«Ну, знаешь, теории заговора...»

Школа Артура находилась, скажем мягко, не в очень благополучном районе. Школа нашего мальчика, нашего мальчика-зайчика в очках, как называла его мама, находилась где-то приблизительно в том же районе, где духом Советского Союза дышат добитые временем хрущёвки. Где на каждом углу открыто кафе с шаурмой, и люди не отличаются духовностью. Ну, все мы знаем такие районы. Там какая-то общая жалость витает в воздухе — с запахом черники и ромашек, которые старушки продают вблизи с метро, с запахом мыла и машинного масла где-то в районе гаражей. Этих бесконечных рядов гаражей, которые, как и хрущёвки, выглядят жалко. И вот в этом районе наш Артур и жил. Артур, знайте, мальчик не такой, как сверстники, и эта фраза — не подростковый манифест, не ода максимализму и желание прыгнуть выше остальных. Не желание выделиться, упирающееся в незнание, что вообще может быть оригинальным. Да и Шарифов не сам это понял, ему всё мама как-то раз сказала, покупая новую пару очков, — предыдущие загадочно сломались, и Артур до последнего не хотел говорить ей, в чём дело, — в шестом классе. Артур тогда ещё чувствовал особую ответственность перед домашним заданием, доходящую до трепета, какого не испытывают даже учёные, открывающие что-то великое. Он ревностно оберегал свои тетради, будто там хранилась тайна мироздания, а не очередные уравнения, и на просьбу одноклассников: «Шарифов, дай списать математику» его сердце откликалось лишь болезненным непониманием. Как за пять минут до урока они сделают то, на что он тратил весь вечер?! Но в их классе, где царствовали другие порядки, и любое выполненное задание считалось общим достоянием, чувства и философия маленького мальчика остались непонятыми. Дело дошло до драки, бессмысленной и беспощадной, которыми в шестом классе решаются почти все споры — по крайней мере, в их районе уж точно. И Артур, который совсем не любил огорчать маму, пытался скрыть последствия. Войдя домой и встретив её на пороге, он как бы легко и ненавязчиво сразу ответил на все её немые вопросы:  — Упал, мам. Такая простая и естественная ложь, увы, не вязалась со сломанными очками и испачканной школьной формой. И именно после всей правдивой истории (рассказанной уже в оптике), мама Артура лишь вздохнула и произнесла фразу, запомнившуюся на много лет:  — Артурчик, милый, ты просто отличаешься от них всех. Ты у меня умный не по годам, и всё правильно сделал, но в школе… Кхм, особенно средней… Там логику и разум иногда лучше просто отключать. Целее будешь. Артур нахмурился, но мысленно признал, что пара примеров из домашнего задания — не такие уж великие открытия. Не заслуживают они драки. И лучше с одноклассниками не спорить. С того ли дня, а может ещё и с более ранних времён (с той поры детства, которую практически никто не помнит), Артур и стал недолюбливать школу. И, как это часто бывает, после осознания своей нелюбви, мальчика стало раздражать всё — и учителя, преподающие материал так, будто хотят убаюкать класс, и невкусная еда в столовой, и далёкие от него одноклассники. В этом здании ему не нравилось всё, но выхода не было — после девятого он уходить совсем не хотел, хоть и мысленно проклинал себя за порой излишнюю тягу к знаниям (всё-таки для поступления в место, где он хотел бы себя видеть в качестве студента, девяти классов образования недостаточно). Переводиться было некуда — Шарифов слишком дорожил блаженными минутами сна. При мысли, что их можно променять на стояние на автобусной остановке или на поездку в метро, ему становилось дурно. Терпение. Шарифову оставалось терпеть и отсчитывать дни до конца учёбы. К тому же, в старшей школе драки уже поутихли, — да и были распространены среди самой отчаянной гопоты класса и школы в целом, — и все стали