Он проиграл

— Ну что, Саладин, куда двинем? Они вышли из бара вдвоём, то есть вышел Слава, кое-как отмахнувшись от шумной компании Букера и Вани. Замай предполагал, что тот захочет одиночества после великого противостояния, и навязываться не стал, только похлопал по плечу у барной стойки и сказал что-то, тут же затерявшееся в общем шуме. Денис поймал его сутулый силуэт у выхода и проскочил следом, в свойственной ему манере проигнорировав желающих пообщаться — маленькой птичкой выпорхнул из логова стервятников — и без него разберутся. Слава молчал некоторое время, вглядываясь в ослеплённое фонарями небо, которое совсем недавно роняло звёзды. Они, оказывается, тоже не вечны. — Упала. Ден молчал выжидающе, по карманам распихивал руки, нащупал мятую пачку жвачки и домофонный ключ, который вечно отцеплялся от общей связки и оказывался почему-то в другом кармане. Индивидуалист. — Скажи мне, Ден, — он сделал паузу и достал из рюкзака новую пачку кэмела, пошуршал обёрткой, — сколько раз достаточно хоть в чём-нибудь проебаться, чтобы от тебя потом живого места не оставили? Ветер подхватил белёсый дымок и заигрался, Слава стряхнул пепел так, что сигарета погасла. Снова чиркнула зажигалка. — Иногда хватает одного, — осторожно сказал Ден, прикидывая, о каком из двух возможных «проебаться» говорил Слава. О своём полчаса назад оппоненте или всё-таки о Саше. Тот ухмыльнулся и повертел сигарету в пальцах. — Если хочешь поговорить, можем пойти ко мне, — неожиданно выдал, передёрнув плечами. Коварный холодок летнего вечера подобрался потихоньку и укусил за пальцы. В образовавшейся тишине он вдруг принялся вспоминать, в каком виде оставил сегодня утром своё жилище: заправил ли кровать, отнёс ли в ванную грязные вещи, холмиком пристроившиеся у кровати ещё неделю назад, вытер ли со стола... Ден, очнись, не подружку на ужин зовёшь. — Блять. Пошли до меня. Слава не спорил. Поправил лямки на рюкзаке, отключил телефон. Шли молча, для вида перебрасываясь нейтральными шутками, о завершившемся этим вечером событии не проронили ни слова — будет ещё время. Возле самого дома Слава опять закурил, на ходу спрятал зажигалку в задний карман джинсов — синим сверкнула кошечка. Для Сашиных зажигалок в доме Славы была почти что отдельная полка — самая верхняя в том небольшом комоде, который стоял в прихожей. Там ещё были резинки для волос, пара разноцветных блокнотов и ручек, но больше всего было зажигалок. Сама она не курила, но зажигалка, как оказалось, чуть ли не самая полезная вещь в доме: подпалить расползающиеся ленты на самодельном блокноте, зажигать свечи и благовония, в конце концов просто коллекционировать. Слава говорил, что зажигалки не оказывалось под рукой, когда нужно было ею воспользоваться, и покупалась новая, а старая позже извлекалась из щелей между мебелью и стенами, из карманов только что выстиранного белья. Теперь зажигалка всегда была под рукой, но новые покупались просто по привычке, а позже из желания найти покрасивее, поинтереснее. Слава говорил, что он спокоен за район в случае внезапного отключения электроэнергии, что это их совместный бесценный вклад в общество. Но Саша съехала. Съехала со всеми её блокнотами, фотоаппаратными линзами, ароматными коробками чая, кружевными трусиками и, конечно, зажигалками. Эту, видимо, Слава откопал на дне своего древнего рюкзака. Добраться до квартиры они молча решили пешком, и Денис, слыша позади шаги и сбитое дыхание, вдруг вспомнил, как они первый раз перешли черту. *** Ден заявился к нему под вечер, голодный и вымотанный какой-то важной беготнёй. Вообще-то Славина квартира была последним местом, где ему хотелось бы оказаться, но ответственность, чёрт бы её побрал. Надо было убедиться, что тот не сдох с голоду и от отсутствия дневного света в своей квартирке, что он будет в состоянии хотя бы просто явиться в назначенное место в назначенный день. На самом деле это было только половиной причины, главное — Ден чувствовал себя участником их драмы, отчасти виноватым, потому что в момент, когда Слава