Усмирение

Он презирает их всех, он ждет казни и гордо держит голову. Почти не слушает речь инквизитора — ну что такого может придумать остроухая девчонка? Но последние слова заставляют вздрогнуть. — Я отказываю вам в смерти. Усмирение. — Что? Нет! — он вскрикивает, рвется из рук стражи, которая тащит его назад от трона. Плевать они хотели на его сопротивление. Едва заметно улыбается инквизитор. Она придумала то наказание, которое действительно приводит Эримонда в ужас. Такой, что угрозы кончаются еще на середине лестницы, и он начинает умолять — убейте! Просто убейте, прошу! Он не сразу понимает, что приговор не будут приводить в исполнение немедленно. Его впихивают в камеру, захлопывают за спиной дверь. Толчок бросает на колени, бессильно сжимаются кулаки. Мысли мечутся, он со странной предсмертной ясностью ощущает сам себя — того, которого вскоре не станет. Со всеми мечтами и надеждами, с презрением и гордыней, с гневом и страхом. Эримонд сгибается пополам от невыносимой боли — он потеряет себя еще не сейчас, и тогда он не будет скорбеть, но пока рычит от того, как рвется в груди любовь к самому себе. Единственному, кого он когда-либо любил. Он думает, что умрет от этой боли, не доставив врагам удовольствия видеть свое тело пустой бесчувственной оболочкой. Но время идет, а он не умирает. Медленно затихает пылающий внутри огонь, взамен всплывают воспоминания. Он хрипло смеется — говорят, жизнь проходит перед глазами перед смертью. Усмирение — это хуже, чем смерть. Детство, приучившее к тому, что беспрекословное послушание и усердие так же щедро вознаграждаются. Юношество, когда казалось, что мир сам подставляет ступеньки под его ноги — людей ли, вещи или события. Венатори, мечтавшие о том же, о чем и он. Воплощенный бог, обещавший им величие. Череда картин плывет перед невидящим взглядом, охрана беспокойно косится на замершего на коленях человека, который внезапно начинает чуть слышно смеяться. Ступеньки. Он всегда смотрел со стороны того, кто идет по ним. Теперь прошли по нему, а он даже не заметил. Он ведь тоже обещал недолговечным союзникам все, чего они только желали. Он обнимает себя за плечи, чуть покачиваясь. Нет, этого не может быть. Корифей не может лгать, и хотя Эримонд не справился, хотя ему и предстоит самая страшная кара из возможных, Тевинтер вернет былое величие!.. Мысль сбивается, течет сгорающей свечей. Он сам в нее уже не верит. У них никогда не было никаких гарантий. Венатори просто поверили Корифею — как Стражи поверили Эримонду. За спиной слышатся шаги, странные, будто человек нарочно шаркает, стараясь шуметь погромче. Плеча касается чужая прохладная ладонь, Эримонд в панике оборачивается, готовый поверить — вот его казнь, сейчас, уже начинается! Но за спиной только юноша в широкополой шляпе. В свободной руке у него яблоко. — Привет. Хочешь? Онемев, Эримонд только качает головой. Странный юноша медлит, смотрит куда-то в сторону. — Прости. Я теперь не так хорошо угадываю, кто чего хочет. Но в тюрьме всегда хочется есть, я точно знаю. Сухие невеселые смешки больше похожи на кашель. — Я хочу жить. Быть собой. Чувствовать! Вскрикивает и умолкает. Встает, не желая смотреть на вошедшего снизу вверх. У юноши на поясе кинжалы, появляется безумное желание напасть — не рассчитывая на победу, просто чтобы быть убитым. Но прежде, чем Эримонд начинает плести заклинание, его берут за запястье, вкладывают в ладонь яблоко. — Пусть будет. Юноша просачивается сквозь решетку, не нуждаясь в отпирании замков, уходит. Эримонд садится на матрас в углу. Бездумно надкусывает сладкое, пахучее яблоко. Вкус. Его он скоро тоже перестанет чувствовать. Дверь открывают следующим утром, два стражника шагают внутрь, подхватывают пока еще мага под руки. Эримонд не сопротивляется. Кажется, за ночь он успел подумать о так многом — и в то же время, не успел ничего. Но чувств нет, только боль пульсирует в груди так, что усмирение на миг кажется почти освобождением. Лишь на миг. Апатия отступает вместе с темнотой темницы, его волокут по ярко освещенным коридорам в церковь. — Нет… Невозможно поверить, что его жизнь, его мечты, его работа закончатся вот так! Он дергается в руках охраны, пока еще вяло, но с нарастающей паникой — такой сильной, словно и не было долгой ночи, во время которой казалось, что чувства вот-вот сгорят сами по себе, без всяких ритуалов. Просто потому что нельзя пережить такую сокрушительную смесь страха, гнева, сожалений и парадоксальной, бессмысленной надежды. Можно. Он рыдает, пытаясь оттолкнуть удерживающих его людей, у него нет сил угрожать, и он умоляет, ненавидя их и самого себя за унижение. Им плевать. Его приковывают к столбу, подходит ближе храмовник, который будет проводить ритуал. Когда охрана уходит, и они остаются вдвоем, храмовник начинает читать текст обряда. Эримонд против воли замирает, очарованно вслушиваясь в слова, чувствуя, как рвутся нити, связывающие его с Тенью, как уходят, умирают чувства — так же, как когда проваливаешься в ледяное озеро. Слезы еще текут по щекам, хотя он уже почти не понимает, почему, когда дверь распахивается. Храмовник прерывается на полуслове. Эримонда начинает колотить дрожь. Последняя нить натягивается струной, и как на тугой пружине эмоции, почти погасшие, возвращаются десятикратно. — За тебя просил Коул, — говорит инквизитор. — Ты не будешь усмирен, только заключен в тюрьму. Или же можешь помочь делу Инквизиции. Ты ведь уже понял, что Корифей вас использует? Он кивает. Тяжело сглатывает, облизывает губы, соленые от заливавших лицо слез. — Да. Спасибо, леди инквизитор. — Поблагодари лучше Коула, — улыбается она. Отворачивается, давая знак освободить его. У Эримонда нет сил, но рядом оказывается знакомый юноша в широкополой шляпе, поддерживает, не давая упасть. Улыбается. — Ты этого хотел, правда?