Need

      Иногда ему становится скучно.       Рутина, рутина, рутина…       Проснуться, вдохнуть, выдохнуть, сесть, одеться, разбудить Ханджи и Эрвина, затем кадетов, попросить Петру разбудить остальных, собрать яйца, разжечь огонь, приготовить завтрак, набрать воды, съесть завтрак, прибрать за лошадью, проверить сёдла и приводы, проконтролировать Ханджи, изучить, расписать, изучить, расписать, обдумать, распланировать обед, приготовить обед, съесть обед, изучить, расписать, отчитать Ханджи, напомнить Эрвину о еде, изучить, расписать, изучить, расписать, составить список имен, расписаться в документах, подсчитать погибших и выживших, поужинать, сходить на собрание, вздохнуть, помыться, почитать, лечь спать, кошмары, снова провалиться в сон, а затем все это с самого начала.       Повторяется на протяжении нескольких дней.       Неделями, возможно, месяцами или годами… повторяется.       Спонтанные желания игнорируются, а первичный инстинкт подавляется.       Хочется раствориться в потребностях.       Он не может насытиться этим: ни одним из первобытных аппетитов, потребностей… Еда, сон и — суровая правда — секс.       Это влечение никогда не было насущным или явным. Лишь страстное желание прикосновений, скорее даже комфорта. И когда такое желание вспыхивает в нем, он выпивает, чтобы выжечь чувство из своего ума хотя бы на минуту.       Он никогда не пил днем. Только ночью, в столовой или, как в этот раз, под открытым небом.       — Не можешь уснуть? — бархатный голос разорвал тишину, а затем мягкие ладони коснулись плеч.       — Нет, — он вздохнул и почувствовал как макушки коснулся небольшой подбородок.       — Кошмары?       — Хотелось бы… — ещё один глоток, чтобы ослабить разочарование и притупить боль.       — Просто тревожно?       — Можно и так сказать… — Моблит задрал голову, переложив их подбородок на свое плечо. — Я разбудил тебя? — последовал тихий вопрос и молчаливое предложение бутылки.       — Нет, мне было немного неспокойно и понадобился свежий воздух, — они сделали глоток, после которого сели рядом с ним. Свободные они были простыми и маленькими, расслабленными в этой вяжущей темноте. Вокруг ничто не издавало звуков, за исключением сверчков и редкого гула или храпа, время от времени доносились и приглушенные скрипы и стоны из казарм или других отделений.       Моблит не совсем помнит, что произошло после этого, но образ обнаженного Нанабы в лунном свете— шелковистая кожа, мозолистые руки, гладкие губы и улыбка — навсегда выгравированы в его памяти, а еще позже — в альбомах и на нескольких больших холстах, которые он продает, чтобы обеспечить разведывательный корпус финансами.       Изображения, рисунки — вот как он помнит вещи, людей. Его разум — альбом жизни.       Маленькие руки Нана опускались по груди, трепет на их хрупкой талии. Он чувствует себя святым, храм, которого он удостоился увидеть, чтобы прикоснуться. Руки направляют его, и на щеках появляется румянец. Грудь не заполняла его ладони, но беспрепятственно касаться Нана — это священная привилегия.       Ноги обхватывали его талию, руки толкали вниз, подло касаясь его там, где даже ему самому было стыдно касаться. Нан исследовали его везде, улыбаясь, будучи осторожными с ним, несмотря на то, что он мог бы переломить их пополам.       Они перевернулись, было неясно у кого инициатива, и пар от их дыхания неуловимо растворялся в воздухе и Моблит находит новое изображение, отпечатывающееся у него в памяти — покрасневшие щеки и ноги вокруг его талии, закинутая назад голова, обнаженное чувствительная шея, дрожащий голос:       — Ох…       Это не первый его раз, но он все еще не уверен в своих действиях в этом священном танце.       Рука прошлась по его волосам, а другая — над головой, на траве. Одна из них переплетается с ним, а другая — на маленьком бедре, принимая наставление, сказанное шёпотом:       — О, медленнее… Ммм… Примерно так, молодец, все в порядке.       Эта уверенность, за которую он никогда не сможет быть достаточно признательным, эта благодарность, которую он никогда не сможет выразить, но они чувствуют, он уверен в этом.       Это не займет много времени, он смущен, но он использует оставшуюся энергию, чтобы отплатить Нану услугой за услугу. Он может почувствовать себя на гладких лепестках розы, которые он когда-то обесчестил, и это немного нервирует его. Маленькие руки оттягивают его волосы, приоткрытые губы втягивают ночной воздух и его большой палец уверенно нажимает. Их взгляды встречаются на мгновение, заверяя, что он все делает правильно и роза расцвела и он отрывается, чтобы лизнуть его губы.       Он не знает, как долго они оба лежали на своей одежде в высокой траве, тяжело дыша, просто обнимались, были рядом, вспоминая молодость и как много они пережили вместе.       — Спасибо, Нанаба, — его голос звучит мягко в их храме.       — И тебе, Момо, — они улыбаются, смотря на него. Он так долго не слышал этого прозвища, начиная с обучения в кадетском корпусе, с их первого раза.       Прошло еще полчаса прежде, чем они снова оделись и пошли обратно в здание. Они слишком устали, чтобы подняться по лестнице, поэтому Моблит несет Нана в свою комнату.       Суббота — день досуга, поэтому никто не спрашивает, почему эти двое спят до полудня. Не спросят они и в другой день, ведь существуют три главные потребности — секс, еда и сон.