должен был успокаивать Сашу и просить её не плакать, он сидел у Дена на кухне и то заходился смехом, то проклинал всё на свете, включая предстоящий батл. — Я ебал, Ден, — говорил и расплёскивал кофе, который минуту назад сосредоточенно выскребался со дна банки хозяином квартиры. Слава говорил и говорил, а Ден только слушал и кивал, обвешанный мокрыми после душа полотенцами, как китайский болванчик. Так было пару раз, пока в один прекрасный день Кефал не вернулся в опустевшее жилище, откуда его Прокрида упорхнула, едва разбросав по сумкам последние зажигалки. Ключи оставила в почтовом ящике, бюстгальтер с синими рюшами — на балконе. Слава сел на низкий пуфик в коридоре и считал, сколько раз отстучит секундная стрелка, прежде чем он до конца сообразит, что именно произошло. Ден заявился к нему под вечер, воровато нажал на кнопку звонка — с таким видом, как будто за дверью вдруг окажется Саша со всеми её зажигалками, и они вместе скажут Дену, что тот виноват. Но дверь открыл Слава, уже привычно уставший, с синими пятнами под глазами и поджатыми губами. Молча пропустил внутрь, завернулся в какой-то смешной жёлтый плед и пошёл ставить чайник. Денис проследовал в комнату, решив, что не стоит налетать с вопросами, когда человек разливает по чашкам кипяток, забрался в удобное кресло с развешанными на нём футболками и уставился в светящийся монитор. «...и больше никогда не сунусь самке в вагину...» Нестерпимо хотелось пошутить, но он прикусил язык, прикинув, что такая возможность сегодня ещё представится. Пыль с журнального столика никто, конечно же, стирать не стал — чашки встали поверх тонкого серого слоя, прочертив два небольших кружка. — Чай с липой, — сказал Слава куда-то в сторону, Денис многозначительно кивнул. Чай с липой оказался всего лишь неловким стартом, медленным и осторожным, перед стремительным пивным рывком, а дальше — пьяные разговоры и комната в сизом дыму. — Слав, чё за тема такая с самками? Настрой на светлое будущее? Пепел падал на жёлтый плед, Слава стирал его локтем и скалил зубы. «Ага,» — говорил. Ден крутил в руках блистер с довольно крупными таблетками, ему сказали, что всё в порядке, что ничего от них не меняется, что всё это уже опробовано. Прежде чем он бежал на балкон, чтобы дать лёгким свободу — в комнате слишком накурено и слишком спёртый воздух — прошёл один бесконечный разговор, два пьяных чтения пробных строк к раунду и, соответственно, пьяные слушания. Ему было хорошо и хотелось зимы, щекой он прижался к прохладному стеклу, как в детстве, когда лежал в больнице и выглядывал маму — сетка с оранжевым на белых от снега тропинках. Зима была хороша, но и лето, наверное, было не хуже; наверное, всё зависело от того, как его проводить. Слава подошёл незаметно, носом коснулся шеи, разогнал по спине мурашки, и Денис замер, будто разом отключились все суставы, и только кровавый мешочек сердца нервно пульсировал. — Это насчёт будущего, Ден. А дальше Ден не понимал ничего. Слава прижимался сзади, горячо целовал шею и абсолютно беспардонно лез в штаны. Самое ужасное, что до дрожи в коленях хотелось продолжить, хотелось слить ему в руку, рот, да хотя бы просто на пол, но только избавиться от этого чувства поскорее, только чтобы Слава был к этому причастен. Хотелось продолжить то, за что после в глаза будет стыдно смотреть даже своему отражению, о чём никогда нельзя будет вспоминать или говорить. У него холодные длинные пальцы... Тогда не случилось ничего, кроме мокрых поцелуев со вкусом пива и Славиного отчаяния, но Ден с тех пор частенько думал о том, как далеко можно зайти и стоит ли оно того. *** Квартира Дениса была немного больше той, в которой жил Слава, и более светлой. На окнах не шторы — полупрозрачные занавески, с лиловой отделкой на тех, что в комнате, и с коричневой в кухне. Это сестра постаралась — говорил Ден и пожимал плечами. Славе нравилась эта квартира из-за уюта её светлых стен, из-за хозяина, пропускавшего внутрь с обречённым «бля, Слава, опять нажрался». Ему нравилось тонуть ступнями в пушистом