спокойнее, даже дружнее. В средней школе «стрелок» за школой иногда бывало больше, чем уроков, и Артур хотел пошутить, мол, есть ли у них там какое-то расписание, и надо ли уточнять проведение очередной «стрелки» заранее? Конечно, озвучивать подобные остроты в той среде было опасно, но сам он своим чувством юмора тайно гордился. С коллективом он тоже смирился. Смирился и с редкими, как бы лёгкими и дружескими подколами, смирился с вечным «Артур, дай списать алгебру», «Шарифов, ты сделал геометрию?», и всем вот этим вот, однотипным. Жадность и обида остались где-то за школой пять лет назад. Он лишь иногда про себя удивлялся лени одноклассников, которые систематически ничего не делают, но эти мысли не мучают его, не отгоняют по ночам сон, не заставляют опускать руки. Мать Артура, мудрая женщина, — особенно если дело касается жизни сына, — сказала ещё одну важную цитату:  — Позволь им распоряжаться своей жизнью, а сам иди своей дорогой. Она будто втайне подрабатывала составителем посланий для китайских печений. Но Шарифова всё же радовало, что его никто не трогал. Никто не мешал ему жить и «идти своей дорогой». Домашнее задание, дающееся без лишних слов, было его личным абонементом в спокойную жизнь. Что еще отличало Артура-из-шестого-класса и Артура-из-одиннадцатого-класса, так это отношение к школе в целом. Раньше школа была для него единственным местом, где можно было получить знания. Местом, где всё можно принимать безоговорочно и верить учителям, этим посредникам между великими науками и простыми детьми. В одиннадцатом классе же на первое место вылезло критическое мышление, не выключающееся ни на урок. «Trust no one», как говорится. Его ещё больше увлекла научно-популярная литература, да и наука в принципе. Ничто земное не могло его зачаровать так же сильно, как космос и его холодная, его неприветливо-загадочная и манящая бесконечность. От одной мысли — мурашки по коже. От одной мысли вся фантазия Артура уносила его далеко прочь от непонимающих одноклассников куда-то в прозрачно-тёмный мир неизведанных галактик и звёзд. Его в принципе завлекала загадочность, этот вызывающий мрак, которым окутаны все загадки и те же теории заговора. Шарифов всегда был уверен, что каждый человек втайне мечтает быть первооткрывателем, просто кто-то не думает об этом, а у кого-то, как у него самого, подобное желание так и рвётся наружу. Он лежит вечерами в кровати, смотрит в потолок или окно, и думает — будущее уже близко. Будущее с великими открытиями и счастьем быть значимым не просто для кого-то, а для науки и человечества. Конечно, небо спального района не даёт так много пространства для размышлений, — особенно когда ты живёшь на третьем этаже, где небо закрывают соседние дома и высокие деревья, — но он использует его по максимуму. Ночное небо, знаете ли, вдохновляет даже тех, кто далёк от такого понятия как «вдохновение». И Артур отказывается верить, что кто-то может спокойно смотреть на редкие звёзды, может без трепета в душе наблюдать за непроглядной тьмой, не думая ни о чём. Для себя он решил твёрдо — к мечтам он будет идти и не сдаваться. Эти самоуверенные мысли так очевидно подёрнуты канвой юношеского максимализма и ощущения безграничной власти, но он знает, что эта уверенность не угаснет. Желание появилось где-то в классе девятом, как раз накануне вопроса, уходить в колледж или оставаться. Он решил остаться. А в десятом классе, как гром среди ясного неба, в уютный и спокойный физмат, ворвался Женька Попадинец. Женька, парень со смешной и несуразной фамилией. Женька, который не Женя и ну никак не Евгений, а только Женька. Женька, который отличался крепким телосложением, шутками на весь класс, — от которых даже учителя не могли не усмехнуться, большего авторитет педагога просто не позволяет, — и