Ура, товарищи !

Темная ночь, туманное утро, холодный продирающий до костей ветер и вот, наконец, приказ о наступлении. Для Генштаба это – тщательно спланированная атака с использованием всевозможных видов техники и родов войск. Перед теми людьми стоит определенная задача, и они из-за всех сил постараются ее добиться, чтоб не упасть в глазах товарища Сталина. Они полны решимости выбить врага со своих позиций, загнать в ловушку и уничтожить, стать героями своей Родины, получить всеобщее признание и награды. А для нас это еще один шанс умереть. В наших рядах напряжение можно почувствовать в воздухе. Руки сжимают старую винтовку, которая, вероятно, использовалась по назначению еще лет 20 назад тем потерянным поколением. Настало полное затишье. Все понимали, что скоро все начнется. Слышно, как тикают наручные часы. Десять…девять… восемь…семь…шесть…пять… Слышен залп орудий. Артиллеристы открыли шквальный огонь раньше положенного на целых пять секунд. Захлебнется атака, кто то пойдет под трибунал, но это будет не наша забота. И вот, наступление. «За родину! За Сталина!» - кричит неугомонная толпа голожопых вояк в бегу на вражескую линию обороны, надеясь ее прорвать. Противника серьезно потрепал недавний обстрел, но у него еще есть силы на сопротивление. Выстрелы винтовок, разрывы гранат, крики боли – неотъемлемая часть каждого сражения. Советским солдатам удалось прорвать вражескую оборону, фронт двинулся, за ним двинулся и наш герой. Вдруг взрыв вблизи. Темнота в глазах. Холод. Очнулся я на глубине какой то вонючей канавы. В голове неприятно гудело, глаза засыпало песком. Постарался присесть, оперившись на руки, отряхнул голову от земли. Тихо, вокруг не души. Лишь вдалеке слышен рев моторов. Атака захлебнулась? Возможно, все гораздо хуже, и враг смог перейти в контрнаступление. В таком случае, я нахожусь по ту линию фронта. Пиздец! Останешься здесь – либо найдут и уведут за стенку, либо отправят пленником батрачить на заводы во славу великого тысячелетнего Рейха. Постараешься пробраться через вражескую территорию и вернешься в Красную Армию? Даже если и умудриться пробраться через фронт, на Родине могут зачесть за предателя и отправить в какой штрафбат обезвреживать минные поля собственным телом. Уйти в партизаны? Беготня по лесам и невнятные попытки навредить оккупанту? Тоже весьма сомнительно. Да и не настолько я патриотично настроен, чтоб так рисковать своей жизнью. Примерно с такими мыслями я сидел в этой канаве грязный и побитый, и сидел бы еще долго, если бы не нарастающий шум. Фриц едет, подумал я. Нужно что то решать, и срочно. Встаю, пошатываясь, иду к развалинам какого то здания. Сейчас оно представляет из себя лишь пыль и голые черные торчащие из - под земли полуразрушенные стены. Вместо окон стояли лишь мерзкие дыры. Все это здание – памятник войне. Не так давно здесь бушевал пожар. Зашел, прошелся по бывшему жилищу советского человека. Пол был обильно посыпан всякой чепухой, лежали вещи бывших хозяев этих мест. Вот сохранившаяся фотография в рамке, на фотографии семья казахов. Валялись обгоревшие книги. Хрустело под ногами битое стекло. Проходя очередную комнату, замечаю в тени силуэт. Серая порванная форма, черное измазанное лицо. Немец? По виду, в еще более затруднительном положении, чем я. Прислонившись к кирпичной стене, он сидел. Рядом с ним лежала погнутая каска. Чем то мы были похожи в тот момент. Та же усталость в глазах от всего происходящего вокруг, те же складки на лбу от постоянной хмурости. Я понял, что мне совсем не хочется с ним сражаться. Похер, пускай советский человек выкручивается без меня. Я устал сражаться. -Халло – сказал я на своем ломанном немецком. -Халло – равнодушно ответил он и прикрыл глаза. -Меня зовут Антош – сказал я и сделал пару шагов по направлению к нему. В тот момент мне было абсолютно все равно на то, что он агрессор и оккупант. Главное то, что он человек. В ответ он издал лишь какой то ничего не значащий презрительный звук. -У тебя нет ничего пить? -Верписс дих, рашн швайне Я еще подумал – интересно, почему это он тут сидит. Постигла судьба, подобная моей? На дезертира не сильно похож, да и не стоит в такие места бежать с армии Вермахта. Я бы хотел ему помочь, только злой он очень, да и мне бы самому кто помог. Я еще раз взглянул на него, сделал несколько шагов по направлению и присел рядом. Он холодно наблюдал за моими действиями и не двигался. Я, сидя на корточках, заглянул ему в лицо. Прямой нос, достаточно тонкие бледноватые губы, светлые глаза и выделяющиеся скулы. Крепкая грудь. Здоровый молодой парень, настоящий ариец. -Слушай, а как тебя зовут? – сказал я. Тут он не выдержал, видимо, ему сильно надоел нежданный гость со своими