Моё (по)мешательство

Halsey – Control

Н. затягивается, дотягивается дымными когтищами до темнейших глубин легких, когда слышит, что в их группе появится инородное тело. Атомы вселенной крутятся, заведенные каким-то чертовым колесом; крутанувшему бы вывернуть позвонки, свернуть шею - это вообще было лишним, подсаживать такую утку, усаживать на их поток такую девочку - а это бесспорно девочка, на кафедре германской и кельтской филологии мальчиков всего семь. Есмь закон и удел всех филологических отраслей. Н. выдыхает через нос, без кашля, без силы, с сосредоточенным недовольством и размеренным испоганенным настроением. Вытягивает вперед нижнюю челюсть, закусывает отбеленными ровными зубами угол искривленного рта, морщится. - И что там? - Н. опускает голову, и сокурсница, на беду принесшая плохую весть, едва не отшатывается от черного взгляда исподлобья. Яркие губы как-то неуверенно пляшут, не складываясь и не складывая пазлы простых слов в предложения, но малозаметный кадык все-таки двигается; девушка сглатывает испуганную сухость и отводит взгляд в сторону. - Вообще непонятная, никто не знает откуда, чья. Странноватая. То ли гетерохромия, то ли гетерохромая. Хриплый смех бьёт ее по ушам, оглушает концентрацией ядовитой насмешки. Смех прокуренный, пропитый, пробитый во всех бюро разрушенных надежд на состоятельность хорошей девочки. Н. распрямляется, раскладывается как заржавелый карманный нож, с щелчком проступающего на бледной спине позвоночника. Глаза не смеются - губы растянуты, обнажая до невозможности правильные зубы. - Посмотрим, - окурок давится лакированным черным оксфордом. Новенькая ростом едва ли ей до плоской по последней моде груди; мода, конечно, не причем - здесь по скидке такое удобство не унесешь из Зары. А вот эту, метр с кепкой, вполне можно, но только зачем? Русалочьи волосы ниже бедер, не крашеные ни разу, Н. ручается. Она смотрит на нее, а И. даже не поднимает головы, с интересом рассматривая дорогие запонки на рукавах Н. - Они же мужские? - у девочки смелейшая во всех брекетных отношениях улыбка; цветные наклейки на металле утверждают в Н. мгновенную уверенность - дурочка. - Они же детские? - она проводит окольцованным указательным пальцем перед своими губами, а потом довольно улыбается, непроизвольно и победоносно поднимая брови. Но у И. ни грамма задетой, раздетой на виду у всех самооценки; оголенная искренняя радость в синхронно-голубых глазах и по-прежнему расцвеченная улыбка. Никакой гетерохромии. Никакой гордости. Никаких шансов. - Мы подружимся, - И. клонит голову набок, и взгляд Н. тонет, следуя за русым потоком волос вниз. Она скептически поднимает выровненную искусственно бровь и фыркает, обходя и нарочно не касаясь даже плечом. - Это вряд ли. Девочка не бегает за ней ожидаемым хвостиком: мышиным, серым, жалким. Но смотрит на лекциях с передних парт, оборачиваясь, выворачиваясь всей как есть - наручно, наладонно, донно. Н. цокает языком, щелкает ручкой, сползая за стуле и чуть не скрываясь под партой. Разукрашенные соседки, глупее и страшнее её, но одетые по последней моде прыскают, и Н. хочет ударить одну из них лицом о деревянную поверхность, размазывая кетчуп крови по чистым листам и грязным лицам. Ей хочется сказать ей - свали, сливай, сваливай, что угодно делай на другом перекрестке зауниверситетской жизни. Ты меня из себя выводишь, меня из тебя взводишь, а нас вообще быть не может. Н. откидывает голову назад, и карикатурно-ровный край черного каре наконец достает до доски стула. И. отвечает что-то торопливо; топливо слов само возгорается бешенством. Ты - мелкая блоха, все поломала. - Заткнись, господи, - она ерошит челку в установившейся, закупоренной тишине и понимает, что голос оказался выше всех вежливых децибелов. Н. распахивает глаза в потолок, поглощая его черными дырами глазниц, и поднимает рывком голову. Смотрит не на обомлевшую, обмелевшую от наглости старушку за кафедрой, а на расплескавшуюся, вышедшую из берегов спокойствия И. У нее бледный овал приоткрытого рта с тонкими губами, пунцовеющее на глазах сердечко лица; а потом она жмурится, превращая светлые ресницы в распушенные звездочки на месте глаз. Вдыхает, расправляя, поправляя грудную