Зимняя мечта

1 Последний день июля. Утро. Как всегда великолепное. Жаркое, душное, и в комнате стоит крепкий запах перегара. Очередные бессмысленные сутки. Серый клочок бытия между двумя взрывами адреналина. Напиваться, стрелять, пытаясь словить очередную дозу бесплатного кайфа, скользить из вчера в завтра, не думая о выживании. Трупам смерть не страшна. Сходить с ума от безделья. Реви с трудом выползла из кровати. Прятаться под одеялом или подушкой было невозможно, слишком жарко. Даже холодный душ был отвратительно теплым. Липким. Кондиционер снова не работал. Через открытое окно лились струи раскаленного воздуха, неся с собой сладкий запах разложения и горечь дыма. Кто-то умер. Что-то взорвалось. «Не я, и ладно. Куда? К Эде или в док?» Тяжелый выбор. И там, и там есть кондиционер, выпивка и компания. Только вот в Церкви не будет Рока. Зато безумная монахиня опять будет задавать вопросы и подначивать. «Эда или офис Лагуны?» Потолок морщился трещинами и не отвечал. — Сука ты, — выдохнула Реви. Монета в десять бат взлетела в воздух, повертелась и упала. На пол. — Твою мать! – рыкнула Македонская, пытаясь достать беглянку из-под кровати. Придавив пальцем теплый кругляшок, женщина аккуратно вытащила его под лучи таиландского солнца. — Ват-Арун. Что ж, Эда победила. Выбор не доставил особой радости. Впрочем, и не огорчил. Какая разница, где напиваться и убивать время до очередной дозы адреналина? С чокнутой монахиней, по крайней мере, весело. А если повезет, то и припрется кто-нибудь, будут разборки, пальба и кайф. Главное, чтобы матушка-настоятельница не начала читать морали. «В храме никакого алкоголя!» И ведь не постесняется из desert eagle пальнуть пару раз под ноги, прежде чем отправит молитвой искупать грехи. И счастье, если удастся отделаться только этим. Надев неизменные шорты и черный топ, пристроив любимые Sword Cutlass в кобуру и стянув волосы резинкой, Реви вышла под палящее солнце. Полумертвая Роанапра. Полдень. Солнце развалилось посреди неба и загнало преступников в их норы. Но вечером оно будет преследовать других крыс, а местные выползут, и в городе вновь закипит жизнь. Кипящий воздух навалился на плечи бетонной плитой. По всему телу тут же выступил пот. На долю секунды Македонская решила плюнуть на все и остаться в своей конуре, но... Ни выпивки, ни кондиционера. — Надо было вызвать таксиста, — устало сказала женщина, прикуривая. – Только вот телефона у меня нет. Как и денег осталось ровно десять бат. Ну и разгулялась ты вчера, Двурукая. Скользить по спящему дневному городу. От одной тени к другой. Делать вид, что не замечаешь, и на самом деле не замечать гильз под ногами и трупов в подворотне. Роанапра – помойка. Хуже сточной канавы. Здесь нет чистых и безвинных, а если и появляются, то либо становятся безмолвными разлагающимися жителями сладких тупичков, либо приспосабливаются и выживают, умерев. — Эй, Македонская, подкинуть? — Йо, Балалайка. С чего такие любезности, сестра? — Есть разговор. Садись. Русская приказывала. Как всегда, когда речь шла об ее интересах. Или об интересах Отеля Москва, что было, впрочем, одним и тем же. Отказываться или становиться в позу было себе дороже. К тому же, Балалайка всегда хорошо платила, да и выглядела сейчас так, будто не спала несколько суток и была чертовски зла. Реви развалилась на заднем сиденье. — Я вся внимание, сестра. — Лагуна получит заказ на доставку. В Австралию. Товар портящийся и требующий присмотра. — Почему ты говоришь это мне, а не Датчу? — Потому что это не все. Есть еще одна задача. Нужно найти и убрать одного человека. — Сколько? — Сто. Реви удивилась. Сумма была _несколько_ больше привычной. За обычное дело. Найти и убрать. — Я надеюсь, мы о тысячах долларов? – уточнила Двурукая. — Нет, о русских рублях, — хмыкнула Балалайка. – Все как всегда. Выполняешь работу, получаешь деньги. — Почему ты сама за это не возьмешься? — Ты отказываешься? — Нет. Но хочу знать. Потому что у тебя такие ресурсы, которые мне и не снились. — Это личное дело. Мои люди тут ни при чем. И я не хочу, чтобы Отель Москва был в этом замешан. — Темнишь, Балалайка, — протянула Реви. — Ты не единственный наемник, Двурукая. И не единственный стрелок. Холодные. Голос. Взгляд. Пронзительные голубые глаза. Даже шрамы, оставленные огнем, и те были ледяными. — И шуток ты не понимаешь. Я согласна. — Еще условие. — Хм? — Ты возьмешь напарника. Эду. — Что? – Реви подобралась, сбросила с себя показную лень. — Информации мало. Заказ надо выполнить быстро и чисто. А вы умеете работать вдвоем. Македонская хмыкнула, скривилась и отвернулась, уставившись в окно. Жара. Такая, что асфальт плавится и течет. Пожалуй, не так уж и плохо уйти в море, сменить обстановку. — Что с гонораром? — Эда получит свою сотню. — Договорились. — Указания получишь вместе с посылкой. Будьте завтра обе на Лагуне. С утра. Машина остановилась. Дверь открыли, давая понять, что разговор закончен. — Ты обещала подвезти, — с досадой сказала китаянка. – К тому же, кто Эду нанимать будет? — Этот вопрос я уже решила, — улыбнулась русская. – Прогуляйся, тебе не помешает. — Я тебя ненавижу, Балалайка, — скривилась Реви. — Чтоб ты... «...на солнце обжарилась», — проглотила Македонская конец фразы. — ...всю жизнь холодные bliny ела. — Нехорошо, сестра, — усмехнулась русская. – Надейся, что никогда не попадешься мне под руку, когда меня решат угостить холодными blinami под теплую vodku. Скривившись, Реви махнула рукой и пошла к церкви. Долбанные три километра под солнцем. Жара. 2 — Эда, открывай, мать твою настоятельницу! – крикнула Реви, стуча кулаками и ногами в дверь храма. Еще немного, и она расплавится под этим солнцем. Окончательно и бесповоротно. Расстанется с остатками жидкости, стекающей по лицу, шее, груди, бедрам, позорно и предательски сбегающей из тела. Еще чуть-чуть, и останется от великой Реви только лужица, быстро испаряющаяся под лучами безжалостного солнца. — Эда! Рикардо! Да блядство, кто-нибудь! Кажется, ее наконец-то услышали. Тяжелая дверь медленно открылась. На Реви уставился черным глазом desert eagle. — Не шуми, ты не на базарной площади в торговый полдень. Сестра Иоланта. И откуда в этой старухе столько кипучей энергии? — Йо. Эда здесь? И почему блондинка так ее боится? Ну подумаешь, мать, ну подумаешь, настоятельница. И стрелок хороший. С качественной пушкой. Но это же не повод... Почему-то перед глазами появилась Балалайка. Тоже ведь просто стрелок, капитан, лидер группировки. Ничего особенного. Реви и ее не боялась, и все же... Не могла не признать, что обе женщины вызывали трепет. — Подожди на заднем дворе, — приказала мать-настоятельница. — Но... — Реви. Как все любят говорить холодным тоном, не допускающим возражений. Можно развалиться вдоль стены и внимать их голосам, вдруг удастся остыть, а