***
Когда Эрик вошел в палату с пакетом яблок, Чарльз с облегчением выдохнул. — Спасибо, что не эти чертовы цветы. Эрик покосился в мусорную корзину, куда были засунуты все принесенные учениками Ксавье букеты, торча наружу жалкими обрезанными стеблями. — Я рад, что ты больше не чувствуешь себя чертополохом, — он усмехнулся, высыпав фрукты в вазу, и сел на стоящий у постели стул. Отдельная палата, телевизор, новомодная кровать, в которой разве что функция вибромассажа отсутствовала, — Хэнк позаботился о том, чтобы профессор выздоравливал в лучших условиях. А новые ученики уже навестили любимого учителя, натащив вонючих цветочных букетов, которые Ксавье попросил медсестру выбросить при первом же удобном случае. Эрик пришел последним. Большую часть трубок из Чарльза уже вытащили, и он выглядел гораздо лучше, чем несколько дней назад, когда его провозили на каталке из операционной в стационарный блок. Веснушки ярко выделялись на бледном лице, растрепанные волосы чернели на белой подушке, и из-под больничной рубахи выглядывали бинты. — Не напоминай, это было просто ужасно, — губы Чарльза изогнулись в страдальческой улыбке. Сложно представить человека, которому могло бы понравиться пережитое. — Как ты себя чувствуешь? Эрик сидел на стуле расслабленно, но его напряженность и волнение проникали через ментальные щиты, сливаясь с чужим током крови, в такт пульсу вторя на мысленной частоте: «как ты — как ты — как ты». Хотелось укрыться от чужих эмоций, но затуманенный лекарствами мозг с трудом удерживал границы, и Чарльзу оставалось только ответить: — Как будто меня сбил грузовик. О, погоди, кажется, так оно и было… — Водителю повезло, что он скончался на месте. Иначе я бы убил его, — пальцы Эрика сжались, и весь металл в палате завибрировал. Чарльз подавил в себе желание сказать что-то вроде: «Для того, кто сам чуть не убил меня и бросил на пустом пляже, это звучит лицемерно…» Спорить совершенно не хотелось. — Полицейский сказал, что это была случайность. Водитель не справился с управлением, кажется, какая-то поломка. Тут некого винить. Скорая быстро приехала, к счастью. Оба замолчали, думая о том, что было бы, если бы авария случилась чуть дальше от города или Хэнк пострадал бы больше и не смог вызвать скорую сразу. Если бы Эрик не поехал навстречу, почуяв неладное, и не помог вытащить Чарльза из раскореженной машины. Что если бы… Они встретились взглядами. — Эрик… Как ты вообще узнал про растения? — Чарльз хмурился, стараясь не применять телепатию, хотя на кончиках пальцев дрожало намерение скользнуть даром по краю чужого сознания, увидеть воспоминания Эрика о том дне, чтобы дополнить обрывочную картину, которую любезно предоставляла собственная память. Обрывочную, но очень яркую и противную. Глупо, но жуткое поле и состояние пустоты пугали Чарльза больше, чем возможная гибель в аварии. Эрик положил ногу на ногу и скрестил руки на груди, отстраняясь. Взгляд его серых глаз забегал по комнате. — Ты специалист по телепатии, ты мне и скажи — как. Я просто почувствовал, увидел твои мысли и ощущения. Это поле с цветами-мутантами, — он хмыкнул, и Чарльз слабо улыбнулся, не ощущая никакой радости. — Навряд ли они были мутантами… — Не знаю, что это было, но потом я понял, что ты вернулся в больницу и находишься в коридоре. Там была ваза с цветам на посту… — Она разбилась. — Да, и я увидел тебя в воде, краем глаза. Это как… — Эрик покачал головой, не представляя, как описать увиденное. — Когда смотришь прямо — не видно, можно уловить только на периферии. Поэтому я не смотрел в пол. И если ты думаешь, что я знал, что делать, то профессор из тебя так себе, Чарльз. Я просто сделал первое, что пришло в голову. — Попытался достать меня из лужи? — бровь Чарльза изогнулась, и на этот раз он откровенно веселился, хотя от слов Эрика по его спине пробежала стайка пугливых мурашек. — Да, так оно и было. Пришлось объяснять медсестре потом, какого черта я размазываю воду по кафелю. — Думаю, ты с этим справился, друг мой, — Чарльз все же не выдержал, заметив