клетку, и выдыхает с бесящей равномерностью и смиренностью. - Выйди, - говорит она, раскрывая топящее море радужек. Н. и вправду тонет. - Что? Да ты что о себе... - она отстукивает белыми пальцами марш раскрысившегося короля; представляет, что по крышке ее гроба. - Я поддерживаю эту идею, - отмирает наконец преподавательница - глаза за льдистым недовольством стекол сжигают Н. на кострах отжившей инквизиции. Она фыркает, не веря своим ушам, а потом пружинисто встает; в черных обтягивающих брюках обрисовываются мышцы, в фигуре - ненависть к мелкой дряни. - Ты пожалеешь, - шипит она, проталкиваясь мимо нее в проходе, и вешает сумку на локоть. И., кажется, ни о чем не жалеет. В любопытном взгляде, бессовестно изучающем трех девиц за углом стадиона, ни алкогольного грамма страха. Н. скрипит зубами. Школьные маленькие девочки дерутся до первой крови; большие - до открытых переломов. - Поняла? - она вздергивает подбородок, смотрит сверху вниз - с высоты своего роста и раздутого ЧСВ. - Что я тебе не нравлюсь? - брови И. - почти невидимые тоненькие нитки без обработки. И она поднимает их, выгибает дугами, идеальными полукругами. - Мягко сказано, - Н. дергает головой, как от пощечины, и щурится как застарелая стерва (а кто она есть? кем была до неё?). И. улыбается как раньше, но в этот раз она тихонько посмеивается; если приглядеться (а Н. так и поступает, все время делает, как она хочет), плечи мелко подрагивают, будто об эту хрупкость бьется смехотворный дождь. Смех как хрусталь - режет. Н. дергает верхней губой и кивает поочередно ручным собачкам. И. делает что-то странное - начинает танцевать, кружась и легко касаясь чужих тел, медленных, неповоротливых, а затем облизывать возбужденно красные губы - тех корежит на сером асфальте от судорог. - Какого... - Н. не понимает до того момента, пока светлая фигура не подплывает к ней с зажатой в пальцах иголочкой. Она вертит ей, не переставая смеяться, дразнясь, и в светлых глазах бушует шторм. - Здорово, да? - зрачки расширенные, пульс укороченный. Н. скребет каблуком, отступая и не отрываясь от поблескивающей соломинки металла. Шаг, нет, провал назад все равно не спасает от мгновенного выброса чужой руки вперед. Н. не знает, куда попадает знающий укол, но тело неприятно немеет, ослабевая, и она валится сначала на колени - новые джинсы, черт возьми, - а потом на бок. Небо заваливается вместе с ней, заливается равнодушными облаками, стягиваясь в начинающийся ливень. Н. не чувствует ничего ниже шеи, но видит, как на небо заползает фигура, всходит новое солнце - с растрепанными лучами косичек. - Поняла? - И. закусывает тонкую губу, смотрит хитро из-под смеженных ресниц, а углы губ дрожат, поднимаясь. - Зато ты мне нравишься. Она целует Н. в сомкнутые губы и уходит. Поцелуй на вкус как засахаренная хвоя. Н. курит и курит, без конца и края. Она выжигает редкую сладость с губ, но не помогает ни никотин, ни горечь родительского коньяка из полного бара. Она думает, что И. связалась не с той, но пугается того, что И. связала её. Она шевелит пальцами, наблюдая за ними, и ждет, и боится понедельника. Там снова игольчатые улыбки, многозначность взглядов, приказы просьб. Н. вспоминает - кельты гадали на жертвах; что И. нагадала на ней? Что Н. показала ей? - Я все еще тебе не нравлюсь? - И. возникает из ниоткуда, из-за открытой, незащищённой спины. Н. вздрагивает, мечется взглядом по её силуэту, прыгает от обрезанной пряди у виска, такой выделяющейся на фоне длинных нитей пшеничного шёлка, до деревянных браслетов на прозрачных запястьях. - Что у тебя с волосами? - против желания, по часовой стрелке их сближения на один ноль ноль - когда все пьяны и честны. Сейчас полдень, они трезвы - но число совпадает, и все решено. - Покрасила. Не понравилось, - И. дергает плечом, капризно кривит губы, но затем снова улыбается, так много улыбается, как не устала. - Тебе интересно, что со мной. - Вовсе нет, господи, - Н. закатывает темные глаза. Почему голубые порочнее? - Ты мешаешь. Ты пугаешь. - Я твоё помешательство, - И. приближается близко, к противопоказанному уровню забившегося, забитого насмерть ее усилиями сердца. Последнее слово она выдыхает прямо в него, и стук прекращается вовсе.