жара замерзнет и попадает льдом на землю. — Я не люблю повторять. Тебе не место в храме. Жди Эду на заднем дворе. — Да-да, — махнула рукой Реви. Солнце. Солнце. Слишком много, мать его, солнца. Фильтр пропитался слюной и горчил. Даже курить и то было не в кайф. До-жи-ли. Эду и ждать не пришлось. Бойкая монахиня водила руками, указывая, кому, что и как именно делать, эротично объясняя, какой предмет где окажется, если лентяи не будут шевелить быстрее своими задницами. — Йо, Реви, — блеснула зубами будущая напарница. И как... как у нее хватает сил и выдержки разгуливать по этому пеклу облаченной в рясу? Ни одной капельки пота не выступило. Конечно, может под черным сукном с нее потоки бегут, но на лице ни намека на испарину. Или усталость. Бодрая и свежая, мать ее настоятельницу. — Йо, — лениво бросила Македонская, упав в тень и прижавшись спиной к камню. — Что забыла, подруга? — Кондиционер. Холодное пиво. — Как тебя. Я думала, китайские девочки более стойкие. — Я американка. Крыса из трущоб Нью-Йорка. Ты не забыла? — Тьфу на тебя, Реви. Какая-то ты дохлая крыса. Пойдем под кондиционер и к пиву. Снова вставать, переставлять ноги, двигаться... — Бля, ну почему их нельзя притащить сюда? – простонала Македонская, поднимаясь по стеночке. — Блажен, кому отпущены беззакония, и чьи грехи покрыты. Блажен человек, которому Господь не вменит греха, и в чьем духе нет лукавства. Когда я молчал, обветшали кости мои от вседневного стенания моего, ибо день и ночь тяготела надо мною рука Твоя; свежесть моя исчезла, как в летнюю засуху, — задумчиво процитировала Эда. – Мы в аду, Реви. Стоит ли удивляться, что нас поджаривают? — Изыди, чокнутая монашка, — огрызнулась китаянка. – И меня с собой изведи. До кондиционера и холодного пива. — Безнадежна, — хмыкнула Эда. – Ты – безнадежна. — Я не верю в бога, сестра. Столько лет меня знаешь, а все не запомнила? — Все еще надеюсь направить тебя на путь истинный, дочь моя. — Хвала твоему господу, моей мамочкой была не ты. — Ох, подруга, при такой маме, как я, папочкой у тебя был бы сам Бог. Реви расхохоталась и стукнула Эду по плечу. — Ну и самомнение у тебя. Неужели твое межножье так великолепно, что твой господь решился бы покинуть небеса? — Проверь, подруга, — подмигнула монашка. — Кондиционер. Пиво. И проверим. Только учти, я потных женщин не люблю. — Кажется, это ты истекаешь. — Шагай уже. Прохлада кондиционированного помещения. Кожа тут же покрылась мурашками. На несколько секунд из-за перепада температур затрясло. — Когда-нибудь... когда-нибудь я поверю, что твой господь существует, — пробормотала Реви, развалившись в кресле, наслаждаясь освежающими потоками воздуха, обвевающими лицо, остужающими кожу. – Пиво? — Хамоватые гости пошли, я посмотрю. — Не, хамоватые сами в холодильник лезут и придираются, что не той маркой угощают. — Держи, — хмыкнула Эда и кинула банку Heireken. Холодное. Холодное-холодное пиво. Запотевшая банка. Пальцы коротко обожгло. Выступившая пена стекла по пальцам, упала на голый живот, заставив вздрогнуть. Первая порция закончилась быстро. Смочила рот, горло, наполнила желудок, вернула к жизни. — Ааааах, — выдохнула Реви и отрыгнула. Еще немного, и вторая банка впечаталась бы в лоб. — Ты щедра до безобразия, сестра Эда, — хмыкнула китаянка, впрочем, тут же став серьезной. – Ты не в курсе, что затеяла Балалайка? — Какая разница, подруга? Это принесет деньги. Найти и убрать. Мелочи, — пожала плечами блондинка. — Помнишь, как с близнецами вышло? Обе женщины замолчали, в который раз досадуя на неприятный расклад той истории. — Сами виноваты, могли бы и заработать, — сказали они одновременно через несколько секунд. — И все же, мне это не нравится, — сообщила Реви потолку. — Забей. Или не ты «иногда преступаешь закон»? – рассмеялась Эда. – Лучше расскажи, как у вас с Роком продвигается. Ты его уже трахнула? Ну и каков сладенький в постели? — Не твое дело, — скривилась китаянка. — Ну же, подруга, не томи. Расскажи, расскажи. Мне же интересно. А то ведь я его сама трахну, чтобы узнать ответ. — Пристрелю, как бешеную собаку. — Жаааадная. Тебе жалко, что ли? Если тебе мальчик не нужен. Реви хмыкнула, больше никак не прокомментировав болтовню Эды. Кондиционированный воздух. Прохладное пиво. И всего лишь одна жужжащая над ухом муха, но с блондинкой можно смириться. Неужели серые клочки между взрывами адреналина все-таки бывают приятными? 3 Утро. Как всегда великолепное. Пусть даже прохладное, кондиционированное, но стойкий дух перегара... Чужие руки и ноги... Пышная грудь, в которую Реви уткнулась носом... — Хрена себе, — пробормотала китаянка. – Эти сиськи, кажется, все-таки натуральные. Только вот какого лешего... Эда не дала вылезти из постели, прижав к себе крепче. — Куда ты, сладенькая? До молитвы еще несколько часов. Пряжка ремня больно впилась в живот. Да и в остальном комфорта не было. Реви привыкла засыпать и просыпаться одна. В компании со своими береттами. Но уж никак не в обнимку с пышногрудыми блондинками, провально играющими монахинь. — Ай-ай, подруга. Что скажет сестра Иоланта, застав нас в такой компрометирующей ситуации? — проворчала Македонская. — Узавидуется, наверное. — Разве это не грех? — Грех – это когда не по любви, подруга. А я тебя нежно и трепетно. Эда смеялась. И не отпускала, зараза этакая. — А обмочиться в кровати грех или нет? — Изыди, — проворчала монашка, отцепившись от китаянки. Сидя на унитазе, Реви снова размышляла о тяготах жизни. И о том, какую именно свинью им подложила Балалайка. Что это за личное дело? Насколько оно будет _вкусным_? Трупы смерти не боятся. Но быть убитой ни за что, просто так, не получив от схватки ни капли удовольствия? Глупо. Глупо и скучно. Не хочется быть одной из тех овец, которых Македонская отправила на небеса. Или в ад, зависит от цвета долбанной блеялки. — Ты уснула, что ли? Пора бы уже на «Лагуну» отправляться, принимать посылку да заказ от Балалайки. Розовые очки, розовый топ, джинсовая мини-юбка, еще и пузыри надувает. Блядь без вызова и только. — Какие трудные времена настали для Церкви, раз такая беда с кадрами, — проворчала Реви, так и не пошевелившись. — Подруга, это не смешно. Похмелье — вещь суровая, но с ним мы будем бороться на борту. Гребаная жизнь. Гребаная работа. Гребаный мир. — И гребаная жара. Может не надо? — Эй, Реви. Хватит, поднимайся, не срывай контракт. Вздохнув, Македонская покинула насиженное место и застегнула шорты. — Вперед, подруга, за гонораром. 