Не любовники

В ноябре Лондон еще более сер и мрачен, а снующие туда-сюда люди еще более хмурые и недоброжелательны. Конфликты вспыхивают подобно спичкам, а осенние обострения всевозможных психических заболеваний, в том числе и шизофрении, тому только способствуют. В это время большинство людей отчего-то несчастны сильнее прежнего, а от того наиболее уязвимы. Самоубийства случаются день через день, чего уж говорить о убийствах обыкновенных. Души легче всего поддаются дьявольскому умыслу в ноябре, тогда как в это время силы Господни практически ничего не значат. Идеальное время для заключения контрактов: разум людей слабеет, а отчаянное желание быть счастливыми только крепнет. Можно собирать души человеческие с улочек наиболее падших кварталов Лондона, да и Англии в целом, как спелые вишни с веток деревьев в разгар душного июля. Если знать где искать, конечно. Ноябрь – время пагубное, разбивающее и ломающее. Время, калечащее не только тело и разум, но и душу. В ноябре может произойти все, что угодно и опаснее ноября разве что только конец апреля и май – вот когда в мире начинается подлинное безумие, вот когда страсти земные разъедают все божеское, если дать им волю и поддаться плотскому наслаждению. Ноябрь – время ненависти, уныния и алчности, апрель и май же больше отвечают за похоть, чревоугодие, зависть да тщеславие. Так и живут людишки: грешат, раскаиваются, замаливают свои грехи и снова грешат, потому что иначе не могут. Потому что если не грешить, то как еще развлекаться? Разрываются между плотским и духовным, дьявольским и божественным, стремятся к совершенству и злятся в невозможности его постичь. Таким и Ад не нужен – сами его себе устроили. Бедняжки. Остается только наблюдать за ними, изредка подталкивая и направляя в нужную тебе сторону. И ведь не поймут никак что к нему. Впрочем, не нам их судить – мы живем едва ли лучше. Отличаемся разве что тем, что в полной мере осознаем свое незавидное положение, да изредка пытаемся его изменить в лучшую сторону. Иногда это у нас даже получается. Клод думал об этом, наблюдая за потоком людей и машин из окон чужой квартиры над похоронным бюро и периодически отпивая из чашки обжигающий полость рта кофе. Его Фаустус вообще-то не очень любил, но иного способа проснуться в этом странном мире он еще не нашел. Легендарный еще спал и пепельные волосы его разметались по подушке. На черном постельном белье тот казался еще более бледным, если не сказать больше – белым. В квартире, как и в бюро внизу, пахло королевским лилиями, чьи огромные, будто из воска вылепленные, белые лепестки ласкали подушечки пальцев., когда те их касались. Еще здесь пахло пыльным бархатом, которым обивают гробы изнутри, лаком для дерева и стружкой. Когда же Гробовщик по какой-либо причине не мог достать лилии, в его мастерской, а соответственно и в бюро с квартирой, воздух горчил полынью. Запах смерти. Только лилии поблагороднее будут. Здесь все пропахло смертью, обои, ковры, мебель, двери, одежда, словом, абсолютно все пропитано этим удушливым, но от того не менее приятным, ароматом. И уж конечно это не могло напугать тех, кто жил в этих стенах. Демон допивает кофе, ставит чашку на подоконник и краем глаза цепляет свое отражение в зеркале с резной рамой из черного дерева. Не удержавшись, он подошел ближе и продолжил пожирать внимательным взглядом себя с Той стороны. Бледный, какой-то болезненно уставший, измученный и встрепанный. Белесой полосой, белее чем кожа Фаустуса, виден шрам от демонического меча. Начинался он чуть ниже сердца и сползал почти до левого бедра, уродуя кожу. Впрочем, вопрос красоты волновал Клода в самую последнюю очередь. Это несложно, когда каждый день видишь Легендарного. Задержав взгляд на отражении спящего за своей спиной, демон выдохнул сквозь плотно стиснутые зубы. Развернувшись, он пошел, тяжко припадая на левую ногу и хромая в сторону кровати. О давнем конфликте с Михаэлисом напоминал не только шрам. А холодным ноябрем с его переменчивой погодой, собственные кости изводили Клода больше обычного и он хромал сильнее, оправдывая свое имя.