Всего лишь чай

Pov Англия Тишину и умиротворенность разрушает неожиданный звонок в дверь. Я лишь устало вздыхаю и встаю с постели. Как же ты надоедлив в последнее время, Америка. Даже у Франции не хватит наглости бесцеремонно заявиться ко мне в гости в мой единственный выходной за последний месяц. Мелодия настойчиво повторяется, и я спешу к прихожей, не желая слушать эту какофонию звуков. Видимо, решив, что звонок сломан, Альфред начинает тарабанить мне в дверь, пытаясь достучаться до брата. Точнее, бывшего брата. Я, вздохнув, открываю. Почему так больно видеть тебя, Америка? По привычке внимательно оцениваю твой внешний вид. Ничего не изменилось — те же веселые глаза, в которых притаились лучики солнца, растрёпанные волосы и яркая голливудская улыбка. Только дужка очков немного треснула, и теперь наспех заклеена скотчем. Но все равно прошло столько времени. Что же, этого следовало ожидать. Ты практически сразу перешагиваешь через порог и оказываешься в квартире, не размениваясь на любезности. По прежнему игнорируешь элементарные правила приличия. Неужели ты все еще считаешь это место своим домом? Я не знаю, зачем вообще тебя терплю. Почему не могу просто отгородиться и забыть тебя, Альфред? Но вместо этого я каждый раз пропускаю тебя. А ты пользуешься, пьешь чай и уходишь, моментально переключаясь на что-то другое. Лишь забирая мою заботу и ничего не отдавая в ответ. Это горько, Америка, по-настоящему горько, как и чай, который я постоянно пью. Ты рвешься на кухню, а я уже мысленно жалею свою посуду. Мягко отталкиваю тебя и иду хозяйничать сам. В такие моменты подкрадывается ностальгия, нежданно и совсем не вовремя. Ты хоть иногда жалеешь о прошлом? Пока я завариваю горячий напиток, ты сидишь на кресле и так по-детски болтаешь ногами. Помню, мы всегда так сидели вместе: я готовил чай, а ты не мог дождаться и рассказывал мне разные глупости. Сейчас ты тоже болтаешь о чем-то своем, а я, разумеется, киваю. А что, если бы не было этой Войны за Независимость? Все было бы так же, как тогда? Я никогда не признаюсь, но до сих пор храню старые фотографии и рисунки. Может быть, ты, Америка, тоже хранишь свои вещи, но лишь потому, что тебе лень убраться. Другой причины просто не существует. Что такое счастливое детство, Альфред? Ты же не мог вырасти таким. И не потому, что я мню себя лучшим старшим братом. Просто я с самого начала замечал твою ложь и фальшь. Все эти натянутые улыбки, наигранное дружелюбие. За ними ты скрывал ненависть ко всем. Ты продолжаешь притворяться дураком, Америка. Вспоминаешь русскую поговорку «дуракам закон не писан»? Признаю, это удобно. Пока ты вдохновенно споришь о существовании инопланетян, твое правительство угрожает другим странам. Но даже сейчас ты не снимаешь эту маску. Почему ты не рассказал мне, Америка? Но, знаешь, мне надоело. Надоели твои глупые шутки, надоело это притворство, надоела твоя вечная улыбка. Потому что я не могу не улыбнуться в ответ. Ты — моя слабость, Америка. Но это ненадолго. Знаешь, когда твоя душа разрывается, когда ты натыкаешься на непонимание, зная, что оно не настоящее, а ты на самом деле смеешься надо мной, когда даже Франциск кидает свои сочувствующие взгляды, видя, как я из раза в раз напиваюсь, становится все равно. Я, словно фокусник, достаю из рукава пакетик и сыплю порошок в чашку, а потом добавляю шесть ложек сахара. Все как ты любишь, Альфред, скрывая яд за приторной сладостью. Ты делаешь глоток, и я, подождав пять секунд, невозмутимо спрашиваю: — Каково это — быть предателем, Америка?