4 Жара прибила к земле, как только женщины вышли на улицу. — Начинаю ненавидеть эту помойку, — сплюнула Реви. — Ты заработала достаточно деньжат, что тебе мешает свалить в местечко почище и поприятнее? — А как же адреналиновый допинг? — С твоей экзотичной внешностью, сиськами и татуировкой можно будет смело выходить на улицу и искать приключений на задницу. — А потом отмазываться от полиции, подыскивая новый контракт, чтобы заработать деньжат на взятку? Ну уж нет, здесь все прикормленные. Подъехавшая машина подняла пыль. Обе женщины скривились и закрыли лица ладонями. — Привет, сестричка. Привет, Реви. — Рикардо, сколько я говорила тебе не называть меня сестричкой? – прорычала Эда. — Карета подана, — улыбнулся юноша, открывая заднюю дверь. — Какой галантный молодой человек, — хмыкнула Реви. – Подруга, ты его уже трахнула? Блондинка прорычала что-то невнятное. В кои-то веки Македонская почувствовала себя отомщенной за все подколы и насмешки Эды. — Или мне первой пробу снять? — Всегда к вашим услугам, Великая Реви, — подмигнул Рикардо. И правда, тяжелые настали времена у их господа, раз приходится такие кадры нанимать. Служители Церкви Насилия о чем-то ожесточенно спорили, Эда грозилась убить наглого мальчишку, тот смеялся и отшучивался, не принимая ее слова всерьез. Привычный фон. Весьма мирный для Роанапры. Сонный-сонный город. Как навозная муха на куче дерьма в жаркий полдень. «Кажется, я опять пропила прохладу и никому не сломала челюсть», — отрешенно подумала Реви, глядя на проносящиеся за окном дома. Чистые широкие улицы. Но стоит зайти в закоулок... «Кажется, я слишком часто начала предаваться меланхолии», — хмыкнула женщина и закурила первую за этот день сигарету. 5 На причале было прохладнее. Соленый свежий ветер остужал разгоряченную кожу. Сразу захотелось жить и действовать. Ну или, как минимум, похмелиться и почувствовать себя человеком, а не кошачьим туалетом. Быстрого взгляда на блондинку хватило, чтобы убедиться, она думает о том же. Датч легко прочитал мысли женщин и обеспечил их пивом. — Датчи, за это я тебя и люблю, — сказала Реви, открыв банку. Македонская развалилась на палубе, досадуя, что даже море не может остудить металл обшивки. Задницу слегка припекало, но она же не у черта на сковородке. Досадные мелочи проще игнорировать, чем концентрировать на них внимание, предаваясь абсолютно лишней рефлексии. — Датчи, ты уже говорил с Балалайкой? – спросила Реви, жмурясь под солнечными лучами, пропитываясь ими, чувствуя, как их тепло проникает внутрь, вглубь, до самых потаенных уголков, давно превратившихся в лед. Согревает, не обугливая оболочку, не превращая тело в кучу бессмысленной органики. — Нет. Голландец был, как всегда, потрясающе многословен. — Тогда что ты тут делаешь? И почему не спрашиваешь, какого черта со мной приперлась Эда? Странный заказ раздражал. Как чувство опасности, когда на тебя наведен прицел оптики, а ты не знаешь, где засел снайпер. Только звериное чутье рычит, бьется в истерике и требует спрятаться, выждать, пока враг не проявит себя. А потом убить. Прицел зудит между лопаток равнодушным правильным крестом. Заказ уперся стволом в нёбо. В какую сторону ни дернись, ошибешься. «Реф-лек-сия. К черту», — выдохнула Македонская и выбросила бычок за борт. — Я получил заказ, но не обсуждал детали. А тебя интересуют именно они. Потому — нет, я не говорил с Балалайкой, мне нечего тебе сказать, Реви. Всего лишь доставить посылку в Австралию. И проезд Эды уже оплачен. Все просто. «Датчи. Дат-чи. Даааа-тчи. Ты знаешь секрет выживания в этом мире, правда? Я тоже его знаю, но между лопаток зудит. К черту». Растянуться под палящим солнцем. Оно поджарит сверху, раскаленный металл – снизу. Еще совсем немного, и привезут посылку. Пусть Эда флиртует с Бенни. Пусть Датч ковыряется с механикой, в который раз проверяя ее исправность. Пусть Рок шляется неизвестно где. Небо. Оно везде одинаковое. В Нью-Йорке. В Токио. В Роанапре. Разная глубина и яркость. Другие облака. Но на него всегда смотрят одним и тем же взглядом. Равнодушным. Усталым. Бешеной собаки. Трупа. Небо всегда в пятнах. Из какой точки мира на него ни смотри. Шум подъехавших машин не дал провалиться в сон. Наверное, оно и к лучшему. Не хватало еще и в самом деле поджариться под заботливым солнышком. Русская привезла посылку лично. Как всегда, в сопровождении Бориса. Рок приехал с ними. «Кажется, Балалайка сделала его своей игрушкой после поездки в Токио. Хотя чем эту суровую женщину, прошедшую Афганистан, мог увлечь этот мягкотелый наивняк? Не трахаются же они. Или слухи о русско-китайском союзе всего лишь досужие вымыслы?» Девчонка, которую они привезли, была... — Японка? – удивленно спросила Реви. — Здравствуй, Двурукая. Кажется, пора было испугаться и поджать хвост. Кажется, пора было заткнуться и притвориться деревом. Бревном. Мертвым и неспособным воспринимать и передавать информацию. Кажется, пора было повзрослеть и стать столь же умной, как Датч. Реви открыла рот. И тут же захлопнула его. На всякий случай. Всегда можно допросить Рока. Позже. Когда русские с горящими холодом и безумием глазами не будут стоять над душой. — Здравствуй, Балалайка. Борис. Реви скользнула взглядом по японцу. Мужчина поежился, как в первые дни, когда он был всего лишь заложником. Товаром, за который так и не получилось срубить деньжат. «Значит, поэтому Рок был при Балалайке? Из-за этой японки? Снова работал переводчиком? Интересно, когда Балалайка успела ее захватить? Зачем? И связано ли это как-нибудь с заказом? Вопросы, вопросы, вопросы! И ни одного ответа!» — Гррр! – прорычала Македонская. – Голову напекло. Сама не своя. Балалайка улыбнулась и протянула пакет. — Это тебе. И Эде. Вскроете в Сиднее, не раньше. Уноси уже свою задницу с солнцепека, дурные мысли перестанут в голову лезть. Прицел сместился на основание черепа. Гадское, неприятное ощущение. Лучше бы уж к заднице, чуять опасность жопой было привычнее и правильнее. — Надеюсь, ты права, сестра, — хмыкнула Реви, забирая пакет. Македонская не проявила ни малейшего интереса к посылке. В конце концов, она была скорее боевиком, чем мозговым центром. Китаянка умела хорошо стрелять и зарабатывать деньги. Охранять и убивать. В бою она была хищником, безжалостным и стремительным, не отвлекающимся на детали. Берсерком, когда противник того заслуживал и обещал интересную схватку. С посылкой пускай разбираются Датч и Рок. Спрятавшись в уютной прохладе каюты, Реви вырубилась. Надо проспаться, поймать другую волну и прекратить думать. От лишних мыслей люди глупо умирают. 