Привычка

Кожа Оливера привыкла к кремам и пудрам. Первое, что он начал скрывать в детстве — это ожог от запястья до мизинца. Полученный нелепо, в быту, он казался одиннадцатилетнему Оливеру отравой. Ведь его молодое тело уже не идеально. Ожоги, где кожа сморщилась, как от старости, уродливы. Веснушки, которые с каждым летом все больше рассыпаются на плечах и переходят на руки, застывая, уродливы. Это все, что Оливеру нужно было знать. Он ненавидел себя, когда на бедре остался шрам от фехтования. Когда шрам остался от бритвы, впервые оказавшейся в руках. Он себя ненавидел. Спасение нашлось в пудре. Он не жалел порошка на лицо, скрывая каждый изъян, не упуская ни одно пигментное пятно. Он не вспомнит, когда начал пользоваться кремом для увлажнения лица, чтобы оно, сонное, заморившееся, выглядело свежее. Никто не заметит синяков под глазами. Последствие бессонных тревожных ночей. Рубашка непременно глаженная, бабочка аккуратна. Идеал. Пудра, уходящая на веснушки, кончалась стремительно. Оливер всегда покупал ее заблаговременно. Летнее солнце грозит потерей бледности, притягивающей взгляды. Оливер не жалеет тюбика крема от загара для дождливой Англии. Это похоже на зависимость. Или особой формы маразм. В Мадрид на неделю он взял три тюбика крема. Этого не хватило. Он докупил тюбик в поездке. Закончился. — Джеймс? — дрогнул недавно разбуженный голос. — У тебя не осталось крема? Джеймс не отвечал бы, если бы не знал привычек Оливера. Он равнодушно затянул брючный ремень и увернулся от прямого зрительного контакта. — Какого? — От загара, — лукавая улыбка медленно становилась более сведущей. Джеймс хмыкнул едва слышно. — Нет, у Стива не будет и подавно. Разочарованное молчание кажется Оливеру секундой, хоть он успел спрятать улыбку. — Тебе ничто не мешает притащить свой зад в магазин. — Но, — слова он подбирал недолго, — тогда мне придется выйти под солнце. Солнце тронет его кожу. Оно не посмеет. Оливер задернул шторы. Час сидел, уставившись в зеркало, и наблюдал за лицом, будто оно могло вмиг измениться, освещение или ракурс — изуродовать его. Он чихнул, стала видна одна из веснушек у носа. Рука потянулась к пудре. Дверь открылась. Стивен. — Ты не пойдешь в город? — прозвучало скорее утверждением. Ответ известен ему заранее. На площадях чересчур солнечно. Следующим днем Стивен принес крем в комнату Оливера. Оливер нанес два слоя, что было для него обычно. Последний день в Мадриде. Он на улице с утра до вечера. Аэропорт. Два новых слоя крема, нанесенных в общественном туалете. Пикник в Англии. Слой. И, наконец, дом, где достаточно теней. У каждого в ванной висит зеркало. У Оливера их три. Одно из них прямо напротив душевой кабинки. После утреннего душа взгляд метался от стены к вешалке для полотенец. От полки, с которой так и валятся тюбики. До зеркала. Руки значительно потемнели. С ними — лицо. Оливер закусил губу в осознании. Он с дрожью мгновенно отыскал купленный Стивеном крем средь завалов. Упаковка невинно гласила "крем от загара". В полдень запищал телефон. Оливер не желал поднимать трубку, связываться с миром. Он потерял изюминку. Он некрасив, и людям противно на него смотреть. Звон теперь слышался ритмичным. Звук изменился: пришло текстовое сообщение.       Слушай, ты не против того, что я подсунул тебе крем для загара? Сначала я перепутал, а потом подумал, что мне лень опять топать в магазин. Чтобы ты не обиделся, я упаковку поменял на твою старую, лол. Чувак, ты слишком бледный. Родинки, веснушки... или чего ты там стесняешься? Имхо, так хуже видны. Загорай летом, пока можешь. Оливер не спешил его открывать. Новое сообщение.       Ты не станешь безобразнее или что-то в этом роде от солнца.                                                                                     Прочитано.