Танец

There are some, some who give blood I give love, I give Tori Amos, «Give»

      Хоть он и берет с собой книгу — старый том в черном кожаном переплете, — но торшер не включает. Читать все равно не собирается, а пить можно и в темноте — свет в последнее время вызывает раздражение и головную боль. Сэм, очевидно, слишком увлекшийся изучением бесполезных библейских легенд, не замечает его «самоволки» в самый дальний и темный угол комнаты, из которого, однако, отличный обзор — брат как на ладони.       Круглая лампа над квадратным столом, заваленным книгами, льет на него треугольный желтый свет — Сэм выделяется из синего полумрака вечера, будто святой или герой из компьютерной игры: поговорите с персонажем — у него есть для вас задание. Вот только говорить не о чем, и задание — к черту задание. Дин отпивает из бутылки никогда не предающего старика Джека — вкус обычен, терпок и слегка горек. Горло саднит — горечь стекает вниз и завязывается горячим узлом в желудке. Медленно, но верно вечер становится черен, беспросветно-мутен и тягуч, как смола.       Она появляется и крутится вокруг него в странном приватном танце. В неизменном коротком платье. Темноволосая. Черноглазая. Тонкокостная. Бледная, как героиновая наркоманка. Она пьянеет вместе с ним. Она взбирается сверху, к нему на колени, обхватывая его бедра своими — узкими, белыми, гладкими. Дин не прикасается к ней, хотя соблазн велик: его девочка прекрасна, на самом деле.       Она наклоняется, упираясь ему в грудь холодными ладонями, — и быстрый, прерывистый, никак не вяжущийся с ней шепот царапает барабанную перепонку. Убей его. Убей. Давай убьем его. Он мешает. Мешает нам. Мешает. Давай убьем его. Убей его. Давай убьем. Самое время. Самое. Давай убьем его. Убей. Убей его.       Дин дергает головой, когда она проводит кончиком языка по мочке уха, и скидывает ее с коленей, поднимаясь. Она растягивает губы в хищной улыбке и смотрит исподлобья, но совсем не в обиде — ей нравятся такие игры. Нравится грубость. Нравится жестокость. Нравится он как воплощение всего и сразу: ее мальчик прекрасен, на самом деле.       Дин забирает книгу и пустую на три четверти бутылку виски и входит в треугольник света. Сэм не отрывается от чтения и что-то выписывает в блокнот, листы которого загибаются, потому что он слишком сильно давит на карандаш.       Она маячит у него за спиной: гладит плечи, зарывается длинными пальцами в волосы. Дин видит, как темно-красная, точно ее платье, кровь стекает по братову лбу, заливая лицо. Дин слышит шепот, хотя она молчит и целует Сэма в темечко, облизывая потом губы. Убей его. Он мешает. Мешает. Давай убьем его. Он между. Между нами. Мешает. Ты мой. Мой. Убей его. Давай убьем его. Убей. Ты мой.       — Пойду прогуляюсь, — говорит Дин, отводя взгляд от месива, в которое превратилась братова голова ее стараниями.       — Купи молока, — бросает Сэм, но затем, будто спохватившись, добавляет, наконец, посмотрев на него то ли с беспокойством, то ли с непониманием — Дину плевать, по большому счету: — Пойти с тобой?       Он не отвечает и хлопает дверью.       Дин думает, что единственное, что он купит, — это бутылку виски, чтобы окончательно напоить их обоих.       Ночь города ей к лицу. Сверкающий неон вывесок делает платье ярче, тело — гибче, кожу — еще бледнее и тоньше. Она превращается в инопланетное существо, призрака, сотканного из сияния и теней. Она вьется вокруг, танцует на цыпочках — движения то плавные, то резкие. Взмахи, повороты, касания. Воздух электризуется. Пахнет грозой и кровью. Дин хочет ее — хочет полностью, хочет всю без остатка. Она чувствует это. Она знает это. Она подначивает его, легонько притрагиваясь к щеке, невесомо целуя в шею. Она везде и нигде. Ты мой. Только мой. Мой. Я люблю тебя. Ты мой. Я люблю. Ты ничей. Ничей. Ничей. Только мой. Я люблю тебя. Ты мой.       Шепот смешивается с электрическим неоном. Напряжение делается невозможным. Она сворачивает в ближайший переулок. Дин движется за ней в предвкушении.       Какие-то парни — три или четыре, — кивнув друг другу, отделяются от стены и следуют за Дином, предчувствуя легкую наживу: какой придурок будет гулять в их районе ночью? Только полный лох.       — Эй, приятель, — окликает его один, — деньжат не найдется? Мы с друзьями на мели, а ты, надеюсь, щедрый, правда?       Дин слышит щелчки раскладывающихся «бабочек» и тупые бесящие смешки парней. Она подходит и целует его в губы, прихватывая холодными пальцами волосы на затылке. Он гладит ее обнаженную спину и узкие бедра. Ночь становится красной. Убей их. Давай убьем их. Убьем. Станцуем для них. Давай станцуем. Станцуем. Давай убьем. Убьем их. Убей их. Убей их ради меня.       Дин ухмыляется, оборачиваясь. Его девочка так прекрасна, что он не может ей отказать.       — О, ты не представляешь, как я щедр, — говорит Дин, вытаскивая бумажник, а затем снова убирая его в карман. — Вот только вам придется немного попрыгать, чтобы заполучить то, что хотите.       Парни скалятся. Дин снисходительно наклоняет голову, приглашая начать. Парни нападают, смешно выставив вперед ножи.       Она танцует среди них, прикрыв глаза, и ни одно лезвие не касается атласа платья и полусвета кожи. Гибкая. Пьянящая. Принадлежащая только ему. Я люблю тебя. Я люблю тебя. Я люблю тебя.       Их шепот на выдохе сливается с криками и мольбами прекратить. Дин наслаждается их танцем, который можно увидеть лишь однажды, а потом умереть.       Ночь становится багряной.