краем телепатии растерянный взгляд молодой девушки и Эрика, с каменным лицом объясняющего, что просто хотел помочь. Он вдруг почувствовал себя совершенно измотанным и медицинскими процедурами, и вереницей посетителей, которые прошли сегодня через его палату, и даже этим коротким разговором. На душе стало чуть легче от мыслей, что в тот момент он был не один и смог удержаться за маяк знакомого голоса, притянувшего его обратно к земле. — Это все последствия клинической смерти. Галлюцинации, порождение умирающего мозга, — он откинулся на подушку, глядя в потолок, стараясь спокойно дышать и расслабить каждую напряженную мышцу тела. Он читал об этих эффектах когда-то. Внетелесное переживание или выход из тела, говоря по-простому. Всего лишь иллюзия, измененное состояние сознание, а если учесть, что он, Чарльз, телепат, то можно сказать, эффект получился вдвойне сюрреалистическим. Хоть исследование проводи методом ситуационного анализа! И как только он придет в себя и вернется в школу, обязательно предложит Хэнку разобраться во всем. Может быть, однажды они станут первопроходцами в изучении клинической смерти у телепатов. Краем глаза Чарльз отметил, что Эрик замер на своем стуле, неотрывно следя за его лицом. — В чем дело? — он повернул к нему только голову, натягивая одеяло повыше, честно готовясь распрощаться и подремать, но Эрик явно хотел сказать что-то еще. Пара секунд звенящей тишины перетекли в кивок и дружескую улыбку, от которой легкость на душе пошла мелкими трещинками. — Отдыхай, Чарльз. Я загляну к тебе в другой раз. Эрик похлопал его по руке через одеяло и, встав со стула, направился прочь. Нет, нельзя его так отпускать! Ладонь сама дернулась к железному бортику кровати. — Эрик? Если это важно, лучше скажи сейчас, — тревога пробралась и в голос, резонируя с чужими чувствами. Он ощущал, как пальцы Эрика легли на ручку двери, напряженно стискивая металл. Легкий сквозняк вздул тонкую занавеску на окне пузырем, наполнив палату тихим шелестом. И медово-сладким запахом полевых трав с улицы… — После того, как я ушел в тот день из больницы, я отправился на поле, где случилась авария. Чарльзу показалось, что кровь остановилась в его сосудах, а сердце на несколько секунд одеревенело от испуга, прежде чем забиться снова. Он комкал пальцами одеяло, стараясь не выдать ничем своего страха перед другом, благо тот продолжал стоять к нему спиной. — В нескольких метрах от дороги и правда есть болото, топь. Я нашел там кое-что. — И что же? — телепатия замерла трусливым кроликом где-то в затылке, не решаясь протянуть свои лапы к Эрику и увидеть то, что он собирался сказать. — Осколки вазы с поста медсестры и одну из лилий, которые в ней стояли. Он обернулся в сторону палаты, чтобы спросить: «Как ты сможешь объяснить это?», но наткнулся на испуганный взгляд. И стало немного стыдно за свою горячность: не все ли равно, что случилось, если Чарльз жив и идет на поправку? Медовый запах щекотал ноздри, мешаясь с холодком страха на спине. Чужого страха. Он выдавил из себя улыбку, неестественную и лживую, как и сами слова: — Не бери в голову, Чарльз. Главное, что все позади. Ксавье кивнул в ответ, и Эрик вышел из палаты, думая о том, что поступил правильно, промолчав. Он скажет Чарльзу позже, что его глаза больше не чисто голубого цвета, но с прожилками зеленого…Часть 1
18 августа 2017 г. в 15:32
Медово-сладкий запах полевых цветов — первое, что почувствовал Чарльз. Он душным облаком опускался на лицо, проникая в рот и нос, оставляя на языке горьковатый привкус. Но прежде, чем открыть глаза, Чарльз вдохнул полной грудью, ощущая, как микроскопическая пыльца оседает на задней стенке глотки и глубоко в легких. Разве можно почувствовать такое? Наверное, можно…
Голубизна неба ослепляла.
Многие люди сравнивали цвет его глаз с лазурной синевой.
«Глупости, — говорил внутри него генетик. — Мутации в гене HERC2, отвечающем за уровень меланина в радужной оболочке!»
«Ты зануда!» — говорила Рейвен.
Как ни назови, а результат один: у них с небом было нечто общее.
