. И, глядя на то, как медленно и терпеливо учитель вкладывает в нерадивого ученика все, что уже должно быть, Стивен не может не поверить. Вот только Стивен все ещё Стивен, и любовь к новым знаниям и возможностям у него все так же сильна, а голова совсем не думает, что говорит язык. Дормамму врывается в жизнь тёмным и вязким месивом, вихрем, несущим лишь разрушение и хаос в устоявшейся повседневности. Дормамму прерывает становление Стивена самим собой, и, что ещё хуже, забирает у него все, что служило ориентиром, личным маяком. Лишившись этого, Стрэндж чувствует, как что-то, что уже вложила в него Древняя без его ведома, даёт свои плоды. Говорят, в самых дальних залах Камар-Таджа Стрэндж читает книги Древней, о существовании которых не знает даже Вонг. Говорят, вечером Стрэндж ходит в молельни, прячет лицо за капюшоном. Говорят, он за несколько недель обрёл ту самую Веру, о которой написана половина библиотечных книг. Ученики говорят, говорят, говорят, но что правда, а что домыслы — уже не отличить. Вечером зажигают в молельнях лампады, и Стивен спешит на службу — облачённый в черное, не боевое одеяние, спокойный и мрачный. Он долго стоит на коленях перед дымящейся благовониями чашей, потом не менее долго читает шёпотом молитвы. Не за себя, ему уже ничего не нужно, он сам все в себе воздвиг. Он молит в своей язвительно-скептичной манере, умоляет древних богов снизойти до него. Лишь бы не зря он ходил по мирам, лишь бы не зря искал в разных реальностях то, что утратил в этой. Ведь не могут же книги Древней врать! Не могла же такая яркая, такая боевая душа просто сгинуть. Не могла же она бросить Землю. Не могла же она бросить своих учеников. После молитвы Стивен идёт на свой рейд. Он ищет, ищет, ищет. Знакомится с другими мастерами, иными чародеями в своих поисках, но не перестаёт искать. У него голова идёт кругом, а перед ним цветными мириадами раскидывается многоцветие миров. Пожалуй, можно представить, как сильно сжимает его горло волна эмоций, когда он видит мельком знакомые глаза. Стамбульский рынок, шум нескольких тысяч людей, яркие огни витрин — все меркнет перед Стивеном. Потому что только что мимо него прошла женщина, чьё лицо было закрыто платком, все, но не глаза. И в этих глазах Стрэндж увидел все, что было, есть и еще будет. Такие глаза могут быть всего у одного человека в этом (и не только) мире. Плащ ощутимо трепещет, когда доктор Стивен Стрэндж бежит сквозь толпы людей. Он искал. И нашёл.