который просто, непринуждённо так хорош во всём. Он наравне с Артуром стал любимчиком серьёзной учительницы физики. Наравне с остальными парнями был хорош в баскетболе и просто не мог спокойно сидеть на скамейке в физкультурном зале, будто любая спортивная игра, любая активность манила его с невероятной силой. В это время Артур появлялся на физ-ре так редко, как только мог. Ну вы понимаете, Женьку нельзя не любить. У него за плечами — миллион историй, хоть книгу пиши. И он рассказывает их смешно, свободно, как лучшие стэнд-ап комики не преподносят материал. Рассказывает на обеде, пока одноклассники едят, он и начинает — никто даже не перебивает. Такого уважения, сразу ясно, не всякий может заработать. Женька даёт списать наравне с Артуром, но при этом ещё может тебе рассказать какую-нибудь историю. Женька — подарок судьбы для их физмата, где всем плевать и на физику, и на математику. Просто в гуманитарном перебор, а некоторые одноклассники, когда напрягаются, и впрямь способны получить четвёрку по любой контрольной. Женька заменил всем Артура, и Шарифов не против. Попадинец и тут помог, и тут проявил свою магическую сущность. А так Шарифову было ни горячо, ни холодно от новенького. Он просто, ну, был. Сидел на второй парте, как любой другой одноклассник, громко шутил и всех сделал своими друзьями ещё в первый день. У Женьки была лишь одна черта, которая порой раздражала. Его общительность. Его незнание про личное пространство и желание стать любимцем физмата до конца. Артуру ни горячо, ни холодно, да-да, но иногда Попадинец может подсесть к нему за парту, когда сосед Шарифова не приходит в школу, и начать говорить-говорить. Шарифов хоть и не считал себя закомплексованным и закрытым, — «Мам, у меня есть друзья, просто в Интернете», и всё такое, — но иногда он просто хочет сосредоточиться на своих делах. Свободных мест много — прогуливать в их школе это традиция, это святое дело, не поддающееся осуждению. В школу ходят по желанию, ну или же когда совесть тихим голоском просит в глубине души не забивать на образование так явно, так окончательно. Мест столько, что можешь каждый урок сидеть за разной партой, но Попадинцу хорошо и на первой, с Артуром. Он садится и начинает своё типичное: «Ты, наверное, не слышал про то, как я…», и продолжает со словами: «О, это моя любимая история, на самом деле, готов её вечно пересказывать!». Артуру все равно, но иногда он слушает вполуха, посмеивается. А иногда и ржёт. Да-да, именно ржёт, не смеется и не усмехается. И именно в десятом классе, за год до чёртового выпуска, учительница впервые написала замечание в дневник Шарифова — «Просмеялся весь урок!». И это странно. Ну, просмеяться весь урок. Это для него слишком нетипично. А Женька, увидев размашистый почерк учителя в дневнике соседа, лишь усмехнулся:  — Пф, будто это плохо! И вот так всё стало легко. Артур смирился с экстравертом-Попадинцем. Таких, как он, много — в плане того, что каждый первый и второй в их классе и параллели любит поговорить, любит посмеяться и пошутить. Но вот Женька из другого мира, из мира каких-то других спальных районов и городов. В нём нет очевидной примеси быдловатости, нет привычки говорить о том, что другим в принципе интересно быть не может. Он просто светлый парень, который любит общаться со всеми. Про Артура он почти ничего не знал: Шарифов говорил редко, а ещё реже говорил что-то про себя и свою жизнь, скорее просто поддерживал разговор кивками, общими фразами и тихим смехом. А вот Артур про Женю, кажется, знал уже всё — но запас историй парня всё равно никогда не иссякал. Это просто Женька. Он с другой планеты, которую ещё не открыли даже самые лучшие астрономы. Артур зарубил себе на носу правило: в школе друзей не заводить. В голове крепко обосновалась