Леро-ро

      В Питере вечер. Несмотря на то, что сейчас поздно, на улице всё ещё по-летнему тепло. В одной из квартир многочисленных многоэтажек города всё ещё горит свет. Хотя в это время ещё не так поздно, чтобы спать. В доме напротив на фоне чернеющих серых стен изредка были видны яркие жёлтые, иногда синие прямоугольнички окон квартир. Лариновское окно было жёлтым для против стоящего дома. Он бездвижно сидел и смотрел на дисплей своего телефона, явно ожидая эс-эм-эс или звонка.       На нервы действовала тишина и тиканье дурацких безвкусных настенных часов, которые притащил Хованский, когда они только заехали в эту квартиру. Заехали-то вместе, а живут как будто раздельно...       Вторые сутки сожитель Дмитрия не появлялся дома. Ларин знал, что тот делает, но никак не мог избавиться от ощущения, что что-то не так. Он не хотел выглядеть паникёром даже в своих собственных мыслях и для себя, поэтому гнал все плохие мысли подальше. Однако, образы, где Юру в подворотне зарезал какой-то маньяк, никак не выходили из его головы. Ларин подрывался с места, шёл на кухню, где даже не думал включать свет. Он стоял в темноте у окна с широким подоконником, смотрел вниз, высматривая знакомую фигуру. Но, одёргивая себя, спокойно возвращался в освещённую комнату, стараясь даже не думать о Хованском и всех возможных вариантах того, почему тот не появлялся дома уже двое суток.       Ларин волновался. Хованский знал это. Не мог не знать. И пропадал днями ему назло. Так Дима думал, по крайней мере.       Не проходило и десяти минут, как критик снова вскакивал и бежал к окну, давая себе мысленную пощёчину. Но ничего поделать не мог.       В прихожей щёлкнул замок, входная дверь с лёгким скрипом открылась; в квартиру ввалился пьяный в хлам Юрий Хованский, сжимая в одной руке бренчащую связку ключей, а в другой - бутылку с пивом.       Дима метнулся в прихожую, принимая самый бесстрастный вид, типа, он ничерта не волновался и не обгладывал ногти на пальцах пару минут назад. Юра, как ни в чём не бывало, неуклюже разувается, скидывая со своих ног кроссовки и отпинывая их куда-то в угол, снимает с себя ветровку, лишь на пару секунд выпуская из руки бутылку. Входная дверь по-прежнему была раскрыта.       — Не хочешь ничего мне сказать? — в этот момент Ларин почувствовал себя сварливой женой Хованского, но сказанные слова уже были услышаны.       — Оу, моя уточка за меня волнуется? — слащаво протянул Юра, отвечая вопросом на вопрос. Он пьяно улыбнулся и урывками вздохнул.       — Ты не ночевал дома две ночи подряд! — Ларин буквально вскипел от этой его выходки. — Из-за тебя у меня недосып. Что мне прикажешь думать? — Дима уже почти кричал, разряжаясь от всех тех волнений. — А если тебя бы уже в подворотне какой собаки доедали?!       Юра остановился, почти дойдя до кухни. Развернулся к Ларину лицом. Его озлобленная и раскрасневшаяся физиономия не предвещала ничего доброго. Критик это не предчувствовал — он знал это. Знал, что зря начал дискуссию с убитым алкоголем человеком, но ничего исправить было уже нельзя.       — Да заткнись ты уже! — Юра неожиданно отставил недопитый алкоголь. — Мне нужна была шкура, а не нянька, поэтому захлопни клюв и иди в кровать!       Дима знал, что трахаться сейчас никто не будет, поэтому он предположил, что "иди в кровать" означало пойти лечь спать. Однако, зная, что это произнёс Хованский, то можно было ожидать чего угодно. Поэтому Ларин просто скрестил руки на груди, развернулся и пошёл прочь от кухни, в которую пришёл за Юрой, в прихожую.       — Нет. Если так хочется ебаться, вернись туда, откуда пришёл и имей кого хочешь. Мне уже поебать.       Да, критик был расстроен. Он это не скрывал. В прихожей он подобрал ветровку его любовника, которая была весьма грубо оставлена на полу, и повесил её на крючок для верхней одежды. Однако, его уход к двери из квартиры Юрий расценил как попытку свалить от "так надоевшего пьяницы". Комик психует, разбивает бутылку об пол, обрызгивая содержимым линолеум и стены.       — Ни ты, ни я не покинем эту квартиру, по крайней мере, пока ты не перестанешь вести себя как мразь. — Юра догнал своего парня и буквально пригвоздил того своим телом к холодной стене.       Ларин ничего не ответил, только скользнул быстрым взглядом по злому и немного опухшему лицу Юры. Тот же в свою очередь прижал холодную ладонь к горячей щеке критика и, вопреки своему взрывному состоянию, он медленно и нежно поцеловал прижатого парня. Ларин просто ответил, не желая больше трепать и без того избитые нервы.       Несмотря на пьяное состояние Хованского, он всё-таки смог затащить критика в постель и снять напряжение.       