Солнца не было видно за макушками высоких полевых трав. Белесые зонтики веха, сочно-желтые соцветия пижмы, бурые метелки вейника чуть колыхались от легкого ветерка.
Он лежал на мягкой травяной подстилке, и жесткие стебли кололи и царапали беззащитную голую шею и щеки. Пальцы сжали пучки прохладной полевицы, ногти скребанули по сырой земле, и Чарльз сел. Желание подняться над медово-сладким парником стало непреодолимо, и он заставил себя встать, сминая босыми ступнями лапы лекарственной ромашки и давно отцветшие розетки одуванчиков.
Поле, огромное, заросшее диким бурьяном, простиралось до самого горизонта во все стороны, куда хватало глаз. Белое, желтое, бурое, синее, малиновое, зеленое — вся летняя палитра красок собралась здесь. Где было это «здесь», Чарльз не знал, но усмехнулся, прикрывая глаза ладонью от слепящего света. Похоже на луг у озера в Вестчестерском особняке, куда они с сестрой ходили гулять каждое лето, пока не уехали в Оксфорд.
Прохлада овеяла горячую кожу под футболкой, и он с наслаждением вдохнул. Запах трав смешался с безвкусием пустого ветра, и Чарльз наслаждался странной гаммой ощущений. Его босые пальцы немного замерзли, но губы горели от жара, а осевшая в легких пыль вызывала зуд, словно комариные укусы.
Мысль о насекомых заставила Чарльза нахмуриться и склонить голову к плечу. Мерный стрекот цикад, кузнечиков и саранчи наполнил воздух, успокаивая однообразием, и он тут же расслабился. Подлетел шмель, громко жужжа, покрутился перед лицом Чарльза и улетел прочь. На ярко-голубом цветке цикория сидела пчела. Под толстыми стеблями борщевика обнаружился муравейник.
Все было на месте, как надо.
И Чарльз просто пошел вперед, позволяя травам расступаться перед ним. Жесткие метелки гладили его по лицу, колючки цеплялись за ткань одежды, комок пуха коснулся щеки, но он смахнул его пальцами. Нельзя было отвлекаться: у него была цель. Идти вперед - туда, где светило белым холодным светом идеально круглое солнце.
Под подошвой пружинил мох, похожий на бархат, и ноги то и дело запутывались в переплетениях вьюна и цепкого подмаренника, но Чарльз упорно продолжал идти. Подталкивал в спину ветер, и в легких так свербило, что хотелось кашлять.
Сейчас бы воды…
Взгляд на синее небо — ни облачка.
Он шагнул не глядя, и колючка чертополоха больно ткнулась в руку, прокалывая кожу до крови.
— Ауч, — Чарльз охнул, зажимая ранку, но его голос увяз в душном воздухе и стрекоте насекомых. Стоило остановиться, и ноги начали утопать в мягкой земле.
Болото?
Грязь засочилась между пальцев, холодная и склизкая, запузырилась под мшистой подстилкой.
Нужно идти вперед быстрее, только увязнуть в топи не хватало. У него были планы, дела… Он с кем-то должен был встретиться, чем-то помочь?
Заросли борщевика не пожелали уступить дорогу, и пришлось голыми руками отодвинуть широкие листья. Кожу тут же обожгло, словно брызнуло кипящее масло, и Чарльз заторопился. Из раны от колючки все еще текла кровь, измазывая предплечье алым.
Метелки и зонтики хлестали его по плечам, все вокруг заполонил пух, и пришлось прикрыть ладонью рот и нос, чтобы не вдохнуть его. В груди все горело, Чарльз закашлялся. Медовый воздух густел, наваливаясь на него вместе со стрекотом насекомых.
С быстрого шага он перешел на бег, оскальзываясь на болотной глине вперемешку с черноземом, отпихивая ладонями стебли трав. Они ломались от его грубых прикосновений, брызгал зеленый полупрозрачный сок, пачкая одежду.
Все равно!
Ему нужно было добраться до края поля, до солнца, ставшего маяком в этой бесконечной сине-цветастой гамме, в которой небо сливалось на горизонте с зеленью. Усики дикого вьюна пытались схватить его за пальцы, но Чарльз был быстрее. Он кашлял и задыхался, не зная, сколько еще сможет продержаться в таком темпе. Вся его одежда была мокрой, с него лил пот, смешиваясь с зеленой кровью растений, с его собственной кровью. Разве могло столько вытечь из царапины?