6 Плавный ход лодки. Привычное расслабляющее гудение механизмов. Шум воды и свист ветра. — Проснулась? – улыбнулась Эда, сидевшая в ногах Реви. – Ты такая трогательная, когда спишь. Так и хочется обнять, баюкать и защищать тебя от всех жизненных невзгод. — Как романтично, — хрипло сказала китаянка, ища бутылку с водой. Горло пересохло. Пока Македонская предавалась любви с древними богами сна, сразу со всеми, это не было проблемой. Но как только господа оставили ее и отправились на поиски других дам, ревнивая Жажда накинулась на тело с такой страстью, что впору было пожалеть об измене. — Держи. Пиво. Холодное. Реви скривилась. — Нет уж, спасибо. На этом чудесном корыте и вода водится. — Ты не заболела? – усмехнувшись, спросила монахиня. — Нет, наоборот пытаюсь излечиться. — Подруга, когда ты отказываешься от выпивки, я начинаю переживать. Стрельбы на горизонте пока нет, так в чем же дело? — Эда, как часто ты работала с Балалайкой? – хмуро спросила Реви. — Не то, чтобы очень. — Когда выполняешь ее заказы, всегда оказываешься втянут в разборки. Не припомню ни одного дела, которое прошло бы абсолютно гладко. — Да ладно тебе, брось. Мы в море. — Это не повод расслабляться. — Послушай себя, говоришь как... — ...волк, которого загнали. Вокруг красные флажки, есть только один путь сбежать, но я точно знаю, что в конце меня ждут хорошо вооруженные охотники. — Это называется паранойя, подруга. Тяжелое такое заболевание. Психика трещит по швам и крыша начинает протекать. — Больным людям тем более пить нельзя. Еще переклинит. — Сдаюсь-сдаюсь, я же тебя не заставляю, в конце концов, ты – девочка взрослая. Наглая усмешка не оставляла сомнений в том, что на самом деле думает Эда. Забавляется и не принимает всерьез. Впрочем, Реви и сама не верила в эти дурные настроения. «Месячные, что ли, скоро?» — хмуро подумала китаянка. Наконец-то нашлась вода. Теплая и без газа. Хуже выдохшегося пива. Но Реви допила бутылку. — Датч не говорил, сколько нам ехать? — Долго, подруга, долго. Расслабься. Ты, в таком состоянии, — опасный напарник. А нам работу работать и деньги зарабатывать. — Все будет в порядке, Эда, — хмыкнула Македонская. – Или ты меня не знаешь? Я просто от безделья маюсь. Моя кипучая натура изнывает от жары и скуки. Но в первую очередь, от скуки. Пустите гончую на след зверя, и ее шерсть снова станет густой и блестящей, а нос мокрым и влажным. Монахиня выдохнула. — Хвала Господу. А то я уже переживать начала. Ты сама не своя была. — В жизни каждой женщины бывают легкие и сложные дни. Последние были слишком легкими. Великая Реви заскучала и начала скатываться в депрессию, но хвала твоему Господу, на задницу Македонской опять свалились приключения, и твоя боевая подруга и врагиня начала приходить в себя. — Аминь. Женщины посмотрели друг другу в глаза и рассмеялись. — Эда, будь лапочкой, завари чай, — попросила Реви, выходя из своей каюты. — А что мне за это будет? — По-це-лу-ю, — кокетливо пообещала Двурукая. — Не могу устоять перед искушением. Оказавшись в узком пространстве гальюна, Реви нахмурилась. Слишком много мыслей. И каждой из них есть хорошее оправдание, будь то ПМС, скука, депрессия или чутье зверя. Но чем больше думаешь, тем тяжелее последствия. «Значит, надо вытряхнуть мысли из головы», — усмехнулась китаянка, смывая. 7 Когда Македонская вернулась в свою каюту, то обнаружила развалившуюся на койке и сладко посапывающую Эду. Чай, естественно, никто не заварил. — Вот так и остаются трепетные девы без поцелуев. А казалось бы, всего и надо, что ублажить желудок другой трепетной девы, — усмехнулась Реви и отправилась в рубку. Датч сидел, закинув ноги на доску, и изучал карту. Как всегда, невозмутимый. Полный достоинства. Спокойный. Иногда китаянку так и подмывало соблазнить коллегу. Во-первых, чтобы увидеть его без очков, плотно прилегающих к коже и полностью скрывающих глаза. Во-вторых, чтобы убедиться, что хотя бы иногда на лице темнокожего появляются эмоции ярче немого укора. Удерживало только опасение, что в устоявшихся отношениях появится трещина. Сначала маленькая, незаметная, но через некоторое время эта гадина так расширится, что будет невозможно находиться в одном помещении. — Йо, Датч, — сказала Македонская, садясь напротив и заглядывая в черные линзы. — Привет, Реви. Выспалась? — О да, — улыбнулась китаянка. — Снова вопросы будешь задавать? — Конечно. Капитан «Лагуны» вздохнул. Ничего другого он и не ожидал, но Двурукая всегда спрашивала о не самых приятных вещах и взрывалась, когда что-то было не так. А ехать им предстояло еще долго, и посылку надо бы доставить в целости и сохранности. — Да ладно тебе, Датч, — махнула Македонская рукой. – Ты же знаешь, что на Лагуне я стреляю, только когда на ней появляются крысы. Но мне очень интересно, что это за японка. Почему у нее такие... седые, что ли, волосы. И глаза, ты видел ее глаза? Они какие-то... — Она больна и почти слепа, — перебил ее мужчина. — Поэтому у нее такие волосы и глаза. — Да ты что? Когда было необходимо, Реви умела широко и невинно распахивать глаза. Только вот Датч на это никогда не попадался. Сложно было поверить в простоту этой женщины после того, как убивал людей, стоя с ней плечом к плечу. — Да я что. — Датчи, кто она? — Понятия не имею. — Ты доставляешь посылку и не спросил... — Как будто это в первый раз. Ты сама сказала, я всего лишь доставляю посылку. И мне плевать, что у нее внутри. Главное, чтобы упаковка и содержимое не пострадали, а клиент остался доволен. Вопросы? Реви фыркнула. Открыла рот. И закрыла. — Нет, я пойду и спрошу Рока. — Подмени его. Он охранял ее все то время, пока ты спала. Не мешало бы и ему отдохнуть. — Я в няньки не нанималась, — огрызнулась Македонская. — Сказки тебя читать никто не просит. — Да куда она сбежит, посреди моря, еще и слепая? — Почти слепая, — поправил ее Датч. – А почти, это уже много. К тому же, Балалайка просила приглядывать за ней. — Эта японка хотя бы по-английски говорит? — Не знаю, Реви. Не знаю. Спроси у Рока. Китаянка опять фыркнула, поднялась и пошла в трюм, ворча под нос. Но и там не узнала ничего нового. Допрашиваемый выглядел невменяемым от усталости, его только и хватило, что сказать имя посылки, а на вежливое «нахрен оно мне сдалось?» махнуть рукой и уйти спать. Македонская молча изучала японку, убивая минуту за минутой. Волосы, серебристо-седые, подошедшие бы женщине в возрасте. Глаза, непривычно светлые, расфокусированные и, казалось, двигающиеся независимо друг от друга. Когда взгляд посылки останавливался на Реви, последнюю передергивало. Как будто на нее смотрит... «...