Оба, засыпая, думали, что неплохо было бы и нормально извиниться. Хотя бы завтра утром... ***       Утро новатора началось, увы, не с кофе. Оно встретило его не редким ярким питерским солнцем, а грозным голосом откуда-то из глубины квартиры. Дима искренне не хотел вставать с тёплого места, но понимал, что больной с утра Юра покоя ему не даст.       — Ларин, блять, ты всё равно просто так дома сидишь, уборку сделай хотя бы! А то живём, как свиньи.       Новатор не понимал: по какой это причине он должен прибирать буквально вчера вылизанную до блеска квартиру. А после до него дошло, что не совсем трезвый любовничек вчера устроил какое-то подобие погрома. И конечно этого не помнил.       — Тебе подходит, — усмехнулся Дима, ожидая, что его реплика останется незамеченной. Как бы не так...       — Ты чё, вообще страх потерял?! Я тебя сейчас этот пол вылизывать заставлю!       — Ну попробуй.       Комик явно разозлился. Но больше не сказал ничего, уходя из квартиры. Скорее всего, опять на долгое время. Дима встал, скидывая с себя одеяло. А ведь он хотел извиниться, но понял, что ему извиняться не за что. Он попросту не сделал ничего, чтобы просить прощения у этой свиньи.       Дима меланхолично пошёл умываться; выражение лица в зеркале в ванной комнате, что он увидел, ему нисколечко не понравилось. А ведь это было его собственное лицо. Кажется, сегодня видео он снимать не будет.       По пути к балкону он запнулся обо что-то. Ларин обернулся — гитара. Он запнулся о торчащую из проёма между диваном и тумбой гитару Хованского. Эту гитару он купил года два назад. Он долго на неё собирал, а после того, как она оказалась у него в руках, он лелеял её, сдувал пылинки и в любую свободную минуту сидел и наигрывал на ней мелодии, постоянно дополняя это фразой:"На такой малышке даже самая зашкварная мелодия становится прекрасной". И Ларин в какой-то степени ревновал парня к гитаре. Только задумайтесь: к гитаре! Но вскоре остыл, понимая, что это глупо. Тем не менее, у гитары было уже и имя. Леро-ро.       Ничего глупее Дима не слышал, но спорить не имело смысла — не его гитара, не ему и имена давать, хотя он своим укулеле никогда не давал имён.       Хованский едва ли не спал с этой гитарой. Она хранилась в чехле, на шкафу, где не смогла бы получить повреждения... Но это было так давно. Сейчас она просто пылилась у дивана, поцарапанная и... будто мёртвая. На её боку красовалась яркая чёрно-белая наклейка, сделанная на заказ для Юры, "Леро-ро". Дима невольно сравнил себя с этой гитарой. Юра ведь тоже в начале их отношений носился с Димой, таскал его есть фалафель, смотреть ночью на звёзды, грозился набить рожу всем, кто хотя бы заговаривал с критиком... Сейчас же происходило вот это: комик приходил домой ночевать раз в два-три дня, заставляя Диму каждый раз волноваться и не высыпаться. Вечные ссоры и перепалки из-за пустяков ему тоже порядком надоели, но его характер просто не позволял ему вовремя заткнуться. Ларину на пару секунд даже показалось, что он выглядит почти так же, как эта забытая гитара: надломленный, уставший и истощённый жизнью с Хованским в одной квартире. Он чувствовал себя, как Леро-ро. Он был второй Леро-ро. И это было по-настоящему страшно.       Он вздрогнул от звонка телефона. Дима вытащил тот из кармана домашних шорт и всмотрелся в дисплей. Ксюша. Странно, она обычно не звонит ему по пустякам. Очевидно, сегодня не то "обычно", какое есть всегда. Она решила просто узнать, как он. Полагается, что очень даже вовремя, Дима ей за это был очень благодарен.       Хованский психовал. Мало того, что у него бесконечно раскалывалась голова, так ещё и чёртов Ларин успел вывести его из себя своим мразотским характером. Вот какого чёрта? Неужели он многого просит? Всего лишь сделать уборку в их общей хате, в которой, между прочим, он практически не ночует... Хованский остановился посреди улицы, вспоминая, что забыл телефон.       Неохотно вернувшись в квартиру, он взял телефон с трельяжа, который стоял аккурат у двери и уже собрался уходить, как услышал, что Ларин что-то сказал. Юра прикрыл дверь и подошёл к проходу в комнату, но так, чтобы даже если Ларин и повернулся, то не заметил его.       — Да так себе... — Ларин усмехается и молчит. По телефону с кем-то говорит?.. —Хочется иногда вскрыться или повеситься.       