Краем глаза он отметил бурые пятна на своей футболке. Грудь, живот, бедра — все было в крови или зелени — не разобрать. Но стоило замедлиться, как ноги, грязные по колено, начинала затягивать вязкая земля. В сладость цветочного воздуха просочился тонкий запах болотной гнили: преющей осоки и забродившей ряски.
Нельзя останавливаться! Ни в коем случае!
— Чарльз!
Окрик звоном колокольчика разнесся над полем, и Чарльз встал как вкопанный, резко обернувшись. Пух засорил глаза, и слезы ручьем текли по щекам, но он все равно смог разглядеть силуэт.
Пшеничные локоны, алые губы на еще по-детски округлом личике, голубое летнее платье. Рейвен шла к нему из зарослей осоки и золотарника, обсыпавшего ее кожу желтой пыльцой…
— Рейвен, что ты здесь делаешь? — сквозь кашель он едва мог говорить.
— Ты куда собрался? А как же наша прогулка? — она подходила все ближе, протягивая к нему тонкую, бледную руку, испачканную желтым.
Пчела ползла по ее предплечью, собирая пылинки, не пугаясь человеческого тепла. Или?..
Чарльз стер слезы с глаз, присматриваясь.
— Что с тобой, Чарльз? — губы Рейвен искривились в неестественной восковой улыбке, и взгляд сверкнул васильковым.
— Ты не моя сестра. Что ты такое?
Он пятился, слыша, как грязь чавкает под ногами, но не мог оторвать взгляда от создания, тянущего к нему несуразно длинные руки и двигающегося так неестественно легко сквозь заросли. Может, потому что вместо ног у нее были стебли растений?
— Нет! — он отпихнул протянутую к нему кисть, и то, что притворялось Рейвен, вдруг рассыпалось цветочными лепестками.
Это поле… Этот запах… Эти растения… Все здесь было опасным!
Чарльз развернулся к своему солнцу — белому, холодному, не греющему…
По его губам текла кровь, внутри все горело, разрываясь от боли. Он отпихнул навалившуюся на него фиолетовую стену из тонких стеблей колокольчиков и рванулся вперед.
Так далеко…
Но он должен бежать, несмотря ни на что.
Ветер ударил с новой силой, пригибая траву и пытаясь сбить с ног самого Чарльза. Поднялся вверх рой насекомых, жужжа и стрекоча, забивая уши поднявшимся гулом. От жара и движения воздух вибрировал. Земля разъезжалась под ногами, Чарльз падал, но раз за разом поднимался.
— Чарльз? Куда же ты?..
— Не уходи… Не бросай нас…
— Почему ты убегаешь?
— Тебе нельзя туда, Чарльз!
Они кричали со всех сторон: в шуме ветра, в шорохе травы, в стрекоте крыльев. Чужие голоса отдавались эхом от самого неба, нависая над Чарльзом, пытаясь раздавить его, остановить его.
— Нет-нет-нет, я должен уйти. Я должен!
Он знал их всех. Но разум отказывался подсказывать ответы. Кто они?
Все, что Чарльз понимал: если он прислушается к ним, то никогда не уйдет отсюда. А у него ведь были дела. Он ехал куда-то. На встречу? Кто-то просил его о помощи. Кто-то знакомый и не всегда предсказуемый.
Он бежал, но солнце не приближалось, равнодушно смотря на него с небосвода. Застывшее, холодное, мертвое… Не солнце…
Постойте… Но ведь он… Полгода как в инвалидном кресле. Он не может ходить!
Эта мысль, словно выстрел, ужалила, но не в висок, а в спину. И Чарльз рухнул в грязно-мшистую подстилку, ударяясь локтями и грудью о землю, ломая ребра и ключицу, прокалывая кожу и внутренние органы острыми сухими стеблями насквозь.
Ноги потеряли чувствительность и остались единственной частью тела, которая не болела. Он хотел закричать, но не мог нормально вдохнуть, захлебываясь собственной кровью, не мог встать, наколотый, словно насекомое, на одеревеневшие осколки толстых стволов борщевика и рогоза.
Трава сомкнулась над ним, загораживая свет. Без толку стискивали комья грязи и пожухлого, мертвого мха попавшие в капкан вьюна пальцы. Земля перед его лицом начала наполняться грязной водой, голова горела огнем, и в мутном коричневом отражение Чарльз увидел, как его кожу изнутри прокалывают тонкие стебельки травы. Они проклевывались зелеными ростками из его шеи, лба, груди. Семена и споры, попавшие вместе с воздухом в легкие, разнеслись током крови и дали всходы.
