В ненарекаемое никуда

– Танцуй. Просто танцуй, как не в себе, и мир будет только вертеться вокруг, словно его и нет вовсе. Никаких проблем, заморочек, мыслей – только ты и море. Это были первые слова, которые Руки беспечно бросил в лицо вокалисту Diaura, замерев напротив него так, как будто был неконтролируемой волной, вот-вот готовой рухнуть вниз. В глазах Таканори нетерпеливо дрожали отблески костра, и это придавало его взгляду живость, разбавленную азартом и шелестом моря: Йо-ка видел капельки пота, замершие на висках мужчины, что делало его близким, почти осязаемым – протяни руку, и почувствуешь горячую кожу и рваное дыхание. Этот странный пляж, затопленный танцующими вокруг полыхающего костра людьми; эта духота тлеющего августа, что уже жался в объятья сентября, но никак не мог догореть; это черное, почти матовое небо с наглыми звездами, пытающимися хотя бы представить себя полноценной заменой такому же наглому солнцу; эти затаившиеся вдали офисные небоскребы со слепыми окнами – все это было случайностью. И Йо-ка тоже был здесь случайным: он не любил танцы, он не любил море – он любил только самого себя и слепой август, но даже эта любовь не была взаимной. Двое мужчин замерли друг напротив друга. Вокалист Diaura слышал голос Таканори, видел его в клипах, да даже просто постоянно врезался в его имя, а сам Руки лишь однажды мельком листал журнал, в котором видел безразличное лицо Йо-ки – это все, что их сейчас связывало. Пляжные вечеринки, что сотрясали город летом каждые выходные, были слабостью Таканори, его скрытой страстью, о которой он почему-то никому не говорил: предпочитал растворяться в наслаждении в одиночестве. Момент, когда общая волна танца подхватывает тело и швыряет его в слившуюся в один пульсирующий ком толпу, нравился Руки особенно сильно: он смаковал его, вспоминал раз за разом, старался впечатать в сознание каждую деталь. Йо-ка оказался здесь только потому, что не смог отказать навязчивым друзьям – сейчас мужчина зябко ежился на скамейке, бессильно злясь на август, что дарил свое тепло всем, кроме него. – Пойдем со мной? Руки опустился на скамейку и пододвинулся ближе к Йо-ке, желая лучше рассмотреть его, но огромный костер был единственным источником света на пляже, и лицо мужчины скрывала маска из плотных теней. От Таканори резко пахло вишневой жвачкой, что тот лениво перекатывал на языке, и этот запах вился вокруг вокалиста Diaura, скользил по его губам, пытался пробиться к языку и передать ему чужую страсть. Пальцы Йо-ки были холодными, даже ледяными, и он в раздражении постукивал ими по коленке – перед глазами постоянно мелькали танцующие люди: они смеялись, врезались друг в друга, хохотали и сливались в странных, неконтролируемых движениях. Все это было чуждо вокалисту Diaura, он не чувствовал себя частью этого безумия, он не должен был быть здесь, но взгляд Руки – в этом было что-то особенное. Они никогда не виделись раньше, они не разговаривали, не обмолвились ни единым словом, даже не жали друг другу руки – а сейчас вдруг оказались одни на тонком канате. От сомнительного предложения Йо-ка отказался: он говорил что-то, тщетно пытаясь придать голосу серьезные нотки, но дьявольский огонь в сверкающих глазах Руки почти веселил его – пока вокалист Diaura пытался раскрыть секрет этих загадочных черных зрачков, мужчина уже схватил его за запястье и с упрямством потащил к самому центру танцевальной площадки. Таканори выглядел значительно ниже Йо-ки, но тот слишком озадачился таким резким порывом, что сориентироваться сумел только у полыхающего костра, когда вокруг колыхалось море из незнакомых тел: только здесь вокалист Diaura остановился и освободил руку от чужих горячих пальцев. Однако было уже поздно: спасительная скамейка осталась позади, и если минуту назад толпа людей казалась Йо-ке чрезвычайно глупым зрелищем, то теперь по-идиотски выглядел только он. И даже в этот момент, нелепо оглядываясь и пытаясь вернуться на место, вокалист Diaura знал, что должен был быть с Таканори: держаться его, тонуть в этом лукавом взгляде, слушать бессмысленные речи: судьба крепко обматывала их невидимыми нитями, толкая все ближе друг к другу. А потом Руки начал танцевать. Небо становилось все чернее, но на просторном пляже было необычайно светло: полыхая в самом центре, яркий костер подстраивался под мощные ритмы музыки и, выбирая самые эффектные проигрыши, отражался в глазах сотен танцующих людей. Рыжие языки пламени то взметались кверху, будто желая пробить небо мощным потоком, то неожиданно оседали, почти приникая к песку. В эту ночь Таканори отдался сумасшествию особенно безбашенно: скользя между чужими телами, он танцевал, буквально пропуская музыку через легкие, прогибался в спине, выворачиваясь, будто хитрая кошка, а затем вдруг резко подавался вперед, начиная энергично двигать