идея, что школьные друзья без следа пропадают после выпускного. Это неизбежно и случится с каждым, как смерть. Шарифов не любил драматизировать, для него подобные убеждения казались правдой, очевидной и твёрдой. И весь десятый класс Женька шутил с Артуром, говорил что-то и говорил, думая, что и с ним подружился. Артур же всё ещё думал о космосе, астрофизике и университете, куда будет поступать. А в одиннадцатом классе Артура впервые за много лет настигло это нещадное, это жгучее и острое ощущение стыда, которое постоянно ходило за ним по пятам в детстве. То самое порождение смущения и стеснительности. Стоит отметить, что к личным вещам Шарифов относился с невероятным трепетом. Раньше его «интеллектуальная собственность» в виде сделанного домашнего задания по математике вызывала именно такой эффект — превращала его в ревностного собственника, который дорожил каждой своей буковкой и циферкой, выведенной в тетради. Ещё раньше, в более раннем детстве, он дорожил энциклопедиями и игрушками. Мирный и тихий ребёнок, мальчик-зайчик Артур, мог разреветься и впасть в крайнюю степень детского отчаяния, если у него отбирали любимую машинку или солдатика. И так было всегда. Но в более позднем возрасте на замену машинкам и тетрадям пришли разоблачения теорий заговора. Пришёл научпоп и рассуждения о мультивселенной и тёмной материи. Он эгоистично считал эти темы исключительно своей территорией, где мог чувствовать себя как рыба в воде. В одиннадцатом классе Женька никуда не пропал и не перевёлся, а на одной из перемен подошёл к Артуру и спросил:  — Что читаешь? — И посмотрел на обложку книги, которую Шарифов держал в руках. «Краткая история времени. Стивен Хокинг», — ответила надпись на обложке вместо растерянного и уже смущённого Артура, которого так бесцеремонно вырвали из собственного мира. И вот, то самое чувство болезненного смущения, смешанного со странной жадностью до собственных увлечений, настигло его вновь. Настигло и ненадолго вернуло Артура в шестой класс, где он так серьёзно и громко спорил с одноклассниками, прижимая к груди тетрадь, оберегая собственные дроби и решённые задачи от чужих глаз. И в этот момент в голове Артура ненадолго пронеслась мысль — а что, если он не до конца готов к работе в научном сообществе? Что, если эта странная ревность и жадность сыграет с ним множество злых шуток? Боже, нет. Нет-нет, от этого надо срочно избавляться. Нельзя, чтобы необоснованный снобизм мешал давним мечтам. Но в следующий момент Женя удивил Артура ещё больше. Он улыбнулся и произнёс:  — А, Хокинг. Я его тоже читал, буквально этим летом! Но мне больше нравится мистика. Ну, знаешь, теории заговора… Он произнёс это легко и беззаботно, как одну из своих удивительных историй, но Шарифова это заставило опешить. Эта простая фраза «Ну, знаешь, теории заговора…» будто бы стала мостиком, соединяющим их миры, таким неожиданным и явно надёжным мостиком!  — Теории заговора? Ого… Не думал, что тебя подобное может интересовать. Я этим всем уже со средней школы увлекаюсь. Но больше, конечно, космосу время посвящаю. Артур говорил обо всём с осторожностью и тихо-тихо, будто школьники могут его услышать и избить вновь.  — Хочешь с этим профессию связать, да? — Женя заинтересованно смотрел на Шарифова так, будто видит его в первый раз.  — Да-да, именно, — Артур еле скрыл тот привычный восторг, который одолевает во время разговоров о любимых хобби. А щёки по прежнему, почему-то, горели. Женька будто открылся с новой стороны, именно той, которая нужна была Артуру для ощущения, что они и впрямь могут стать друзьями.  — Я, кстати, только вчера весь вечер и ночь читал про Розуэлльский инцидент, боже, стыд! — Женя тоже немного стеснённо усмехнулся, видимо, боясь выдать тот же трепет перед своим увлечением. Они друг друга поняли. На следующем уроке у Артура и Жени появилось ещё одно замечание — «Говорили весь урок», и Женя карандашом приписал «…О пользе критического мышления и разоблачениях всемирных заблуждений. Весь класс отвлекается и не может больше заниматься географией.». Артур смеялся так громко, что учительница пригрозила ещё одним замечанием и сказала:  — Шарифов, вот от кого-кого, а от Вас такого поведения я не ожидала! Да и весь класс не ожидал. А Женя со своей манерой говорить о всемирных мифах так, что можно заплакать от смеха, ожидал, да ещё как! Артур подумал — да, возможно, история про бурное детство может рассмешить любого, но вот хорошая шутка про круги на полях всё же ценнее. И Шарифов чувствовал странное удовольствие от мысли, что они тут одни такие. Одни в этой школе, а может и во всём районе. Теперь восторженность и постоянная энергия Жени не казалась Артуру странной или наигранной, теперь она напоминала и собственную увлечённость всем неизведанным. Уже через неделю Артур ходил к Жене домой, и они несколько часов смотрели «Секретные материалы» — Женька обожал их, и сначала показал самые любимые серии, которых было немало. Некоторые сильно запомнились Артуру, другие не вызывали таких сильных эмоций, но он не хотел задевать друга, — теперь уже друга, — незаинтересованностью, поэтому честно и с усилиями пытался проникнуться сюжетом, переживаниями героев и не смеяться на заставке, когда играет та самая легендарная музыка. Когда лучшие эпизоды кончились, они начали смотреть сериал с первого сезона, и некоторые скучные серии Женя разбавлял своими комментариями, которые перевирали сюжет, превращали его в абсурдную комедию, из-за чего они тоже становились лучшими — просто надо знать, с кем смотреть. В комнате Жени стоял телескоп и висел большой плакат «I want to believe», а рядом с постерами рок-групп наравне были приклеены звёздочки, светящиеся в темноте. Это уже маленький подарок Артура, за бесценные комментарии к наискучнейшим сериям. А чуть подальше — такая же, светящаяся в темноте, солнечная система. Ещё одно напоминание об Артуре и о том, в каком порядке планеты стоят. Женька как-то раз обмолвился, что часто путает их, начиная от Юпитера. Дома у Женьки всегда были какие-то невероятно вкусные пряники, чай с малиной, и тут хотелось жить. Артуру почему-то становилось неловко за такую странную сентиментальность, за их внезапную и неожиданную дружбу, подкрепляемую научпопом и сериалами чуть ли не допоздна. Табу на школьных друзей, ясное дело, дало трещину, да ещё и серьёзную. Экзамены уже дышали в спину, а у Артура в последний школьный год и неприязнь к школе немного отошла — он уже не ненавидел её до зубного скрипа, уже не просыпался с мыслью: «За что мне это всё?» и «Может, не идти?». Раньше только голос совести мог заставить идти его в школу, не пропуская и дня. Все одиннадцать лет ему приходилось лишь недовольно вздыхать, но вставать и идти собираться. Через неприязнь, через мысли с постоянно мелькающими вопросами «Зачем-почему-за-что?!». А теперь после школы, помимо подготовки к экзаменам, ждал Женя с Малдером и Скалли. Ждала его ласковая кошка, которая постоянно спала, но когда просыпалась, сразу же подходила и тёрлась об ноги. А у Артура, знаете, ещё один стереотип был — что все кошки высокомерны и не очень любят людей. Но, видимо, всем предрассудкам суждено разбиться о квартиру и жизнь Жени. Суждено утонуть в чае, в комментариях к сериалу, между страницами справочников для ЕГЭ. В жизни Артура все друзья находились по ту сторону монитора, где-то за пределами реальной жизни, он привык. В Интернете можно быть кем угодно, а в жизни Шарифов предпочитает быть тихим, погружённым в свои мысли. И когда он уже окончательно смирился с тем, что такова его судьба, когда уже нашел в этом все положительные стороны, появился наш Женька, заразительно смеющийся и готовящий пиццу. Обычную такую пиццу из всего, что есть в холодильнике и в принципе неплохо сочетается. Появился и попросил одолжить книгу Фейнмана. Появился и с немного волнительной улыбкой спросил, вытирая руки от муки об футболку:  — Эй, Артур, ты когда Нобелевскую премию будешь получать, ты про меня же скажешь? И про Малдера. И про Скалли.  — Ты как к этой мысли вообще пришёл? — Усмехнулся Артур, откладывая тетрадь в сторону.  — Ты физику делаешь. Я задумался, распланировал будущее, и пришёл, — вот так легко Попадинец всё рассказывает, замешивая тесто для пиццы. Между школой и дорогой домой теперь появился промежуток, когда Артур мог смеяться с новым другом, обсуждать общие интересы, есть пиццу, пряники и пить чай, гладя кошку. Промежуток, где Артур иногда тонул в огне румянца, стесняясь как маленький ребёнок, а всё из-за фривольного отношения Жени к личному пространству — для парня его просто не существовало. Для него было нормально со смехом обнять Артура, устало положить голову на плечо, и с тихой усмешкой спросить:  — У тебя что, шея горит? Артур молчал, потому что ответ очевиден — да, горит. Артур Шарифов — мальчик, не привыкший, чтобы кто-то влезал в зону комфорта, чтобы кто-то спокойно клал голову на плечо и приводил к себе домой, по дороге обсуждая всё, начиная от колонизации Марса и заканчивая глупыми мультиками из детства. У Артура сердце бьётся так громко, что ему кажется, если Женька заметил горящую шею, то и оглушительный стук сердца услышит даже из другой комнаты. Но тот молчит. Ну, точнее не молчит, а громко комментирует. Сегодня Женя с подростковой небрежностью сказал, мол, сам не помнит, когда включал телевизор — и решил проверить, выдержит ли его организм какую-нибудь передачу по «Рен-ТВ» вместо традиционных «Секретных материалов»  — Мать вашу, талант! Просто талант — говорить таку-ую чепуху с серьёзным лицом! — Уже на пятой минуте воскликнул Женя, снова положив голову на плечо друга. В комнате Жени было по-осеннему темно, и только проезжающие мимо окон машины иногда отбрасывали полосами свет на лица. По телевизору бормотал какой-то псевдоучённый, но на него даже не было сил злиться. А за спиной мальчиков почти незаметно светились планеты и звёздочки, наклеенные возле плаката с «AC/DC» — Артур дарил по одной за каждую серию «Секретных материалов», наполненную либо интересным сюжетом, либо, уж на крайний случай, смешными комментариями Жени. Сейчас их там уже слишком много, чтобы считать. В квартире Жени, подумал Артур, просто спокойно. В окружении плакатов, экстраверта-одноклассника, который ещё недавно казался Артуру гиперактивным, и вдалеке от одноклассников. Он даже несколько раз встречался с Лёшей, братом Жени, тот оказался более стеснительным. У младшего брата не было желания рассказать какую-нибудь историю в первую же минуту знакомства, но зато тем же вечером они втроём доедали очередную пиццу, которая вышла слишком сытной и большой для двоих. В итоге всё равно не доели и оставили родителям. Лёша говорил о себе ещё меньше, чем Артур, и, это будто бы доказывало, что в Жене энергии на двоих. Постоянство их общения нарушало все принятые прежде правила, все табу по поводу друзей, но Шарифову как-то уже все равно. Правда такова — он случайно привязался к Женьке намного больше, чем те же одноклассники. К нему, его комментариям, стремлению разоблачить все теории заговора на свете, к его квартире и привычке подкладывать любимые пряники в рюкзак Артура. Пряники и записки «Только не смотри без меня следующую серию „Секретных материалов“!», от чего только одна мысль в голове — если уж Артуру и дадут Нобелевскую премию, то в своей речи Женю он вниманием ни за что не обделит.