* Спустя несколько мгновений демон уже был в постели, вновь обнимая Старого Жнеца. Тот продолжал спать, что более, чем устраивало Фаустуса. Их нельзя было назвать парой или любовниками, а устраиваемые ими встречи – свиданиями. Клод заходил к Гробовщику выпить чашку чая, но задерживался до позднего вечера. Чай он так и не допивал – тот остывал быстрее, чем интерес Фаустуса к Старому Жнецу. Несмотря на то, что эти двое знали друг о друге многое, их разговоры могли продолжаться часами. Клиентов в лавке Гробовщика было не так много, и потому ничто не могло помешать их беседам. Легендарный рассказывал о себе, о своей жизни, находя в лице Фаустуса внимательного и благодарного слушателя, а потом просил демона рассказать и ему что-нибудь. Клод говорил сперва с неохотой, отмалчивался и замыкался в себе в середине повествования. Тогда Гробовщик обычно подливал гостю еще чаю и продолжал говорить с того места, на котором остановился в прошлый раз, оставляя Фаустуса со своими мыслями. Все равно он договорит. Не сегодня, так завтра, не завтра, так в следующую их встречу. И Легендарный никогда не ошибался. Постепенно недоверчивость златоглазого спадала, рушилась та монументальная стена, которую он возвел вокруг себя, стремясь отгородиться от мира. Рушилась от одной только тихой просьбы Старого Жнеца: -- Расскажи что-нибудь. И тогда Клод начинал свое тихое повествование. Гробовщик не осуждал, не злился и вообще никоим образом не высказывал своего недовольства поступками демона. Если таковое вообще было. Кто он такой в конце концов, чтобы его судить? -- То, что произошло, уже произошло. История не имеет сослагательного наклонения, мой друг. Таких Фаустус еще не встречал. Ему нравились истории Легендарного. Они не являлись вымыслом, они притягивали своей мрачностью и трагичностью конца. Сама Смерть, облеченная в слова. Это завораживало. Потому и слушал Клод его в благоговейном молчании, боясь помешать жнецу рассказывать ее – нескончаемую череду событий, ставшую словами, а затем целыми предложениями. Гробовщика Фаустус выслушивал с куда большим удовольствием, ежели пустую болтовню его, ныне покойного, господина. Он пил обычный чай Гробовщика, выпиваемый необычный способом – из пробирки или мензурки, не отказывался от его печенья и даже хвалил его. А еще он неумело шутил, но Легендарный всегда смеялся над его шутками так, будто ничего смешнее быть и не может. Смех Гробовщика был слишком громкий, чтобы считаться приличным, но Фаустус выдерживал и его. Еще одно достоинство этого флегматичного демона, подмеченное Легендарным. Он отыскал их в нем достаточное количество, чтобы заинтересоваться и держаться рядом. Впрочем, думалось ему, что не будь и половины из них – они бы все равно были также неподалеку. Таким созданиям необходимо держаться вместе. Особенно в ноябрьском Лондоне, в этот сумасшедший век. Иногда, в перерывах между своими разговорами и молчаливыми созерцаниями улочек столицы из окна, демон и жнец могли позволить себе целовать друг друга. В поцелуях тех не было жадности и не страсти, не было той одержимости, кою можно встретить у настоящих любовников. Скорее, в них было больше нежности и стремления стать еще ближе, чем они есть сейчас. Близость эта не сулила демону и жнецу ничего хорошего. Поцелуи для них были еще одним способом показать свое доверие. Как вечерние разговоры, непрерывные зрительные контакты и легкие касания рук, объятия. Бывало, что Клод оставался на ночь у Гробовщика. Тогда их разговоры затягивались далеко за полночь, а засыпали они только под утро, обнимая друг друга. Клоду нравился Гробовщик, нравились его