Поле поглощало его снаружи и изнутри, и диск солнца начал гаснуть…
Это конец.
Чарльз прикрыл глаза, не желая смотреть, чувствуя, как из-под век выползают усики мышиного горошка.
Травмы брюшной и грудной полости…
Взрыв на шоссе, идущем через луговые поля…
Эрик просил его о встрече, но Чарльз не доехал…
— Только попробуй умереть, Чарльз!
Он не мог ничего ответить, без сил прижавшись к мокрой, холодной земле.
— Если не хочешь, чтобы я уничтожил все чертово человечество, тебе лучше прийти в себя и бороться, а не сдаваться, как ты любишь делать!
Голос вибрировал под землей мягкими толчками землетрясения, больше успокаивая, чем побуждая к действию. По крайней мере, Чарльз здесь не один.
Все его тело шевелилось, наполненное изнутри сплетением корней и клубней, растущих вверх и вглубь. Природа брала свое, впитывала чужие силы, чтобы вырастить на мертвой плоти новую жизнь.
— Я знаю, что ты меня слышишь. Не делай вид, будто я пустое место.
Стоило ли сопротивляться? Чарльз чувствовал, как становился с полем единым целым. Он слышал, как сок бежал по многочисленным веточкам и стволам, как дышали и выделяли кислород зеленые листья, как зрели сухие семена и как микроскопическая пыльца и споры покидали место своего рождения. И миллионы насекомых касались его одновременно, опыляя, высасывая нектар из его цветков, кусая его тонкие листья и ранясь о его колючки. Он был над землей и под ней, тянул воду из глубины, испарял влагу, наполняя воздух удушливым запахом меда. Он сам был полем — необъятным, огромным, простирающимся до горизонта под небесным куполом.
Чарльз видел их всех там внизу. Они копошились, словно жуки в разворошенной навозной куче. Бегали вокруг горящего грузовика и его раскуроченной машины, смешно дергались, кричали что-то. Чарльз бы хихикнул, если бы мог, но его несло за каретой скорой помощи прочь от цветочного луга.
На этот раз ветер не трепал его волосы. Он сам был ветром, скользящим следом, врывавшимся в распахнутые окна госпиталя запахом цветов, и гнили, и немного бензина. Он касался голов людей ладонью, и они вздрагивали от его прикосновений, смешно таращили глаза и озирались, а потом бежали захлопывать окно. Но было уже поздно! Поздно!
Ваза на посту медсестры — почти увядшие лилии, распространяющие вокруг свой сладкий дурманящий запах.
И Эрик, сидящий напротив, упрямо сжимающий челюсти, стискивающий пальцы на коленях. Он смотрел в одну точку перед собой, бледный и перепачканный в красном. Чарльз не сразу понял, что этот цвет был лишним на его синей рубашке. Синей, как небо над полем. Как глаза самого Чарльза из-за мутации гена HERC2.
Эрик ведь и сам был мутантом.
И красный цвет… Цвет крови…
Если бы у Чарльза были руки, он бы провел ими по своей футболке, на которой было столько красно-бурых пятен, когда он был в поле. Но у него не было рук, не было тела, не было футболки… Был только сам Чарльз…
И Эрик ждал его.
«Чарльз, прошу… Я не могу потерять еще и тебя…»
Его губы не шевелились, но голос звучал так отчетливо, проходя волной сквозь пространство, искривляя самого Чарльза, делая его подобным, делая его словами, мыслью, чужими болью и страхом. Чувством одиночества, насквозь прожженного злостью, разъеденного изнутри виной, проколотого стрелой обиды с красным оперением ненависти. Он был гремучей смесью эмоций, готовой взорвать эту холодную оболочку изнутри и уничтожить все в радиусе поражения.
И все, что его сдерживало, был сам Чарльз.
Это было парадоксально. Возмутительная в своей замкнутости система, состоящая из Чарльза-Эрика и Чарльза-самости. Он не хотел бы быть чьим-то предохранителем, но разве могут быть желания у того, кто даже не существует?
«Ты слышишь меня? Ты должен бороться до последнего, Чарльз. Я не уйду отсюда, пока не буду знать, что ты вытащишь свой зад с того света».