локтями – грудь мужчины двигалась в ритме колебаний колонок, и иногда Таканори выдыхался и отходил к морю, чтобы волны, обиженно шипящие от отсутствия возможности выбраться на сушу и танцевать со всеми, покусывали его щиколотки. Йо-ка неотрывно следовал за ним, все больше злясь от этой почти физической зависимости: на людном пляже Руки был его единственным маяком, и это болезненно било под дых все танцующие парадигмы. Растрепанный, жадно хватающий сухими губами воздух Таканори напоминал оголенный провод, и искры, летящие из его околдовывающих зрачков, впивались в легкие вокалиста Diaura, раз за разом сжигая их дотла. Руки был слишком живым, слишком ярким, слишком быстрым: вот он вертится в самом центре, соблазнительно двигая бедрами в темных джинсах, а вот уже приникает к спине Йо-ки и нетерпеливо скользит вниз, опускаясь на колючий песок и жадно откидывая назад мешающиеся волосы. На первый взгляд Таканори показался вокалисту Diaura более сдержанным, спокойным, но теперь мужчина осознал, что, вступая в озеро с кристально чистой водой, утонул в омутах горной реки. Скорее по инерции, чем из реального желания, Йо-ка повторял движения Руки, позволял ему впиваться в его сознание через быстрые прикосновения и мгновенные азартные взгляды, полные полыхающего коварства. Йо-ка не осознавал, что происходит, но как и все махал руками и танцевал, вдыхая вместе с соленым запахом моря частицы мертвого августа через чужие крики и звонкий смех – эти люди давно утонули. Иногда Таканори вдруг растворялся в толпе в одно мгновение: вот он еще выделывает замысловатые вихри рядом, а вот его уже нет, и только в воздухе висит едва уловимый, дразнящий запах вишневой жвачки – в такие моменты Йо-ка всегда пытался незаметно пробраться к выходу, но Руки тут же возникал из ниоткуда и хищно скалился, толкая его к самому порогу ада. Несколько раз мужчина приносил бутылки с ледяной водой: на запотевшем стекле виднелись хаотичные отпечатки его быстрых пальцев, и вокалист Diaura всегда пытался попасть в эти отпечатки, чтобы ощутить их своей холодной кожей. Таканори пристально следил за тем, как Йо-ка медленно пил, отчего его кадык методично двигался взад-вперед, и в эти момент музыка всегда затихала, и Руки слышал, как ледяная вода стукается о стенки такого же ледяного желудка вокалиста Diaura. Бодрая, живая музыка сменилась на что-то дрожащее, трепетное слишком резко – Таканори в этот момент тоже куда-то исчез. Люди весело переглядывались и становились парами, с удовольствием приникая друг к другу и переключаясь с судорожных метаний на плавную нежность. Йо-ка беспомощно оглядывался, морщась от собственной ненужности, и пятился назад, боясь даже случайно коснуться этого медленного танца чужой любви – он это слово не произносит даже по буквам. Выход с пляжа был совсем близко, каменные ступени царапали взгляд, но неожиданно плечо вокалиста Diaura сжали уверенные, полыхающие пальцы: – Эй, все и так почти закончилось. Ты куда? – Я не танцую такое, – Йо-ка фыркнул, постараюсь вложить в этот жест все свое возмущение, а затем с вызовом добавил. – Не умею. – И даже никогда не пробовал? – насмешливым голосом, конечно, был Таканори. – Нет. – Дурак. В этот раз Руки снова схватил вокалиста Diaura за запястье, но в этом прикосновении было что-то другое – мужчина вел его в другое измерение. Они шли по песку, что обманчиво принимал отблески полыхающего костра, но оставался холодным; они видели черное море, даже не отличающееся от потухшего неба, что выцвело от летней духоты и усталости; они слышали шипение разочарованных волн и плеск одинокой воды – все это уже потеряло значимость. Теперь их было двое, они шагали рядом, проваливаясь в податливый песок, и смотрели друг на друга, будто были знакомы еще задолго до этой встречи: Йо-ка знал, что Таканори ведет его на деревянный пирс, а тот прекрасно понимал, что мужчина сейчас подарит ему свой первый медленный танец – в этом доверии было что-то щекотливое, почти интимное. В этом был весь август: обманчиво-трепетный, коварный, опасный – чарующий месяц, что забирает с собой последние надежды, чтобы без жалости сбрасывать их в черную воду. Йо-ка видел слепые стекла небоскребов, замерших на горизонте – свет от них был таким ярким, что казалось, будто небо с этого края начало выцветать. Жизнь Йо-ки выцвела со всех краев. На старом пирсе было непривычно тихо и даже пахло морем: музыка сюда почему-то доносилось слабо, будто чужой шепот. Вокалист Diaura поупрямился скорее для вида, а затем позволил Таканори прижаться к нему и стать ведущим в танце – эти плавные движения в темноте заставили сердце Йо-ки рухнуть вниз. Они медленно вышагивали по деревянным доскам, иногда спотыкаясь и посмеиваясь, но все это происходило в полной тишине – никаких слов, никаких мыслей, никаких объяснений. Свет от костра сюда почти