ведьма. Но это все хрень собачья. Нет ни ведьм, ни бога, ни дьявола. Сказки для бедных. Тот бог и дьявол, для кого оружие не просто набор деталей, а продолжение руки. Чьи сокращения сердца сливаются в одном ритме с выстрелами...» Посылка что-то сказала. Китаянка не поняла ни слова. — Говори по-английски, — потребовала она. Та вновь что-то пролепетала. С наглой, кривой усмешкой. Смотря в глаза Македонской, и этот взгляд вызывал легкое чувство тошноты. Как будто перепила. Реви оскалилась. — Кажется, мне не надо знать твой язык, чтобы понять смысл слов, мелкая дрянь. Посылка улыбалась. Говорила и продолжала выводить китаянку из себя. С каждым словом, с каждым звуком было все сложнее сдерживаться. Так и тянуло подскочить и разбить ее лицо, стереть с него это выражение, заставить выть. — Ты боишься меня. Седая сказала это на чистом английском, без малейшего намека на японский акцент, с которым говорил Рок. И взгляд ее стал острым, скальпирующим, как будто она вскрывала пласт за пластом, пробираясь внутрь, чтобы... — Боюсь? – удивленно переспросила Реви. – Боюсь? Тебя? Это было настолько нелепо, что даже зуд между лопаток исчез без следа. Македонская рассмеялась до слез. — Боишься, что я заберу у тебя Рока, — мягко уточнила японка, поднимаясь с места и плавно скользя к китаянке. Двурукая тут же достала беретту. — А ну сидеть, — холодно сказала она, но приказ словно и не был услышан. Посылка подошла ближе, прижалась грудиной к стволу. — Боишься, что он уйдет. Мягкий, вкрадчивый голос. Пробирающийся в сознание и нажимающий на чувствительные точки. Рука начала медленно дрожать. — Сядь, — рыча, повторила Реви. — Его связывает со мной так много. Больше, чем с девочкой из трущоб Нью-Йорка. Через секунду японка валялась у противоположной стены. Из угла рта стекала стуйка крови. Ярко-красное на серой коже. Дикое зрелище, сильно подчеркивающее не бросавшуюся ранее в глаза _бесцветность_ посылки. — Боишься. Македонская не успела добраться до твари, не смогла раскрасить ее лицо синим, желтым, фиолетовым. Появившийся Датч вытащил брыкающуюся Реви из трюма, а заспанный Рок закрыл дверь, отсекая китаянку от ее жертвы. — Отпусти, — прорычала Двурукая, вырываясь из хватки капитана «Лагуны». – Я в порядке. И не прибью эту сучку. Мужчина, не сказав ни слова, расцепил руки. Ругаясь и поминая сложную и витиеватую генеалогию посылки, а также бога и дьявола, китаянка вылетела из рубки. 8 Рок, сука, снова возился с посылкой. Каждый раз он был хорошеньким и чистеньким, а Реви – злостной истеричкой. Бесило. Бесило, бесило, бесило. Не потому что она была вспыльчивой, а потому что Рок, сука, продолжал цепляться за прошлое, носил гребаную рубашку с гребаным галстуком и пытался решать проблемы мирно, хотя это практически не помогало. И стойко сносил, когда посылки швырялись в него едой, замахивались на него и вели себя... Если бы Двурукой не было жалко свои Sword Cutless, она выебала бы ими хамло, которое они транспортировали. А пристрелить товар ей не давали. — Блять! Самым неприятным было то, что посылка была права. Если остановиться, зажмуриться и признаться хотя бы самой себе, Македонская боялась потерять Рока. Она могла насмешничать, издеваться, отпускать едкие замечания, отталкивать от себя, но сердце каждый раз замирало, когда расстояние становилось чуть больше, чем можно было вынести, когда нить натягивалась до предела. — Блять! Останавливаться, жмуриться и признаваться не хотелось. Совсем. Потому что потом только и оставалось, что сесть на пол, схватиться за голову и начать мучительно размышлять, как же она докатилась до такой жизни. Легче распинать Эду и напиться. Так, как только с ней получается. До летающих под потолком ангелочков и чертят, тырящих остатки горючего. Главное, не начинать пальбу по двигающимся слишком быстро мишеням. Блондинка спала, не проявляя ни малейшего интереса к заманчивым перспективам уничтожения бутылочки текилы. Не пошевелилась, и когда Реви прижала ее к стенке. Не подумала приоткрыть глаза, когда ее ущипнули за грудь. — Эда, мать твою настоятельницу! – прорычала китаянка. — Сестру Иоланту не трогай, она ни при чем, — невозмутимо сказала монахиня, так и не открыв глаз. – Опять с Роком поцапалась? — Нет. — Ну-ну, — хмыкнула Эда. – Подруга, почему бы тебе не прекратить мотать свои нервы и не переспать с ним разок? Ну или несколько раз, если понравится. Вместо ответа Реви подсунула стопку и опрокинула свою. — А как же работа и кругом враги? – вкрадчиво спросила блондинка. — Пей. Или не пей, — хмуро ответила Македонская. – Только не надо псевдопсихологических разговоров и советов лучшей подруги, проявляющей серьезную озабоченность половой жизнью несчастной и глупой бабенки, страдающей от ПМС 24/7. С каждым словом китаянки Эда удивлялась все больше. Она и не думала, что Двурукую так зацепило. Раньше все было куда как проще. Секс был сексом, работа – работой, выпивка – выпивкой. Блондинка вздохнула, наклонилась к Реви, положила ладонь на ее затылок и притянула к себе. От прикосновения губ Македонская задрожала. Казалось, еще немного, и непробиваемая китаянка разрыдается. «Твою мать, ты что, на нежность так реагируешь?» Стоило изменить манеру поцелуя, сделать его напористым, жестким, как Двурукая подобралась, натянулась, как струна, ответила яростно и страстно, вновь стала привычной, безудержной и решительной. Заниматься сексом, зная, что нравится партнерше, — всегда в удовольствие. Легкие прикосновения, сильные поглаживания, губы на шее, ключицах, груди, дразнящий язык, скользящий все ниже и ниже, показная борьба на узкой койке, даже ушибленные локти и колени – всего лишь часть увлекательной игры. Обжигаясь о лихорадочный жар страсти, довести до стона более глубокого и низкого, чем собственный. Чувствовать, как сокращаются вокруг пальцев мышцы вагины. Ощущать на собственной ладони кисловатый вкус любовницы. В банальном бывает столько удовольствия из-за того, что партнерша привлекает не только физически. Сложнее разместиться на койке после, когда любое прикосновение приобретает оттенок нежности, когда секс начинает затрагивать не только тело, но и душу, с поразительным чутьем отыскивая самые слабые места, набрасывая на них поводок и привязывая к другому человеку. Это страшно, только когда пытаешься быть сильным и независимым, тщательно пряча собственную уязвимость даже от себя. И все же... Реви улыбнулась, наклонилась и крепко поцеловала Эду. — Это было как раз то, что доктор прописал. Ну так выпьем, подруга? — После такого грех не выпить, подруга. Ни одна, ни другая не заметили, как Рок тенью скользнул по коридору, сжимая кулаки так, что побелели костяшки пальцев. 