Три года счастья. Так мало.

Все переломано. Хоуп остается сделать только шаг, чтобы положить цветы на могильную плиту, которая гласит: » Хейли Маршалл. Любящая мать. Любимая и мудрая женщина. Королева. Сейчас в лучшем месте.» Хоуп захлебывается собственными слезами и боль постепенно уничтожает ее изнутри. Кетрин остается только положить на свежую могилу белые лилии ведь не зря же эти цветы считались символом королей. Белые лилии для почившей королевы. Не думала же Кетрин Пирс, что эта история закончится хорошо и Элайджа будет ее навечно. Счастливы вечно, а вечность это очень — очень долго. Кетрин готова сыграть. Кетрин Пирс готова вновь сражаться до самого конца. У Хоуп болит сердце, она в истерике, но Кетрин Пирс наплевать. Кетрин Пирс чувствует себя никак и это лучшая погода для нее, если она не ощущает ни жары, ни холода, ни ветра, ни дождя. Лучшее для нее — это ничего не чувствовать и это идеально для нее. Хоуп не чувствует: ни ненависти, ни злости, ни, даже легкого, раздражения. Ничего. Ничего. Она замкнулась в себе и ничего не чувствует после смерти матери. Все вокруг ей кажется фоновым, а люди и вовсе не настоящими. Единственное ее чувства — ничего. И с этим «ничего», казалось бы, можно жить, но… Ведь проблемы только в ее голове. Ее мать тлела на ее глазах и пережить это сложно, но Хоуп должна. Она бы спрыгнула с обрыва, разбилась о камни и плевать, что семье будет больно и что будут говорить. Она бы так и сделала, чтобы ей не было больно и за спиной выросли белые крылья, которые даровали бы ей такую желанную свободу, но единственное «но», удерживающее на краю обрыва Хоуп Майклсон каждый раз, когда пятки почти соскальзывали -это любовь. Будто мягкие светлые крылья обхватывали все тело и тянули назад с огромной силой, ведь именно любовь удерживает нас в этом мире и заставляет видеть свет, даже во тьме.Но факт оставался фактом — от «совсем ничего' ее удерживало только это «но». Удерживало. Когда-то. А сейчас отпустило. И крылья больше не давят на грудную клетку и без того изуродованную синяками от уколов Фреи, ведь та пыталась накачать ее успокоительными травами, перед церемонией прощания. Но боль нужно пережить, ощутить то, как она ломает каждую кость, как ты харкаешь собственной кровью, как роешь себе могилу и ничего не можешь с этом поделать. Пустота. Вечность. Точка невозврата. Ты умираешь, зарываешься под землю до того момента, пока не поймешь, что пришло время убить всех тех, кто пытался вернуть тебя в могилу. Клаус Майкосон прекрасно понимает, что в этой свежей могиле покоится не только Хейли, но и часть души и сердца их дочери. Это не счастливая история и после продолжительного вздоха, подойдя к дочери и крепко сжав ее ладонь в своей он говорит. Впервые говорит тихо и медленно. — То была война. А единственное преступление на войне — проиграть. На войне проливается кровь. На войне есть жертвы. Сегодня Хейли Маршалл — мать моей дочери стала жертвой на этой войне. Эта жертва не будет напрасной или забытой. Всякий влюбленный слегка ненормален. Любовь вообще безумна. Это некая форма социально принятого сумасшествия. Теперь навсегда. Выдержать. Впитать боль, которая уничтожает изнутри его дочь. Боль, которая тонкими иглами пронзает каждую внутренность Хоуп. Ведь только оказавшись в шкуре дочери он сможет узнать что она чувствует и как уничтожает пустота изнутри. Каждый секрет, что тихо затаился в сердце. Возможно, только познав эту боль, безостановочно поглощающую ее почерневшее от бесконечных страданий сердце, Хоуп будет готова все переосмыслить и показать, в первую очередь себе, каково это на