Темно-алая кровь по твоим губам, По твоим щекам,никому не отдам... Сектор газа - Тёмно-алая кровь.
*** Италия. Остров Сицилия, Палермо. ***
Тонкие губы зажали между собой горлышко бурбона. В этом баре расположенным в Палермо, на острове Сицилия все мертвы. Ему смотреть на себя становится тошно. Он пожал между делом плечами, словно бы отмахиваясь от всего этого кровавого зрелища, в конце концов, это ведь не его проблема. Это проблема сильного зверя, которого он не может контролировать внутри себя. После сжался ещё сильнее, нахмурился, насупившись и отвергая всякие чувства: все же, это его и ничьё больше. Это его проблема. Это он сейчас вдали от дочери, скитается по миру заполняя его кровью. Алой, густой, с металлическим привкусом. — Что? Он слышит позади себя голос напуганной официантки. Пускай глаза давно затянула белая поволока страха. Ему наплевать и он отвернулся от нее, утыкаясь взглядом в размазанное кровью пятно. Он пьян. Ему наплевать. — Эй, козел, ты слышишь меня или нет, черт?! Кто ты такой? — ткнула маленьким своим кулачком его в плечо — невесомо так, но ощутимо, любое ее прикосновение. — Ты оглох? — Отвали, — досадливо протянул Майклсон, потягивая виски. Усмехнулся своим мыслям: про этого козла он знал слишком много, и, по правде говоря, этот козел и есть сам Клаус Майклсон. — Ты убил их всех… — девушка запнулась, сводя брови над затуманенными глазами, будучи единственным живым человеком. — Отвали, хотя думала ли о том, что монстры живут среди нас? Монстры реальны и они проливают кровь. Можешь верить, а можешь не верить, — бешеный взгляд Клауса, когда он встаёт с барного стула. Клаус Майклсон сжимает в окровавленных пальцах бутылку бурбона, но в последний момент решает оставить ее на барной стойке. Клаус Майклсон задумался, хотя в самом деле и не считала, что этому всему есть оправдания. Клаус Майклсон задумался, что во всей этой истории в выигрыше осталась только Хейли. Да, она мать Хоуп и имеет права быть с дочерью и будет, а он вновь страдает и разлучен с Хоуп. В итоге страдает только он. Только он не может приблизиться к Хоуп. А Хейли? Когда она страдала во имя спасения Хоуп? Конечно же она пережила мучительные роды, но в мире рожает не одна женщина, и терпит родовые мучения порой не один раз. Конечно же, Хейли Маршалл могла и не спасать Майклснов, но она долгих пять лет искала спасения для этой семьи. Хейли часть семьи, но « Майклсон» она никогда не станет. Как он допустил вообще, чтобы его родной брат спал с матерью его дочери. Страхом Клауса было то, что Элайджа займет его место в жизни Хоуп. Элайджа знал это, и может именно поэтому, ощущая вину не подходил к племяннице. Оба брата виноваты и допусти это. Клауса нужно было пойти на рискованный шаг. Ему нужно было заколоть Элайджу, а Хейли возможно и ударить, проучить, как следует, чтобы знала свое место. Он только проучил Хейли Маршалл, когда она попыталась отнять у него Хоуп, а мог бы и вообще убить. Только вот даже шлюха и стерва Кетрин Пирс никому не позволила издеваться над ее дочерью и умерла ради нее. Могла сбежать, но приблизилась к смерти ради того, чтобы проститься с Надей. Она умерла ради дочери. Она умерла, но сделала все правильно. — А шлюшка Пирс была права… Ну, вот Клаус Майклсон многое переосмыслил и тот разговор в Маноске на многое открыл ему глаза. Кетрин Пирс открыла ему глаза на то, как он низко пал. Он мог бы убить Кетрин, только вот она, и вправду, любит его брата и спустя столько веков все еще готова пойти на многое ради Элайджи. Она не играет. Он ведь знал, что Элайджа всегда был и будет связан с ним и вампирской-шлюхой Кетрин Пирс. Убей он ее сделает больно брату и ситуация с Джиа повториться, только вот Кетрин гораздо глубже пустила свои корни в сердце Элайджи и Клаусу вряд ли удастся вырвать этот корень из глубины сердца Элайджи. Любовь невозможно убить. Только в этот раз ему придется доверить брата женщине. Доверить сердце и безопасность Элайджи Кетрин Пирс. Он ведь помнит сколько столетий охотился за ней, а она раз за разом побеждала и выскальзывала из его рук. Он не верил, что ее