9 Всегда, с самого начала Македонская была сложной. Вроде простая, но понять, что творится в ее голове было невозможно. Даже когда она говорила прямо. И эти постоянные словесные баталии. Вроде говорят об одном и том же, на общем языке, но не слышат. Рок – Реви, она – его. Мужчине потребовалось много времени, чтобы понять и принять Роанапру и ее жителей. Но даже когда это произошло, пригласившая его в команду китаянка оставалась загадкой. Казалось, он узнал ее, осознал каждое из сказанных слов, приблизился, еще немного, и сумеет собрать паззл, но Двурукая выдавала что-нибудь новое. Говорила или делала, неважно. Отталкивала от себя, по-прежнему оставаясь непостижимой. Наверное, так и должно было быть. В конце концов, в женщине должна быть тайна. Наверное, глупо стоять на палубе, подставив ветру пылающее лицо и пытаться стереть из памяти полутемную каюту и слившихся на узкой койке женщин. Наверное, смешно питать надежды, не сделав ничего, чтобы сблизиться с Реви. Даже тот шаг, который Рок сделал больше года назад, покинув Японию, был всего лишь желанием освободиться и найти себя, а не быть с Македонской. Позже, много позже огонь ее страстной и яркой натуры проник в душу, покорил, привязал, выплавляя из него нового человека. Но почему так отчаянно хотелось завыть? Они не обменивалась словами, только взглядами. Не давали обещаний, просто работали вместе. И все же... было что-то неправильно. Не так, как хотелось. Как румынка, проданная в рабство, ребенок, ставший зверем. _Неправильная_. На мгновение показалось, что ветер запомнил высокий красивый голос. Голос ангела. И зачем-то принес его сейчас. — Глупо ведь, правда? — улыбнулся Рок. – И убежать некуда. Остудив лицо, мужчина спустился в трюм. Фую-сан безучастно сидела на стуле, уставившись невидящим взглядом перед собой. Сколько Окаджима с ней не разговаривал, так и не сумел выяснить, какую именно ценность она представляла для «Отеля Москва». Умная, но физически слабая. И никак не связанная ни с одним направлением деятельности русской мафии. Даже переводя для Балалайки, Рок ничего не узнал, хотя капитан всегда была более чем прямой. Говорила, как убивала, безжалостно укладывая слова в центр мишени. Девушка тоже не могла ничего объяснить. Или не хотела. Зато не доставляла неприятностей, сидя неподвижно и молча, лишь изредка высказывая просьбы. Час за часом. Пока сердце отмеряло удары, а безрадостные мысли терзали голову. — Зачем ты в наш колхоз приехал, зачем нарушил мой покой? – улыбаясь, напел Рок себе под нос. — Вы ее любите, Окаджима-сан? – мягко спросила Юме, все так же глядя в сторону. — Не знаю, — честно признал мужчина. — Но разве вам не больно? — Связано ли это с любовью? — Не знаю. Я никогда не испытывала ничего подобного, — с легкой горечью сказала девушка. — Разве это повод расстраиваться? Вы еще так молоды, Фую-сан. Юме улыбнулась, никак не прокомментировав его слова. Невозможно объяснить живому, что значит быть мертвой, а зрячему, что такое мир смазанных красок и размытых силуэтов. — Вы так и не скажете... — Хватит, — перебила его девушка. – Вы же знаете, что не скажу. Не могу. Не хочу. И для вашего же здоровья лучше. — Но... — Можно мне подняться на палубу? — Конечно. Рок встал, предложил девушке руку и вывел ее наверх. Глубокое небо в яркой россыпи звезд. Ни единого облачка. Ветер впился в одежду, вплелся в волосы, обнимая, забирая тепло, словно пытаясь согреться. Девушка застыла, вцепившись в перила и уставившись пустыми глазами в темноту. Невозможно различить, где заканчивается вода и начинается небо. Звезды вверху и снизу, в бесконечной, непроглядной чернильной синеве. Рок стоял рядом, на расстоянии одного выдоха, спрятав тело девушки от ветра. «Что она видит? Что она чувствует? Где она, когда замирает на долгие-долгие минуты? Куда она сбегает? Какую сказку она придумала себе? Или ее окружает та же пустота, что и нас?» Вопросы появлялись и растворялись безответными. В них не было ни смысла, сплошная риторика. Атавизм. Свойство разума, которое он так и не сумел убить. Сочувствие к посылкам, к ворам и убийцам, к ограбленным и убитым. Глупое бесполезное чувство, постоянно возвращающее Рока к прошлому, от которого он сбежал. Люди везде одинаковые. Только одни прикрываются красивыми одеждами и напускной моралью, а другие занимают другую позицию, отрицая любые правила и нормы. Всего лишь разные стороны одной качели, которые никогда не поймут друг друга и, уж тем более, тех, кто занял место посередине. Но ведь есть и такие. Только кто из них на самом деле чист, а не лицемерит, стыдливо закрывая глаза ладонями, но подглядывая сквозь щелку? У кого и правда нет потребности переступить черту морали и этики, а кто банально боится? С людей можно сорвать маски. Но стоит ли это делать? И не окажется ли она истинным лицом, оставившим на своем месте сочащуюся кровью рану? «Риторика», — улыбнулся Рок. Человек не меняется. Он просто избавляется от тканных покровов морали, заковывая себя в сталь равнодушного цинизма. Маска или истинное лицо? — Я не понимаю, — негромко сказала девушка. – Почему вы не скажете ей? Ведь это так просто. И не говорите мне избитую фразу «ведь я же японец». Я знаю, у вас это в крови, с детства, впитано с молоком матери. Но неужели так сложно сказать всего лишь три слова, которые могут изменить всю вашу жизнь? — В том-то и дело, — глухо ответил Рок. – Они изменят всю жизнь. В любом случае. Я скажу, она рассмеется. Я скажу, она примет меня всерьез и ответит взаимностью. А через несколько месяцев мы оба будем проклинать тот день, когда я открыл рот и... — То есть вы не отрицаете, что любите ее? – с улыбкой спросила Юме. Мужчина застыл. Наверное, это был первый раз, когда он _почти_ признался себе в своих чувствах. Глупых и бесполезных. Темная комната и слившиеся на узкой койке женщины отрицали их. — Конечно, она мне нравится, — спокойно признал Рок. – Как друг. — И только? Тогда чего вы боитесь? — Всего. Гораздо проще стоять на месте, делая вид, что ничего не происходит, чем пытаться словами выразить отношение. Это всего лишь звуки, они не дополнят, но могут испортить. — Если бы мне было кому сказать, то я бы не колебалась. Иногда надо просто услышать то, что видишь, что интуитивно чувствуешь. Всего лишь три слова. Это же так просто. Ты мне нравишься. Просто повторите за мной. На долгую минуту воцарилась тишина. — Ты мне нравишься, — выдохнул мужчина. Ветер подхватил его слова и донес до застывшей в проеме Реви. Китаянка стиснула кулаки так, что побелели костяшки пальцев, развернулась и вернулась в свою каюту. — Вот видите, не так уж и сложно, — улыбнулась девушка. — Потому что... – начал Рок и запнулся на полуслове. — ...я не она? Слова – лишние. Ими не дополнить правду. Но невозможно не признать, что иногда они нужны, чтобы окончательно поверить в то, что видишь, что интуитивно чувствуешь. Пока они добирались до Австралии, у Окаджимы не было возможности переговорить с Реви. Китаянка день и ночь проводила с Эдой. У нее было время на Бенни, на Датча, но не на Рока. Казалось, она его избегает. Казалось, он ей неприятен. Казалось... Много чего. В том числе и приглушенные стоны из ее каюты. Трижды в день мужчина поднимался на палубу вместе с Юме, словами помогая ей увидеть море и небо, когда полуслепые глаза были неспособны заметить игру красок. До тех пор, пока они не прибыли в Сидней. 