самом деле — жить. Или же т сдаться и день за днём, разлагаться изнутри и позволить боли расколоть сердце на осколки. Раз за разом, опускаться на самое дно, где уже точно нет другого выхода, кроме как осознать и сказать самой себе: » Этого ты хочешь, Хоуп Майклсон? Сдохнуть. Позволить боли уничтожить тебя. Что ж, вперёд. Я даже пожелаю тебе удачи. Давай же, делай с моим разумом всё что захочешь. Коверкай мои мысли как пожелаешь. У меня лишь одна осталась просьба. Помоги самой себе, выбери другой путь, пока не поздно и в конечном итоге выкрутиться. Пожалуйста. Спаси себя. Спаси свою душу.» Спасти себя можем только мы сами. Помочь утопающему может только он сам. Клаус Майклсон понимает это, впрочем как и его дочь. Хоуп выросла и дьявольский огонек в глазах явно унаследовала от него. Правда, сейчас ее глаза наполнены слезами. Клаус Майклсон понимает, что Хоуп может спасти себя сама, но если будет нужно, то он станет спасительным кругом для нее, вытащит из этого омута. Наступают черные дни. Тяжелый вздох. Свежая могила. Свежие цветы. У Элайджи Майклсона пересохло в горле, а глаза мокрые от слез. И что он может в таком состоянии? Перед кем он виноват? Когда он утратил надежду? Он плохо видит и похороны, ведь не праздник. Сейчас даже шепот кажется ему громкой музыкой. Сейчас ему нужно выдохнуть, набраться сил и сказать, но Элайджа Майклсон просто замер. Он не может забыть улыбку Хейли, ее запах, но тень Кетрин будет преследовать его ведь он посмел любить ту, у которой черное сердце. — Хейли Маршалл была и всегда будет частью семьи Майклсонов. Она всегда будет светом, во тьме. Хейли Маршалл никогда не будет забыта. Хейли Маршалл была и будет матерью, сильной женщиной и королевой. Она навсегда будет светом в наших сердцах. Теперь навсегда. Легкий хлопок по плечу и Ребекка смотрит на брата, не с жалостью, как можно подумать, а с пониманием. — Хейли прекрасная подруга, мать и человек. Я смотрела на нее порой думала: » Как можно столько вынести?» Я вынесла не меньше. Но я поняла, что мы девушки должны держаться вместе. Я буду держаться за свою племянницу и защищать ее до конца. Теперь на вечно. Теперь Хейли Маршалл навсегда останется в наших сердцах. *** Нади трудно дышать от одного лишь осознания, что какой-то сопливый мальчишка, который не смеет приказывать ей. Но Адам вынужден следить за ней, после того, как Винсент покинул особняк Майклсонов. Коул остался, ведь ему куда важнее быть с Давиной и сыном, чем идти на похороны Хейли. Наблюдать за спящем в постели сыном и рыдающей, прижимающей к себе Хенрика Давина хуже яда, кола из белого дуба в самое сердце. Это отравляет похуже, разъедая всё внутри с шипящим звуком плавящегося сердца, что должно было бы уже быть мертво давным-давно. Но Колу Майклсону не все равно, как могло показаться. Вздох. Поцелуй в макушку. Кол знает, что Давине тяжело, но со временем станет легче. Время заставит забыть. Время сотрет всю боль. Со временем станет легче. Коул Майклсон точно знает это, ведь время стирает все, уносит, словно пещная буря в пустыни, которая уносит пески. В Коле Майклсоне до этого был всегл один лучик света, одна светлая искра, напоминающая ему, что стоит стать лучше — сын и Давина. Вот только этот лучик не освещает путь во тьме. Кол ощущает невольно как теряет контроль над собой, становясь ещё более раздражительным и свирепым. Эта жажда и желание просто разорвать любого прохожего. Просто не сдерживать зверя внутри, разрывая клыками и всё, что под руку ему в этот час попадётся. Вот только Давина не позволит ему даже напиться, ведь она заботится о нем и он привык к