чувства к его брату искренние, что она не использует Элайджу. Ему пришлось поверить, потому что лгунья сказала правду. Ему пришлось смириться и позволить брату решать, когда придет время. Закрыл глаза. Это долбанное чувство надежды, которое он испытывал в последний раз только в миг, когда прощался с Фреей и дочерью. Фрея вселила в его надежду и он верил, что у нее все выйдет и они будут едины. В тот момент он все еще верил. Верил, а теперь, пожалуй, уже было поздно начинать молиться Иисусу или кому там ещё молятся обычно люди. За его плечами столько грехов, отнятых жизней и вряд ли он верит в Бога. Лучше умереть, ведь сейчас смерть для Клауса Майклсона единственный выход. Ему было бы легче принять свою смерть нежели то, что происходит. « Всегда и навечно» — невозможно склеить из пепла. « Навсегда» — из пепла. Теперь все это пепел. Все слова и клятва ничего не значат, все это — горстка пепел, которой Клаус Майклсон может поперхнуться. Шатающейся походкой направляется к и без того перепуганной девушке, которая и так скорчила гримасу, сжимая тонкие пальцы в кулак. — Сдохни! — огрызнулась официантка, не желая больше думать о том, что было или может бы быть. — За тысячу лет своего существования я впервые мечтаю об этом, — заключил Майклсон, но взгляд его изменился, проблеск надежды ускользнул и под его глазам набухли черные венки, радужка глаз отразилась золотым мерцанием в густо-черных зрачках. Пожалуй, именно так и сотни лет назад Клаус убивал невинных и честно говоря, именно этот азартный блеск в, превративший Клауса Майклсона в самого Дьявола, не внушал ей доверия или еще что-либо, но заставил ее замереть и застыть. Всё же этот тип, считающий себя Богом или Дьяволом, королём, мог приковать к себе женский взгляд. Она отшатнулась, а он обнажил белоснежные клыки и воспоминание садануло где-то в груди: Хоуп, семья, « Всегда и навечно.» Приоткрывает, в зловещей усмешке губы, а жертва уже сдерживает последних хриплых и болезненных стонов: словно уже тогда знала, что это конец. Два шага. Шаг за шагом он приближал к ней, ее погибель. Пальцы вновь обожгла холодная, мягкая плоть, теперь уже изувеченная самим Клаусом Майклсоном. На его губах темно-алая кровь жертвы, блеск в глазах потух и он даже не дал ей права на последнее слова, грудь раскрылась в разные стороны словно бутон, в центре которого сердце перестало биться и теперь оно уже в его руках. Запах алкоголя и крови. Но бледное лицо молодой официантки вновь напомнило ему день его смерти и смерти всей его семьи, пока тяжестью вины в широкой мужской ладони грелось ее сердце. Если бы он тогда не потащил Хенрика смотреть на то, как люди обращаются в волков, то они бы сами не обратились в монстров. Финн бы взял в жены Сейдж и у них бы обязательно были красивые сыновья с рыжими волосами, как у матери или дочери с глазами отца. Элайджа взял бы в жены Татию, стал бы хорошем мужем ей и хорошим отцом ее сыну. Он многому смог обучить мальчика, а после обустроили бы жилище, появились общие дети и она ждала бы его с войны, как и положено верной и любящей жене. Сердце Клауса было бы разбито, ведь любимая им женщина выбрала не его, а старшего брата. Правда, Клаус мог бы напиться вина, открыть тихо дверь, чтобы не услышала мать и Майкл, братья и сестры, пойти той дорогой, которой всегда провожал Татию и попытаться убить брата и Татию, даже, если бы в это не поверили, зная, как он привязан к Элайджи, зная, что именно старший брат всегда оберегал его и растил. Мог бы наслаждаться видя алую кровь на губах той, что не выбрала его. Все могло бы совсем по другому, ведь Эстер бы, которая любила своего сына и понимала, как тяжело ему пережить, то, что Татия выбрала не просто другого мужчину, а его родного брата, нашла ему невесту и отправила его в другую деревню. Возможно он бы и открыл свое место для другой девушки, смог бы спокойно жить вместе с ней, взять на руки их первенца, но главное, что окончилась бы тирания и насилие Майкла. Он был бы свободен. Ребекка бы была очень красивой невестой и их мать не оставила бы любимую дочь и выбрала, вместе с