10 Австралия встретила их шумом, гамом и смехом. Окружающее было так не похоже на Роанапру, что члены «Лагуны» чувствовали себя несколько неуютно. Слишком чистый воздух и много теплых улыбок. Город расслаблял, но только до тех пор, пока команда не попала в нужный квартал. Все сразу же стало на свои места. Трущобы везде одинаковы. Преступники – такие же, словно на радужке поставили печати. Они бывают разными, холодными и препарирующими или яростными и пламенными, но от метки никуда не деться. Реви конвоировала посылку. Рок шел следом и не вмешивался. Если китаянке надо пошипеть, пусть, все равно Фую-сан ее не слышала. Или не замечала, невелика разница. Было видно, что это только раззадоривает Македонскую, но проще было оставить все, как есть. Юме-сан не спасти, она знает свой путь, знает, что ее ждет, и, Рок был в этом уверен, сама выбрала свое будущее. Вместе с прошлым. Может быть, в какой-то момент обстоятельства оказались сильнее ее. Но человек делает жизнь своими руками. Пусть глаза девушки были слабы, но она не была слепой разумом. Как бы это ни было неприятно. Как бы Року ни хотелось защитить ее. Мужчина был благодарен соотечественнице за ненавязчивые уроки. В разговорах с ней японец смог лучше понять, что им движет. Забавно, ему для этого всегда кто-то требовался. Кто-то, способный навести на мысль, помочь открыть глаза, порой и собственным примером. Всего лишь поставить перед вопросом, на который необходимо найти ответ, чтобы вернуть душевное равновесие или, хотя бы, избавиться от назойливого сверла в голове. Сейчас Рок был спокоен и не собирался вмешиваться в происходящее. Ему не нужны были ни объяснения, ни аргументы, ни правда. Мужчина просто выполнял свою работу, следовал своим путем, как его близкие и Фую-сан шли в _свое_ будущее. С чистым небом, со штормами, с улыбками или разочарованием. Это было неважно. Конечная станция у всех одна. Она может быть оформлена пышно или убого, но достигшему ее путешественнику уже все равно. Они не попрощались. Юме не обернулась посмотреть на него, Рок не подошел к ней. Посылку передали получателю, еще одна работа выполнена и можно было насладиться прогулками по Сиднею, посмотреть на знаменитую оперу и посетить многочисленные музеи. Или поваляться в отеле, вслушиваясь в шум города. — Ну, кто что делает? – потягиваясь, спросила Реви. — Я займусь механикой, — невозмутимо ответил Датч, закуривая. — А я по магазинам, — улыбнулся Бенни. — Я с тобой, – подмигнула Эда. – Неплохо бы прикупить пару кружевных трусиков. — Боюсь, я по другим, — мягко сказал хакер. — Софт и железо? – скривилась блондинка. — Si, seniorita, — подтвердил мужчина. Монахиня надулась и повисла на Реви, сверля ее умоляющим взглядом сквозь розовое стекло очков. — Я в отель, — поставил Рок в известность остальных и развернулся. Некоторое время ветер доносил до него разговоры, требования, шантаж, просьбы, смех, но потом их перебил шум города. Проносящиеся мимо машины, гудение клаксонов, вой полицейских сирен, крики чаек, гул толпы. Жизнь текла по обычному руслу. Но скажи этим людям, что через несколько дней их ждет смерть, они словно с цепи сорвутся. Не все, но тех, кто продолжит прежнюю жизнь, будет слишком мало. «А может быть, я просто слишком пессимистичен, как и Нэвил Шют», — хмыкнул мужчина. «Или просто Роанапра сделала свое дело, и я в невинном ребенке вижу циника, способного умыться в чужой крови». Изменилось так много. И так мало. Придя в свой номер, Рок, в первую очередь, отправился в душ. Тяжелые струи били по спине, юркие ручейки сбегали по коже, дразня, щекоча, расслабляя, выгоняя из головы тоскливые мысли, смывая все, кроме полутемной каюты и женских тел, слившихся на узкой койке. Того, о чем меньше всего хотелось думать. Того, что не могло возбуждать. Того, что возбуждало. Рок представлял, что это он касается груди Реви, проводит кончиками пальцев по плоскому животу, впивается губами в пульсирующую жилку, раздвигает половые губы и доставляет ей удовольствие. Любое, какое ни потребует Македонская. Чтобы она сошла с ума от экстаза и забыла о других. Женщинах. Мужчинах. Только под ладонью был его собственный член. В спину впивались струи воды, а не пальцы Реви. Рука медленно скользила вверх и вниз, выписывая восьмерку. Не то... «Ночью хочется звон свой спрятать в мягкое, в женское». Просто представить, что это не его ладонь обхватила член, а ее. И дышать не для себя, для Реви, чтобы она поняла, как сводит с ума своими взглядом, голосом, присутствием. Почему так сложно сказать? Встать так близко, чтобы почувствовать тепло ее тела, и прошептать, если невозможно громче. — Я... Рука дрогнула. В груди появилась дыра, которая втянула в себя слова и решимость. «Если я не могу сделать этого даже наедине с собой, то как?» — Я те... — Рок? Зрачки расширились от неожиданности. Японец никого не ждал. И уж тем более, в гостиничном номере, ключи от которого были только у него и у работников отеля. — Рок, вы в ванной? И совсем не улыбалось общаться, стоя под душем. Дверь распахнулась, впуская гостя. — Извините, что мешаю. Но мне хотелось бы поговорить. — Мистер Чан, вы могли бы позвонить. Или подождать в комнате, раз уж проникли в мой номер, — холодно произнес японец. — Мне любезно выдали ключи, когда узнали, что я ваш друг. — А также то, что вы из триады. — А вот грубить нехорошо, — с мягкой укоризной сказал китаец. – Вы приехали в Сидней и не связались со мной. А мне так не терпится услышать, узнали ли вы что-нибудь от вашей посылки. — Нет, не узнал. Нет, я на вас не работал, это совершенно другой контракт. Нет, я вас не приглашал в свой номер. Да, я грублю, но вы поступили бы так же. — Не разочаровывайте меня, Окаджима-сан. Рок не ответил. Эрекция отвлекала, мешала вести разговор. — Может быть, позволите мне закончить с душем и подождете в комнате? — Спасибо за любезное предложение, но меня вполне устраивает унитаз. И размытые очертания вашего тела. Знаете, это так эротично. Никогда бы не подумал. В голосе китайца причудливо смешались холод и жар, серьезность и ирония, которые венчала опасность. Японец вздрогнул и выключил воду. — Не подадите полотенце? — Нет. Чан улыбался. Не было никаких сомнений, что он забавлялся происходящим. — Говорят, обнаженный мужчина чувствует себя более уязвимым, чем обнаженная женщина. Конечно, для Японии, с ее традицией онсенов и более чем неэротическим отношением к наготе, это правило менее действенно, но я не могу упустить шанс проверить его на практике. Рок выдохнул. Деваться было некуда. Избавиться от стояка в две секунды он не сможет, оставаться в душевой кабине – бессмысленно и глупо. Оставалось только выйти и, как можно невозмутимее, спрятаться в халат. Китаец встретил его насмешливым взглядом, осмотрел с ног до головы, не задерживаясь взглядом ни на одном участке тела. И тем не менее, у Рока создалось впечатление, будто его только что оттрахали. Медленно, неторопливо, добравшись глазами-пальцами до самых потаенных мест. Японца передернуло, вниз по спине пробежали мурашки. Повернувшись спиной к Чану, он торопливо натянул на себя белый махровый халат. — Окаджима-сан. Рока словно хлестнули голосом. Сдержаться, не вздрогнуть, не развернуться