этому. И когда он спускается в кухню, то находит на кухонном столе чашку с крепким чёрным кофе без сахара, вкус которого у Давины всегда вызывал нахмуренный мило носик и ворчания по поводу отвратного привкуса. Его ведьмочка любит ведь лишь кофе с молоком и тосты с малиновым джемом, который всегда слизывает языком с губ, прикрывая на миг глаза от удовольствия. Это её традиция по утрам, пока Хенрик еще не проснулся. Его же традиция — ненавидеть самого себя за то, что он монстр и она теперь тоже монстр. Тот, кого она любит монстр и Давина тоже монстр и это было ее решением. Это был ее выбор во имя любви. Это был ее выбор и теперь она несет этот крест. Коулу по началу самому было тошно от осознания того, что она монстр. Он ведь всегда хотел прижаться губами к её губам несдержанно, вместо того, чтобы оставлять извечно целомудренный поцелуй на щеке или на лбу, задыхаясь попросту вмиг от бушующих эмоций и ощущая всё острее, когда она улыбается ему мягко, прижимаясь теснее и обнимая крепко-крепко, шепча, что любит. А ему так хочется сказать, что она совсем не знает, сколь сильно любит он её в ответ. Всецело и безумно, что хочется вырвать себе сердце из груди. Любовь ведь всегда требует жертв. Любовь синоним такого слова, как боль. И всё же, со временем ему становится чуть легче, демоны не бушуют так сильно, а стихают ненадолго под взглядом его возлюбленной. Давина Клер пропитанна запахом жасмина и малины. Он действительно скучал все эти годы. А ещё жаждет всё сильнее и сильнее прижать её к себе. И до помутнения в глазах жаждет услышать её стон, почувствовать губами биение её сердца, прижавшись в ласковом поцелуе к аккуратной груди. Каждый раз когда Давина улыбается ему, когда касается тонкими пальчиками его кожи, его потряхивает и он неизменно отводит тут же взгляд или отступает на шаг, не смея попросту омрачить своим ужасным порывом столь ее — светлую. Но вот спойлер — Давина погружена во тьму. Она старается придерживаться света только вот к тьме тянутся даже самые светлые сердца и это факт. Давина боится тьмы и поэтому тянется к свету, хватается за все возможные ускользающие лучики света. Только её общество помогает успокоить темную душу Коула и потому оставив спящего сына в комнате держит ее за руку и вновь спускается по деревянным ступенькам в очередное, заходя в небольшую, но такую уютную, кухню и застывает тут же, видя Керолайн, которая сидит за столом, которая смахивает слезы и видя, по глазам, как счастливы Кол и Давина вынуждена натянуть улыбку и предложить чай или что-нибудь покрепче. Даже в темные времена стоит искать свет. Ведь тьма не будет длиться вечно и Керолайн, как и Давина верит и сражается за силы света. — Здравствуй Коул, Давина. Кофе? Чай? Можно кофе с коньяком. В ответ на эти слова первородный лишь кивает угрюмо, сжимая пальцы в кулаки, садясь за стол. — Колу коньяк, а я выпью с тобой латте и венские вафли с моей любимой малиной и ты просто чудо. — Можно просто Керолайн. — Давина. *** Жаль, что Киллен отказалась идти с Фреей на церимонию прощания с Хейли Маршалл. В тяжелые моменты влюбленные ведь должны поддерживать друг друга. Просто сейчас пользы от Киллен больше в особняке, чем на кладбище. Фрея не нуждается в утешении, ведь старшая Майклсон не нуждается, а вот, чтобы Киллен присмотрела за домом в ее отсутствие и Надей Петровой это будет намного полезнее, ведь старшая доверяет только своей девушке. Красивая, блеск в глазах, нога заброшена за ногу и чем больше волчица смотрит на Петрову, тем больше понимает, что она копия своей матери — холодная, эгоистичная и самовлюблённая стерва, которой