не долетал, и вокруг было только раскинувшееся черное море, плавно перетекающее в такое же бесцветное небо. Йо-ка ощущал вишневое дыхание Руки у своего уха, в то время как чужие пальцы уверенно сжимали его талию, толкая в нужную сторону. В этом танце было слишком много чувственности, слишком много оголенной искренности, что возбуждала самые сокровенные мысли, из-за чего не привыкшему к такому Йо-ке приходилось кусать губы и жмуриться до появления в глазах пестрых звезд – а Таканори все равно был ярче. Грудь к груди, так, что два сердца тянулись друг к другу, как будто никаких преград не было, но сердце Йо-ки все равно билось медленнее: по-другому он не умел. Вокалист Diaura даже не удивился, когда они оказались в машине Таканори: беспечно держа руль одной рукой, он курил сигарету за сигаретой, пытаясь хоть на обрывки минут перевести возбуждение в сизый танцующий дым. Йо-ка с легким оттенком самодовольства сообщил, что курить бросил, но Руки на это только усмехнулся и впервые за ночь заговорил серьезно, без тени привычной лукавости. Уверенно выворачивая руль, он рассказывал о мире: о том, какой он красивый, о том, как нужно уметь видеть во всем смысл, о том, как здорово вдыхать дрожащий утренний воздух и прощаться с мигающими звездами перед сном. С азартом Руки говорил, что каждое мгновение имеет свою значимость, просто нужно ее разглядеть, как нужно ценить любое мерцающее слово и быстрый взгляд, даже если все это было обронено случайно – в это время Таканори слабо улыбался, и из его темных зрачков рассыпались миллионы танцующих искр, а Йо-ка уже знал, что через пятнадцать минут они переспят. В этот момент все встало на свои места, все приобрело четкие очертания, значимость: это автомобиль, он пахнет кожей и сигаретным дымом; это небо, оно висит над головой, чтобы люди не улетели в бесконечность; это август, он догорает, чтобы в пламени воспоминаний и километрах иллюзий стало видно хоть что-то; это Таканори, он пытается убедить его, Йо-ку, что на мир стоит хотя бы смотреть. Ночь была слишком чуткой: вокалист Diaura судорожно хватал ртом воздух и отводил взгляд, а Таканори мягко держал его за плечи и помогал избавляться от лишней одежды, когда тот вдруг впадал в ступор и замирал. Йо-ка смущался, он был к этому не готов и, стесняясь наготы, вдруг тянулся к своей рубашке, пытаясь спрятаться за спасительной тканью, но Руки хватал его за плечи и удерживал на месте, поочередно целуя каждый темный сосок мужчины, отчего тот вздрагивал и неуверенно цеплялся за его талию. Вокалист Diaura не доверял своему телу, не доверял этим странным позывам, и, когда Таканори с осторожностью раздвинул его ноги, только отвернулся и уткнулся в подушку, стыдясь каждого вздоха. И вместе с этим он чувствовал, что все это правильно, что Руки сейчас должен толкаться в него, что они должны ощущать друг друга, быть рядом. Йо-ка дрожал и все равно тянулся к члену Руки, все равно пытался его коснуться, собрать вязкие капли спермы и тут же отвернуться, пугаясь этих смелых порывов. Таканори сходил с ума от выпирающих вен на шее вокалиста Diaura – хотелось целовать каждую из них, чтобы, скользя губами вниз, прийти к его холодным рукам и прижаться к каждому непослушному пальцу. Руки еще изучал чужое тело, еще трогал узкие бедра и гладил напряженный живот, а Йо-ка уже знал, что на рассвете тот отвезет его домой. Новое утро вокалист Diaura встретил в терпком одиночестве. Вчера нещадно палило солнце, дразнящее людей невыносимой духотой, а сегодня вдруг пошел дождь: крупные капли скользили по оконному стеклу без интереса, потому что август уже с тоской собирал свои вещи. Одиночество – это единственное, что этот наглый месяц календаря оставлял Йо-ке, с недовольным видом копаясь на пороге. Вокалист Diaura безэмоционально сидел на темной от скопившихся за окном туч кухне, раздирал горло горячим кофе и курил – между попыткой бросить курить и тщетными усилиями увидеть в мире хоть что-то по-настоящему красивое можно было ставить знак равенства: все это было бессмысленно. Август танцевал вокруг Йо-ки вместе с дымом, и мужчина обиженно хмурился, пытаясь выяснить, когда же тот вернется вновь: слишком притягательным был этот особый воздух, этот цвет ночного неба в августе. Вокалист Diaura даже сумел позавтракать: то ли это был недоваренный рис, то ли вчерашние макароны – мир снова утратил свою четкость и осмысленность. В прихожей звонил телефон, и, возможно, это даже был Таканори, но Йо-ка так и не решился поднять трубку – а вдруг все-таки не он? Если бы вокалист Diaura вел дневник, то сегодня он бы обязательно сделал короткую запись: «Август догорает на моих глазах, я еще чувствую этот запах – что-то вроде вишни и сигаретного дыма. Вчера меня пытались убедить, что мир действительно красив. Я не поверил». Но никаких дневников Йо-ка, конечно, не вел.