Майклом, достойного супруга Ребекки и та стала бы матерью, смогла бы прижать к груди своего ребенка. Кол с его жаждой сражений и крови стал бы достойным и жестоким воинам, как и отец, женился бы со временем. Эстер конечно же, боялась проклятия первенца, своей сестры Далии и может поэтому оттягивала женитьбу Элайджи и замужество Ребекки. Только вот Эстер все равно бы пришлось столкнуться с неизбежностью и проклятием первенца, своей сестрой Далией. Возможно, ей пришлось бы убить Далию. Ей пришлось бы сражаться с сестрой и она бы сражалась, до последней, темно-алой капли крови, на своих губах. Эстер бы сражалась за свою семью. Все могло бы быть иначе и Клаус Майклсон мог многое изменить и он знает это. Все могло бы быть иначе, и каждый из членов его семьи мог быть счастлив. Все могло бы быть иначе, но случилось то, что случилось. Случилось, то, что их мать сделала из вампиров, но монстров они сделали из себя сами. Эстер только желала защитить своих детей и больше не пережить той боли от потери ребенка. Тысячу лет назад на его руках была кровь и он сжимал в руках сердце, только вот это было сердце его матери. Он только не помнит последних слов матери. Ему было наплевать, ведь Клаус узнал страшную правду о том, что Эстер блокировала его силы с помощью кулона в виде птицы. Он не верил в то, что Майкл не его отец, что мать изменила ему с кем-то другим и Клаус — бастард. Ублюдок, ненавистный ублюдок и гнев Майкла может быть оправдан. Если бы не Эстер и ее кулон он мог бы отомстить за себя, сражаться наравне с Майклом, сглатывать алую кровь. Он мог убить того, кто причинил ему столько боли и страданий. Клаус помнит только кровь и страдания. Больше ему Майкл ничего не принес. Ничего, кроме ненависти к нему и себе. Только вот Клаус Майклсон ненавидит обоих родителей. Только вот он лжет всей семье и настраивает всю семью против отца, говоря, что именно Майкл узнав об измене Эстер впал в ярость и вырвал сердце их матери. Эстер и вправду убил ублюдок, только тот, которого она родила и растила, переживала. Ее убил Клаус, а она видимо ждала этого. Ждала, что тот монстр, которого она породила и покончит с ней. Словно чувствовала его приближение и скрип деревянной двери. Чувствовала, что впереди ее ждет тысячелетние мучения, ведь она ощущала и принимала на себя боль и пролитую кровь каждой жертвы ее детей и, в особенности, Никлауса. Он же сохранил тело матери с помощью заклинания и таскал вслед за собой, в гробу. Клаус Майклсон простился со всем светлым, что было в его жизни. Клаус Майклсон погрузился во тьму. Клаус Майклсон сегодня пьян и ему наплевать. Он выбрасывает сердце, которое в своих руках. Расслабляет пальцы рук и выпускает из них сердце, словно это и не человеческий орган вовсе, а прекрасный бутон розы или пиона, который он не желает отдавать никому. Только на его губах темно-алая кровь. Только Клаус Майклсон собственник. Только в его праве проливать темно-алую кровь. Знала бы жертва, какой ублюдок и монстр перед ней, быть может, была бы дерзкой чуть меньше, хотя не сказать, что она пришлась ему по вкусу, он усмехнулся, поворачиваясь к ней и упираясь своим глазами в ее: — Прощай… На губах темно-алая кровь, но ему наплевать. Он возьмет с барной стойки недопитую бутылку бурбона и к утру от этого места останется только пепел. Ветер в лицо. Шаг за шагом он отдаляется от полыхающего, охваченного пламенем бара. Шаг за шагом к саморазрушению. Алкоголь смешается с алой, соленой кровью, с металлическим привкусом, когда его губы коснуться стеклянного горлышка, а его горло обожжет крепкий алкоголь. Клаус Майклсон не помнит, что последние слова его матери: « — Прощай, сын.» Клаус Майклсон простился со всем, что заставляло его оборачиваться к свету. Ему не страшно. Теперь он отпустил все. Отпустить — это единственный выход. Он отпускает. Теперь он может только оставить самому себе прощальную записку. Люди ведь оставляют записку, когда решают покончить с собой.Клаус оставляет себе записку:
« Прощай, Клаус Майклсон.»
Клаус Майклсон убил вновь и кровь на его руках, губах. Клаус Майклсон пьян и ему наплевать.