плевать на все. К горлу Киллен подступает ком и ей кажется, что Надя восседает на троне. — Так и будем играть в молчанку? Я ненавижу тишину… — Можем выпить чая? Керолайн на кухне с Колом и Давиной. — Думаю, что сейчас не время для чая. Сейчас не время разбираться кто хороший, а кто плохой. Сейчас не время… — Я надеялась, что ты будешь более дружелюбной. — Я надеялась, что меня не будут держать в этом особняке заклинанием. Так, все еще желаешь выпить чай? *** Под толстой подошвой грязь, будто специально воссоздавая какую-то преграду перед ней, только бы она не шла навстречу этой глупой неизвестности. Будто говоря, что Кетрин Пирс втоптала себя в грязь. Как ей жить дальше? Как жить осознавая, что она должна жить без любви. Теперь ее никто не спасет. Ветер отчаянно ревёт в её ушах, нашёптывая ей нечто непонятное, нечто не поддющеся разумному объяснению и логики. Предчувствие. У Кетрин Пирс внешность ангела и разум стервы. Для нее победить — дело принципа. Та, кто могла разорвать на части при этом делая маникюр просто сдалась. Она знает цену победы и горечь поражения. Неужели ее глаза мокрые от слез? Та, что всегда получала желаемое проиграла. Она хладнокровна, но сейчас ее бросает в пот. Сейчас она видит тень, которая следит за ней и не собирается уступать. В смешной попытке сделать её зрение расплывчатым. Неужели ее преследует тень? Но чья это тень? В любом случае она самоуверенна и ее не одолеть. Но первыми падают всегда те, кто слишком самоуверен. Руки в кулак, собрана и зла. Не впервые стоять лицом к врагу. Не впервые сражаться. А страшный холод обдаёт её лицо режущими кожу тонкими лезвиями, словно насильно перекрывая ей дорогу. Но разве же её это когда-нибудь волновало? Разве же она когда-нибудь верила в мощь самой царицы Судьбы? Конечно же, нет. Она никогда не была создана для того, чтобы её запирали в золотой клетке или того, чтобы она делала то, что ей прикажут. Стерва никогда не боялась кары небесной и прочей суеверной ерунды. Она и так стала королевой Ада. — Кажется, сегодня кто-то проиграет, — шепчет кто-то в ухо — Останься ты с Элайджей. Но похоже, это мало кого заботит и, а особенности его. Тень явно желала видеть ее поражение. Кто — то явно желал увидеть ее поражение. Тот, кто самонадеян всегда падает первым. Вот Кетрин Пирс и упала, на колени, ощущая резкую боль. Сердце рвётся на свободу при виде улыбающейся шатенки, которая отнимает ее силы и внутри ее испепеляет вербена. Брюнетка уверенно смотрит в ее глаза на Пирс, которая улыбается ей в ответ, почти сразу же молчаливо извиняясь за никудышную реакцию на встречу с ней. Ее все равно не запугают, но она знает кто перед ней и это не месть, а сведенный счет. Ведь ей ли привыкать на повторные знакомства, когда единственное, что ты делаешь по жизни, это убегаешь. Убегаешь от непрерывно повторяющихся лиц, которые наверняка могут запомнить её собственные черты, что ей совсем не на руку. Убегаешь от времени. Убегаешь от каждого прохожего, встречающегося на её пути с одной единственной мыслью » Бежать» Она остерегалась таких встреч, боялась их. Потому как такие знакомства только напоминали ей о том, что она — никто. Она была рождена милой крестьянской девушкой Катериной, а стала стервой Кетрин Пирс призраком, прятавшимся по теням всю свою жизнь. Она была рождена самым настоящим оружием, со временем наученным разрушать абсолютно всё вокруг себя. — Антуанетта. Приятно встретить вас вновь. — Кетрин Пирс. Взаимно. Тени не исчезают. Теней прошлого стоит прямо перед ней. Но каково это дать бой тени? Это равносильно тому, что сражаться самой с собой?