Дима снова хмыкает с улыбкой, которая была слышна даже Юре. А вот самому комику нихуя не смешно. Нет, он, конечно, знал, что Ларин — человек отбитый, но чтобы настолько, чтобы вскрыть себе руки... Да, порой он был раздражающим, и Юра вообще не догонял, почему они всё ещё вместе, но потом вспоминал, что парень-критик был отличной шкурой и успокаивался. Сейчас не помогало. Юра просто покинул квартиру. ***       На протяжении всего дня Хованский витал в облаках, пропускал речи друзей мимо ушей: чтобы до него что-то дошло, требовалось повторить пару раз, а то и все три. В итоге в весёлой компании уже датых людей, среди которых весёлым не был только рыжий комик, было решено "изгнать Иуду из рядов почитателей пивка и сортирного юмора, дабы тот проспался и вернулся в строй". Хован против ничего не имел.       Был уже довольно поздний вечер. Такой же тёплый, как и предыдущие. Юрий понимал, что в какой-то степени он тоже не прав. Ларин ждёт его каждую ночь, волнуется, мозги выносит. Как бы часто они не ругались, насколько бы сильно не бесил Ларин и не бесился сам Хованский, комик любил это ублюдка. Даже его уродского мопса терпел. Ну и весело с Димой было проводить время, несмотря на то, что тот часто говорил про какую-то научную неведомую хуету, которую Юра просто игнорировал. Тут же Юра вспомнил, как они в последний раз сидели на крыше многоэтажки, осенью, когда было уже холодно. Они были двумя идиотами, пьющими глинтвейн, чтобы согреться, сидящими на красном клетчатом покрывале и смотрящими на окрасившийся в яркие огненные цвета Питер. И Юра наигрывал Ларину на "Леро-ро" "Батю в здании".       Леро-ро... Воистину красивая и изящная гитара. Раньше о такой он бы сказал так: Для пидоров. Сам же спустя некоторое время приобрёл её и лелеял. Зимой Юра и Дима не выбирались на такие посиделки на крыше, да и ранней весной тоже. "Леро-ро" была потеряна в повседневной суете, а после и вовсе забыта на задворках воспоминаний о романтике.       Даже с приходом лета посиделки на крыше не возобновились. Юра больше пропадал на вечеринках и совместных съёмках роликов. Ларин же совсем перестал выбираться из дома, снимал влоги и дайджесты, буквально чах на глазах. Он спасался только редкими конфликтами с самим Юрой. Но рыжий и подумать не мог, что новатор может наложить на себя руки. Оказывается — может, а Юра уже забылся в каком-то беспросветном вакууме, состоящим из той самой пустоты его серых и алкогольных будней.       Юра в это время проходил мимо круглосуточного магазинчика. Мысль об ужине собственного приготовления для себя, а в особенности для Ларина, почему-то не казалась какой-то пошлой, вычурной или идиотской. В этот момент она казалась гениальной. Собственно, а почему бы и да? ***       Знакомая до последнего закутка квартира встретила второго своего хозяина тьмой и латентным холодом. Его не было в те моменты, когда Юру встречал Ларин. Пусть злой, но встречал. В гостиной тоже было темно и пусто, как и в кухне. Юра оставил в последней комнате пакет с продуктами и пошёл к ванной. Она оказалась заперта. Хованского прошиб холодный пот. Да ну нет... Не может быть. Юра дёрнул дверь ещё раз. Бесполезно.       В тишине квартиры из-за запертой двери послышалось шипение.       Сейчас, наверное, как Юра подумал после, он испытал самый сильный приступ паники в его жизни.       Хованский даже не понял, как выбил дверь, как оказался в комнате... Взгляд просто искал тело. И нашёл.       В ванне была безумно горячая вода, как будто кипятка налили. В ней уже сидел ничего непонимающий Дима с наушниками в ушах и плеером в руке. Юра просто вытащил того из ванны и, несмотря на явно вялые протесты, принялся осматривать запястья на наличие порезов. Ничего подобного на руках критика не обнаружилось; Юра просто выдохнул и прижал к себе мокрое тело ещё немного шокированного Димы. Парень вытянул из ушей наушники, в которых буквально орала музыка.       — Ты меня напугал, Ларин. Я уже подумал, что ты вскрылся... — голос Юры дрожал, а сам он едва мог нормально дышать, будто пробежал метров семьсот. Для него это и так очень много...       — Еблан ты. Неужели думаешь, что так легко от меня избавишься? — Юра слышит, что Ларин улыбается. Смешно ему, блять. Но, несмотря на ехидство, критик обнимает любовника в ответ.       — Юр, — Ларин немного дрожит, отчего картавость слышна ещё сильнее, — прости меня. Я не хотел тебя разозлить и...       — Дим, заткнись, а. Единственный, кто тут должен извиняться — я. Я и трезвый-то еблан, а тут ещё и бухой постоянно, пропадаю... А ещё ты говорил, что вскроешься.       Дима просто молчал. Просто отпало желание разговаривать и всё.       А ванну Дима всё-таки принял, когда Хованский его отпустил и ушёл на кухню. В тот вечер Хованский совсем не пил, кормил Ларина своей стряпнёй, которую готовил очень редко. А ещё достал свою "Леро-ро" и снова наигрывал ему мелодии. И, пожалуй, им даже никакой крыши не надо было, чтобы просто романтично провести вечер.