ковре комнаты, светить в кухне холодильником по ночам и спать на второй половине кровати или в мягком кресле с накинутым на него покрывалом. В этой квартире было хорошо, потому что хозяин всегда абсолютно точно знал, что ему, Славе, хотелось в определённый момент: молчал, когда Слава хотел помолчать, и спрашивал, когда тому хотелось говорить. Они вполне уживались, и Слава пару раз с усмешкой думал о том, каково это — жить с мужчиной. Он представлял неловкое утро в ванной с зубными щетками и разводами пасты на футболке, представлял пустой холодильник и грязные вещи на гладильной доске заместо чистых, выглаженных и скрипящих. Картина вырисовывалась довольно унылая, потому что Слава представлял его подобным себе, но Денис был другим. Денис основательно убирался раз в месяц, изредка добираясь до полок с методичками по отечественной истории и комиксами, и, недовольно скривившись, стирал с них пыль мыльной тряпкой. По выходным он обычно просто забрасывал вещи в стирку и пылесосил. Слава убирался лишь тогда, когда было настроение, в оставшееся время сваливал вещи в кучу и распихивал по освободившимся после Сашиного отъезда шкафам. После бытовых вещей представлялись более радостные — человеческие. Саша, к примеру, сворачивалась в клубок у стены, любила разговаривать, пока не уснёт, и когда Слава, спрятав маленькую ступню в ладонях, целовал её у подъёма, чуть ниже косточки. Ден наверняка этого не любил, Слава точно знал это, а после того, как представил себя целующим ступни Дена, истерично закатывался и слал к чёрту все размышления. «Не узнаешь, пока не попробуешь». Денис предложил ему пройти и бросил ключи на низкую тумбу. Верхний свет зажигать не стали — щёлкнул у кровати плоский светильник, окрасив комнату прозрачным голубым. С другой стороны кровати стоял низенький столик, Слава сел на пол рядом с ним. — Мы сегодня бухаем или как? — голос у хозяина квартиры отчего-то сделался хриплым. — Только не в говно, Ден. Настроение не то. Ден пожал плечами и принёс виски. — Твою налево, Слава, льда нет. Будем ждать? Слава махнул рукой, мол, и так сойдёт, Ден, давай быстрее. И Ден разлил по стаканам, пошуршал обёрткой горького шоколада, на который Слава смотрел как-то странно. Слава вообще вёл себя странно, и Денис, вроде, понимал, почему, но хотелось спросить. Очевидно, что он радовался своему успеху, но было что-то ещё, что не давало расслабиться и поддаться эйфории, которая обычно заставляла его зависать на вписках и выдавать нелепые тосты. Неужели он был недоволен собой? Нет, скорее он был недоволен Мироном, от которого ждал больше, чем бесконечное нарушение личного пространства и рассуждения о литературных гениях. Его злило то, что Жид охотно демонстрировал весь вечер: пренебрежение и снисхождение — его скептическое отношение к противнику, нелепому и недостойному. К этому батлу Слава готовился чуть ли не всю свою рэперскую (ха) жизнь, а получил бутафорию — картонную медальку, которую сам мессия добровольно отдал ему в руки с отеческой улыбкой, мол, держи, малец, только не кричи больше. Даже проиграв Мирон выглядел победителем, а Слава просто стал тем, кому повезло, на кого не было времени и не хватило запала. Его это не злило, скорее выбивало из равновесия. Ден разглядывал его в тусклых голубоватых отблесках: профиль с застывшей ухмылкой на влажных губах, потемневшие стрелки ресниц и худые пальцы. Движения — слишком резкие для разбавленной хмелем ленивой атмосферы ночи, голос — слишком громкий. Всё это было неправильным, чем-то неподходящим к месту, и Ден предложил выпить ещё. Слава размял шею, вытянул ноги, а потом уставился на него жуткими в этом свете глазами. — Тебе же тогда понравилось? Денис опрокинул стакан и поморщился. Хотелось послать нахер, а потом наброситься, повалить на лопатки и вцепиться зубами в глотку, потому что Слава всё это время знал, о чём думал Ден, и, наверняка, думал об этом сам. Думал, как и в каких позах будет иметь его, что будет говорить до, во время и после того безобразия, которое они обязательно