пронзительно-зеленые глаза, казалось, более зеленые, чем у прочих жнецов. Глаза он при демоне не прятал – не было необходимости. Фаустусу нравились его волосы, собранные в хвост бархатной черной лентой. Он любил касаться губами шрамов Легендарного, осторожно, чтобы не причинить боль, хотя знал, что обычно шрамы не болят. Знал слишком хорошо. В такие моменты жнец замирал, затаив дыхание и только кончики его пальцев едва заметно подрагивали. Гробовщику нравился тихий вкрадчивый голос Фаустуса, его манера постукивать пальцами по набалдашнику трости. Ему нравилось, что демон выслушивает его, его истории, не мешая повествованию. А еще ему нравится, когда Клод улыбался. Пусть это и происходило редко. Обычно, хотя сегодняшнее утро, пожалуй, было исключением из правил, первым просыпался Легендарный. Он смотрит на спящего Фаустуса, гладит его по волосам или просто лежит рядом, уткнувшись лицом в его шею. От Клода пахнет корицей. Немного грецким орехом, но больше всего – книгами. Старыми книгами с давно пожелтевшими страницами и потертой пыльной обложкой и совсем новыми, пахнущими типографской краской, с белоснежными страницами и яркими обложками. Что было совсем не удивительно, учитывая работу демона в библиотеке, находящейся в нескольких минутах ходьбы от лавки Гробовщика. Впервые Клод появился на ее пороге когда ему было нужно избавиться от тело юного господина, за несколько минут до того, как он потерпит поражение в бою с Себастьяном и будет отправлен в Ад. Буквально. Потом примерно полвека он ждал разбирательства его дела, потом добивался наказания и для Себастьяна тоже, потому что если он всего лишь прикончил того, с кем он заключил контракт, раньше положенного, то Михаэлис был беспределом в полном значении этого слова. Это слишком даже для демона. Оставшийся век они провели в Гиене, каждый в своем доме. Более, чем щадящее наказание, зная нравы местной власти. Когда же Фаустус наконец-то вернулся в мир человеческий, на дворе был двадцать первый век и мир, похоже, окончательно сошел с ума. А вот Гробовщик нисколько не изменился, что и помогло Клоду узнать его. Как консерватору по природе своей, Фаустусу было чертовски приятно увидеть, что хоть что-то осталось неизменным. Весь этот шумный новый мир пугал демона. В Англии не осталось толком англичан, всё какие-то другие, чужие люди. В газетах пишут непонятной третьей войне, которая близится. Но ему-то, конечно, не стоит ее бояться. Именно тогда Старый Жнец предложил объяснить демону все, что он пропустил за время своего пребывания в Преисподней. Это оказалось непросто, но Гробовщик никогда не жаловался на память. Чтобы быть ближе к истории и Легендарному, Клод устроился работать в ближайшую библиотеку, что не составляло особого труда, учитывая его дар убеждения. Из уст Гробовщика он узнал о том, что Себастьян все-таки упустил душу Сиэля, ибо юноша нашел способ разорвать контракт, как только получил желаемое. Каким образом он это совершил, Легендарный, впрочем, Клоду не рассказал. И несмотря на то, что все необходимое о веке нынешнем было рассказано, демон снова и снова приходил в похоронное бюро, чтобы выпить чаю и послушать очередную историю жнеца, но уже о более давнем прошлом. Постепенно, день за днем, Гробовщику удавалось узнавать о жизни демона, «приручать» его и его недоверчивую натуру. С каждым визитом Фаустуса он почти физически ощущал, как пробуждается интерес Клода его скромной персоне, и как его собственное любопытство перерастает в желание еще хоть ненадолго удержать златоглазого. Их нельзя было назвать любовниками, и уж тем паче – парой. Слишком уж людские это были понятия. Куда лучше было бы вообще никак не называть их взаимоотношения, ведь искреннее чувствующий демон и жнец, для которого жизнь перестала быть карой, это само по себе отклонение от нормы. А единичным исключениям из правил не дают названий.