расспросами. Он быстро набросился на меня прямо из своей сидячей позиции, и скрутил меня. Через несколько мгновений я уже лежал под ним, и, видимо, он серьезно собирался меня придушить. Я пытался бороться с ним, но недавняя травма давала о себе знать. На войне постоянно говорят о возможной смерти, и я, видимо, свыкся с этим. Мне не было страшно умереть. Мне нечего было терять, дома меня никто не ждал, от этого же места ничего не ждал я сам. Этот парень душил меня, а меня это не сильно беспокоило. Но вдруг он внезапно ослабил хватку, может, гнев ушел, устал. Мы лежали вдвоем, задыхаясь, он тоже задыхался от приложенных усилий. Душить человека нелегко, я это знал. Внезапно на меня что-то нахлынуло, я освободил свои руки и обхватил ими его широкую крепкую спину. -Я тебя хочу – сказал я – Давай делать любовь? Я не виноват, честно, но у меня хуй встал от всей этой возни и тяжести его тела. Все-таки, все мое время сейчас занимала война, а биологические потребности никто не отменял. Я сказал ему - «Давай делать любовь» - и он наверняка понял, что я от него хочу. Мой хуй упирался ему в живот, он не мог этого не почувствовать. Немец заулыбался. Я приподнялся, подтянулся к нему и сел. Мы стали целоваться. Я думаю, мы были примерно одного возраста, но то, что он был значительно крупнее меня и мое недавнее положение, определило наши роли. Я начал медленно спускаться, целовать его шею и грудь. После я опустился до того места, где начинаются брюки. Мои губы уперлись в тяжелый немецкий военный ремень со стальными вставками. Я аккуратно расстегнул ширинку, припустил брюки и вынул арийский член. Вот оно, легендарное немецкое оружие, покорившее всю Европу, непобедимое и несущее в себе разрушительную мощь. Оно передо мной. Большой член, но не сильно больше моего. Возможно, толще. Впрочем, это на глаз. Я хотел взять его хуй в свой рот. Я чувствовал, что ему это доставляет удовольствие, а мне нравилось доставлять удовольствие другим людям. Я не эгоист. Я думаю, я хорошо это делал. Я не ленивый, я люблю хорошенько поработать. Он постанывал, откинувшись назад на руки. Может быть, он тихонько шептал какое-нибудь типичное для этой ситуации «О майн гот!». Спустя время он разыгрался и начал мне помогать своими бедрами, посылая его поглубже в глотку, одновременно стараясь поглаживать мои волосы. Один раз я чуть не задохнулся, но я старался не обращать на это внимание. Я подавлял все свои рвотные позывы, чтобы он не обиделся. В тот момент я лежал на земле, и мой вставший член через штаны терся об пол при каждом моем движении. Черт, я давно так хорошо себя не чувствовал. Я был счастлив в тот момент. Забылись недавние раны, забылась война с ее ужасами. Только я и он, этот красивый немецкий парень, там и не назвавший своего имени. Только я, он и любовь между нами. Под конец он стал играться со мной, якобы не попадая своим орудием в мою цель, не пробивая воронку. И вдруг, огонь из всех орудий! Эта струя вышвырнулась в меня, попав прямо в цель. Немецкая технология, самые точные прицелы на Земле! Солдат Рейха выглядел удивленным в тот момент. Его поражало то, как неожиданно это случилось, и с каким энтузиастом я этим занимался. Он был мне благодарен, у него тоже давно не было любви. Я приподнялся и подполз к нему поближе, мы обнялись. Мы в полголоса говорили на подобии немецкого языка, как получалось, чтоб хоть немного понимать друг друга. Ломанный, неправильный, но хоть какой то говор. Я попросил, чтобы он никогда меня не покидал, ведь дома у меня никого не было. Он прикрыл мне рот и сказал, что никуда не собирается уходить. И я не думаю, что он врал. Через какое то время мы устроились поудобнее, чтоб лечь спать. Он вновь лег у стены, а я лег рядом с ним, положив свою голову ему на грудь и обняв, как мне нравится. Он обнял меня и мы уснули. Тяжелый был денек. Я не знаю, сколько я спал, но я проснулся. Может, прошел час, может меньше. Было темно. Он спал, чуть посапывая. Я принюхался к его запаху, и стал думать. Я решил уйти на рассвете. Я обманывал его все это время, обманул его и сейчас. Освободился из его теплых объятий, тихо встал и посмотрел на это тело в последний раз. Я боялся дальнейших отношений с ним. Отношений с ним в этом жестоком мире. Я вспомнил все свое прошлое, проматывая все воспоминания у себя в голове. Я вспомнил. Я – пролетариат, новый советский человек, коммунист и патриот своего Отечества. Защитник земли российской. А передо мной – ненавистный враг и угнетатель народов. Рука подняла первый попавшийся кирпич, лежащий под ногами. В глазах вспыхнул гнев, руки уверенно сжимали смертоносное оружие. Кирпич поднялся в воздухе, мышцы напряглись. Противник был уничтожен. Коммунизм восторжествовал.