Ничего он не должен.
Ваза дрогнула и, накренившись, упала на пол. Хрупкий фарфор разбился о твердый белый кафель с оглушительным звоном, и Эрик дернулся от неожиданности, таращась пустым взглядом на осколки.
Растерянно засуетилась и бросилась за веником и шваброй медсестра. Мутная вода с травянистым запахом растекалась по полу кляксой, мертвые цветы бледнели на новой плитке. В ноздри забивался запах полевого меда.
— Чарльз? — Эрик разомкнул зубы, выталкивая хриплые слова наружу. Один, в пустом коридоре, в обществе незримого, неощутимого ничто.
Ты бросил меня, а теперь говоришь, что я что-то тебе должен? Чарльз бы хмыкнул, но он не мог хмыкать. Забрал мою сестру, а теперь пытаешься меня шантажировать? Захочу и умру. Даже думать об этом было нелепо, так же, как чувствовать споры в легких или ощущать себя цветочным полем.
Лилии медленно, настолько, что человеческий глаз не мог уловить этого в реальном времени, гнили на полу. Мутная вода текла к ботинкам Эрика, наполняя воздух травяной отравой.
— Я не должен был оставлять тебя.
Да, не должен был.
— Позволь исправить все, пока не стало слишком поздно.
А не стало ли?
Эрик поднялся с места, делая пару неуверенных шагов вперед. Вода почти достигла его ботинка, и Чарльзу казалось, что когда это случится, мир взорвется миллионами молекул. Он стремился к этому всей душой и удерживал себя от шага за край каждой здравой мыслью.
— Я прошу у тебя прощения. За все, — рука Эрика вытянулась вперед, вслед за взглядом, направленным в пустоту, в Чарльза, сквозь него и будучи самим Чарльзом.
Он был взглядом и был тем, на что смотрят, был рукой Эрика, протянутой к самому себе, и был словами, льющимися жидким металлом из его горячего сердца.
— Только, пожалуйста…
Тревожный писк из операционной ввинчивался в воздух, заставляя воду вибрировать и лилии разлагаться еще быстрее. Как Чарльз не обращал на него внимания? Так же, как люди не чувствуют своего кровотока, так же, как солнце не знает своего жара, как муравей не понимает, что его жизненный путь конечен…
— …прошу тебя, — голос Эрика звенел от напряжения вместе с Чарльзом.
Мир кружился и плавился, сливаясь с цветущим полем, болью, кровавыми разводами и осокой, растущей из его тела. Синева неба белела больничным потолком, наваливалась травяным покровом, и хрупкие осколки вазы хлюпали под его телом болотистой жижей.
— …вернись в свое тело.
Эрик наклонился и опустил руку в воду, хватая.
Чарльз распахнул глаза, глядя в грязную лужу перед своим лицом. Там больше не было его отражения, только рука, высунувшаяся прямо из болотной жижи, вцепившаяся в его плечо и потянувшая прямо вниз.
И черт с ним…
— Чарльз, слышите меня? Моргните два раза, если слышите?
Белый солнечный круг раздвоился на слепящую взгляд медицинскую лампу операционной. Холодную и без сомнения не живую.
Над Чарльзом склонился мужчина в маске и шапочке. Доктор? Скорее всего.
— Вы слышите меня, Чарльз? — мужчина похлопал его по щеке, но все, что Чарльз мог — еле-еле удерживать так и норовящие закрыться глаза распахнутыми. — Моргните два раза, если слышите.
Пришлось выполнить, иначе никак.
Тело не слушалось, ватное, бесчувственное. Ни боли, ни зуда, ни холода. Легкие работали неестественно сильно, и краем глаза Чарльз увидел насос, закачивающий воздух в его бронхи через трубку, присоединенную ко рту.
— Вы подключены к аппарату искусственного дыхания. Вы перенесли тяжелую операцию после аварии.
Авария… Что-то такое было… Поле… Грузовик…
В памяти плавали обрывки воспоминаний и галлюцинаторного сна.
Врач продолжал объяснять простыми понятными словами, стараясь говорить отчетливо и медленно. Чарльз послушно моргал, переваривая только половину услышанного. В голову словно натолкали соломы — пустой и шуршащей. Она мешала думать и не давала телепатии дотянуться до Эрика, сидящего в коридоре приемного отделения.
Ну и ладно… Потом… Все можно было обсудить потом…