натворят. Знал, что натворят. Очень хотелось разочаровать его, сказать, что Слава попутал, но Денис просто выдохнул: — Да. И этого было достаточно, чтобы прохладными пальцами вцепились в плечи, сминая футболку, чтобы не давали дышать и кусали шею, чтобы доводили до состояния безумия, в котором себя от него — не оторвать и не отличить, чтобы в одно, живое и задыхающееся. Когда зубы вцепились в плечо, Ден немного пришёл в себя и схватил его за горло. Не раздевались — боролись, путая руки и встречаясь лбами, скользили на любимом Славином ковре и нервничали, Ден — чуть сильнее. У Славы на плечах и груди родинки — тёмные точки на белом теле, за которые Денис зацепился взглядом, когда Слава накрыл его член горячим ртом, одновременно пытаясь вылезти из джинсов. Дальше — мучительное возбуждение, растянутое бесконечными движениями мокрого рта вверх-вниз по стволу. Ден извивался и покрылся прозрачными бисеринками пота — стало легче. — Смотри-ка, — вдруг сказал Слава, отстранившись, — даже смазка есть. Завтра поблагодаришь. От его тона Денис почти заскрипел зубами, потому что — вот же сука! И спросил случайно, и смазку случайно нашёл в рюкзаке. Ден надеялся, что чёртов рюкзак не припас для него ещё какой-нибудь сюрприз, скажем, огромного вибратора с пультом, случайно залетевшего в него из соседнего секс-шопа. Ужас. Хозяин магического портфеля готовил его, кажется, целую вечность, и Ден, закрывший глаза, успел совсем привыкнуть и даже расслабиться, пока не потянуло наверх. Слава сидел на кровати, и Ден глядел на него снизу-вверх мутными глазами, на его покрытый латексом член и белые ноги. Мгновением позже Ден обнимал его, сидя на коленях, чувствуя в себе горячее и скользкое. Слышал его голос, но не понимал, что он говорит, потому что внутри него самого было слишком много и временами слишком больно — острые вспышки стёртого в порошок наслаждения. Руками цеплялся за плечи, глазами — за синий надорванный квадратик презерватива. Позже слышал рвущееся к нему откуда-то издалека «расслабься» и расслаблялся. Ему так казалось. — Ден, я так порву тебя, ну же. Слава приподнимал его, скользил внутри и целовал взмокший лоб, пока окончательно не забылся. — Я же трахнул его. Дыхание, за которым Денис следил всё это время с целью расслабиться, предательски сбилось, обдало жаром. — Я трахнул его, Ден. Прострелило наслаждением, и Ден выгнулся от пущенного под рёбра электричества, чтобы уйти, дать телу передохнуть, но Слава, не останавливался, держал его под спину двумя руками и был ещё глубже. — Натягивал, драл прямо в глотку и спускал. Он не знал, куда деть руки — ласкать себя, чтобы закончить эту невыносимую пытку болью, потом и электрическим наслаждением, или отдаться целиком, зарывшись пальцами в его волосы. Выбрал второе, позволив брать себя быстро и глубоко. — И он был жалок в своих попытках выглядеть круто. Ему понравилось. Денис заорал, отвлекаясь на резкую боль прихваченной зубами шеи и задрожал — Слава вдруг стал всем: проникал в него, дрочил ему, губами проходился там, где недавно сжимал зубы. И было хорошо. — Он проиграл. И наступило опустошение. Как будто упал на финише, запутавшись в длинной ленте, задыхающийся, скованный судорогами, на мгновение ослепший. Выплеснулось горячее, забрав последние силы, сделало ватным. Потом тело почувствовало холод простыни, и Ден смотрел, как Слава заканчивает рукой, бросив на пол презерватив. Он проиграл. Слава ещё спал, и чайник свистел почти оглушительно, оглушительно скрипели половицы и двери — квартира просыпалась вместе с хозяином и была негостеприимна. Думалось после пробуждения просто отвратно, и Денис насыпал в кружку кофе — как всегда остатки со дна банки — оставил немного и для Славы. За окном плыл сероватый туман, соседние многоэтажки озлобленно смотрели пустыми окнами, щетинились антеннами. — Он проиграл, — сказал Ден сам себе и задумчиво уставился в стену. В спальне окутанный пледами Слава думал о том, что так и не узнал, понравится ли Денису, если поцеловать его стопу у подъёма, чуть ниже косточки.