и не ответить зло и язвительно. В конце концов, с таиландским боссом триад их связывали деловые отношения. Не только в прошлом и настоящем, но и будущем. А потому следовало приложить усилия и сохранить лицо, несмотря ни на что. — Да, мистер Чан? Руки дрожали, ткань халата скользила в пальцах, будто была шелковой. Рок боролся с поясом и все никак не мог его победить. Возможно, мешала сама ситуация. Или то, что китаец поднялся и встал за спиной, не касаясь, но щекоча дыханием шею. — Вы в состоянии разговаривать? Прошептал, будто языком по шее прошелся, да так, что дыхание перехватило. — Да, — ответил Рок, справившись, наконец, с поясом. — Вы уверены, или мне помочь разрешить маленькую проблему? Прикосновение губ к коже обожгло. Японец вздрогнул, попытался вывернуться, но оказался прижат к стене. — Окаджима-сан, мне надо с вами поговорить. Для этого вы должны думать головой, а не головкой. Я вас не изнасилую, просто разрешим проблему и перейдем к интересующим меня вопросам. Теплые пальцы на бедре и легкие, неторопливые поглаживания... смущали. — Если бы вы подождали в комнате, как я просил, проблема разрешилась бы без вашего участия, — холодно ответил Рок, но к концу фразы его голос дрогнул. — Знаете, обожаю решать проблемы, — вкрадчиво прошептал китаец, развязывая пояс. — Мне расслабиться и получить удовольствие? — Именно. Теплая ладонь обхватила член, задвигалась, подбирая нужный ритм. Рок выдохнул, закрыл глаза и доверился Чану. «В конце концов, свою девичью честь я не потеряю», — улыбнулся японец, наслаждаясь ощущениями. Разрядка наступила быстро, унеся с собой часть забот и глупых мыслей. Китаец взял полотенце, намочил его, отер пах восстанавливающего дыхание японца, и вымыл руки. — Вот видите, никакого насилия, как я и обещал, — с улыбкой сказал Чан. — Я должен поблагодарить? — О нет, смотреть на ваше лицо, когда вы кончаете, — большое удовольствие. Вы знаете, что у вас весьма богатая мимика? — Не догадывался. Хотя вряд ли выражения лиц людей, испытывающих оргазм, сильно отличаются. К тому же... вам так нравится наблюдать за страданием? — Страдание страданию рознь, Окаджима-сан. Люди, кричащие от боли, не так привлекают. Это всего лишь часть работы. Но лицо женщины или мужчины, искаженное от удовольствия, от судорог, пронзающих тело, бесподобно. Недаром этот аспект человеческой жизни воспевается искусством. — Так же, как войны и смерть. — Всего лишь другая сторона совершенства. Влечение к жизни и влечение ко смерти. Эрос и Танатос. Инь и ян. Постоянная борьба противоположностей, ведущая к изменчивости и движению. Не будь смерти, не было бы и жизни. Не знай мы тьмы, не разглядели бы света. Несравнимо более мудрые люди, чем мы с вами давно пришли к этому выводу. — И это оправдывает преступные деяния? На их фоне другие люди смотрятся чище? — И да, и нет. Нет абсолютно чистых людей, как не бывает инь без ян. Нет абсолютно грязных людей, как не бывает ян без инь. В каждом человеке проявлены оба начала, только некоторые ярче сияют при свете, а другие – в темноте. Что чище, бриллиант под яркими лучами, или звезды, которые можно увидеть лишь ночью? Рок молча вышел из ванной, прошел в комнату и сел на кровать. — Не отвечаете? — Есть смысл? Вы передергиваете. Я бы спросил, какие зубы здоровы, белые или черные? Вы же выбрали свет в обоих случаях. Всего лишь риторика и диалектика. Способ загнать оппонента в ловушку и заставить признать его правильность собственных выводов. Или разговорить, запутать и получить нужную информацию. — Не желаете провести словесную дуэль, — вздохнул Чан. – Вместо этого приставляете нож к горлу. Знаете, Балалайка на вас плохо влияет. — Она удачно ведет дела, — улыбнулся Рок. — Что ж, лезвие вынуждает меня перейти прямо к сути. Что вы узнали? — Я уже сказал, ничего. И даже если бы Фую-сан мне что-нибудь сказала, я бы оставил это при себе. — В Роанапре царит мир. Равновесие, так необходимое городу. Каждый раз, когда нарушается баланс, начинается маленькая война. Ведь вы все еще помните близнецов? После их появления улицы долго отмывали от крови. — Зато вы и русские получили бОльшие куски города под свой контроль. — Жестоко. Я бы предпочел прежнюю расстановку сил. — Именно поэтому вы сейчас здесь? Почему бы вам не спросить Балалайку-сан? Уверен, если ей есть что сказать, она это непременно сделает. Чан скривился. — Это не по-деловому. Идти навстречу, не имея никакой информации? — А я всего лишь посыльный. Мне вручили пакет, назвали адрес, я его доставил и получил плату за свою работу. Все просто. — Даже не заглянув, что там под упаковкой? — Мистер Чан, вы бы сами перестали вести с нами дела, суй мы свой нос туда, куда не следует. — Я думал, вы самый мягкий из членов команды, а вас неплохо натренировали. — Не знаю, оскорбиться мне или возгордиться. Как вы думаете? — Просто принять к сведению. Знаете, есть много способов разговорить человека, но... — ...мы с вами деловые партнеры. И отправитель будет очень недоволен, если узнает, что посыльного пытались переубедить. — Именно, — улыбнулся Чан и тяжело вздохнул. – Жаль. Зато я, как и прежде, уверен, что «Лагуне» можно доверять. Хотите, я устрою вам экскурсию по китайскому кварталу? — Нет, спасибо. Я, как один из сотен туристов, прогуляюсь по местам поклонения. Вооружившись фотокамерой, чтобы больше соответствовать имиджу японца, спустившегося с дикой горы Фудзияма. — Только вам не хватает еще десятка ваших соотечественников для завершения картины. — Придется поднапрячься и притвориться, что я, на самом деле, не один. — Знаете, белые не особо разбираются, кто японец, кто китаец. Могу выделить вам парочку людей для массовки. — Увы, вынужден отклонить ваше любезное предложение, оно убивает на корню творческий подход к вопросу. А я тоже люблю решать проблемы. — Значит, мы похожи не только внешне, — улыбнулся Чан. — Да, у обоих богатый внутренний мир и стремление к совершенству. — Как жаль, что мы с вами так редко встречаемся, Окаджима-сан. — Вы всегда можете пригласить меня в китайский чайный домик. Я с удовольствием пожонглирую словами, наслаждаясь великолепным жасминовым чаем. — Увы, в Сиднее вряд ли возможно найти тяя, сохранившие древние традиции. — Оно и к лучшему, мы сможем спокойно пообщаться, не отвлекаясь на прекрасных дам. — Туше, Окаджима-сан, — со смехом признал Чан. – Тогда я вас приглашаю. Завтра, сегодня у меня еще есть дела. Я знаю одну хорошую чаевню на Диксон Стрит. — С удовольствием, — поклонился японец. — И обязательно оденьте что-нибудь красное. Рок не понял, почему в голосе китайца звучала ирония. Когда до мужчины дошел смысл шутки, он вспыхнул. Увы, высказывать претензии было некому, Чан уже покинул номер. Рыкнув от бессилия, Окаджима упал на кровать, закрыл глаза и попытался уснуть. Как ни удивительно, это быстро ему удалось.