Часть 1
29 августа 2017 г. в 19:21
Почему именно сегодня, из всех прочих дней, голова так сильно гудела, что даже не было сил оторвать её от подушки и посмотреть, наконец, в окно и выяснить, что там за шум? Но сил не было, только и оставалось, что лениво перекатываться по постели и накрываться простынёй, пытаясь вновь забыть о реальности и вернуться в мир полусладких-полужутких сновидений, напоминавших то о событиях в его истории, то о быте в компании кальвинистов или сатанистов, к которым Рудольф примыкал буквально лет тридцать. После того, как его члены наконец-то заметили, что он не меняется внешне, начали превозносить его как само воплощение Дьявола на Земле, он перестал чувствовать себя комфортно и ушёл. Сдавать властям старых товарищей не стал — раз они его не преследуют, то и волноваться не о чем.
Зато в последние лет десять его можно было встретить в местном клубе "Искатели божественных наслаждений", собрания которого состояли из дорогой еды, вина, оргий и извращений разной степени тяжести. Там куда спокойнее отнеслись к тому, что он страна и не стареет, а сорокалетние дамы и вовсе пришли в восторг, в то время как сам Цвингли-Дюран предпочитал общество девушек, выглядевших его ровесницами или даже немного младше. Ряд членов клуба считали, что он боится вкусить все наслаждения, но уважали его выбор и не докучали, потому что именно он вносил самый большой взнос, а также знакомил с лучшими виноделами Швейцарии.
Но в последние несколько дней он не появлялся там. Весь апрель его состояние ухудшалось, что в какой-то момент ему пришлось написать записку, что сейчас Господь рекомендовал ему наслаждаться одиночеством, и он вернётся тогда, когда будет возможность. Женева не покидал дом числа с десятого, а уже было пятнадцатое, даже в окна практически не смотрел, зато решил бороться со своим слабеющим здоровьем. Достал из дальнего шкафчика на маленькой кухоньке настойки и рецепты, заботливо приготовленные знакомой бабушкой из горной деревушки не то тут, не то в Савойе, и регулярно принимал их. Последующая его рутина состояла из редких перекусов, чтения писем и ответов на них, ознакомления с трудами всё новых мыслителей, но уже к двум часам дня он забрасывал все свои дела и просто сидел то на кухне, то в спальне с бутылкой вина и размышлял обо всём, зачастую повторяя свои мысли вслух.
Его не просто мучило похмелье, у Рудольфа действительно раскалывалась голова, он чувствовал, что слабеет как воплощение. "Действительно запустил себя", — пробормотал Цвингли-Дюран, проведя рукой про грязным волосам и повернувшись на бок спиной к окну. — "Кажется, тогда я так ничего и не понял". Невольно вспомнилась сцена шестнадцатилетней давности, когда в Женеве кипела революция, которую пришли разрешать Баш, Роберто и Франциск и застали его в самый пикантный момент с юной соседкой, а на шуточное предложение присоединиться к любовным утехам они отреагировали слишком грубо по отношению к нему. Впрочем, красный и жмурящийся Швейцария, то и дело ругавшийся на "разврат, непотребства и бесчинства", был слишком забавен. А ведь в таких увеселениях души и тела он провёл большую часть завершающегося столетия, пытаясь не встревать в раздор между аристократами и горожанами, рассчитывая, что они сами разберутся. Да и компания красавиц определённо лучше крикливых мужчин.
Девушки обожали Рудольфа, его светлые вьющиеся волосы со странной торчащей прядью на макушке, ярко-голубые глаза, добрый нрав и приятное обращение с ними. Рудольф, в свою очередь, также обожал девушек, любил окружать себя их вниманием и наслаждаться их улыбками, рассыпался в комплиментах, дарил подарки, брал с собой на приёмы к аристократам города. А порой любил и более близкое общение с ними, даже с несколькими за одну ночь в одной постели. За что один раз чуть не поплатился, когда одна из бывших пассий попыталась напасть на него с ножом, и получил шрам на животе. В другой раз он, после секса с двумя приезжими француженками семнадцати-восемнадцати лет, предложил показать нечто забавное и сделал себе два пореза на левом запястье. Девушки не увидели в этом ничего смешного и, после оглушительных визгов, принялись обрабатывать его раны и ругать его за такое безрассудство. По случайному совпадению тогда было тридцатое мая, год с момента трагической гибели Шарля и Иоланд Буавэнов, в прошлом герцогства Невер и герцогства Ретель, причём первый приходился Женеве дальним родственником. А за несколько веков до того, также в мае, покончил с собой и старший брат бывшего Невера, Бургундия. Проклятый месяц май, а тяжёлый апрель, казалось, был его предвестником, гонцом, оповещающим о Страшном Суде.
"С чего я вообще начал вспоминать и думать о подобном?" — прошептал Женева. Он буквально заставил себя сесть на кровати и начал тереть виски, стараясь привести себя в более адекватное состояние. Его одолевало желание воспользоваться своим скрытым даром и узнать, что может его ждать в ближайшее время, но здоровье говорило само за себя: его ждут неприятности. "Надо найти Баша!" — решил для себя Цвингли-Дюран. Путь до Цюриха был неблизкий, столько всего может случиться, но с тем, кто когда-то принял к себе в Союз на правах союзника, ради которого он был готов пойти на всё, было спокойнее и надёжнее.
Он медленно доставал с пола разбросанную одежду и одевался, а после, осторожно ступая меж разбросанных по домику пустых бутылок, добрался до входной двери и, набросив тёплый плащ, вышел на улицу. Крики были такими громкими, что голова буквально разрывалась на куски, пришлось опереться на дверной косяк, чтобы не упасть. Когда приступ слабости был преодолён, Рудольф спустился по ступенькам на дорогу и окликнул убегавшего мальчишку.
— Эй! Что происходит?
— Французы! Французы в Женеве! — выпалил малец и бросился наутёк.
Нет, на этот раз Страшный Суд пришёл на месяц раньше. Несмотря на свою разгульную жизнь Цвингли-Дюран слышал о том, что творится во Франции и чем это оборачивается для соседей, но он не думал, что так скоро они будут и здесь. В спальне было ружьё, старое, но его с запасами хватило бы, чтобы затормозить врагов и дать жителям уйти из города. Но, как назло, ноги едва держали его, а к головной боли прибавилась ещё и боль в груди. В его сердце пришёл хозяйничать неприятель, а он даже ничего не может с этим поделать, и это довлело над ним чуть ли не больше всего.
— Какой же я дурак!.. — сокрушался он, медленно поднимаясь по ступенькам обратно в дом.
— И не поспоришь.
Рудольф не успел отреагировать на услышанный голос, до боли ему знакомый, как его спину пронзила резкая боль, и он упал прямо у порога своего дома, не в силах подняться и чувствуя, как по спине что-то стекает. Протерев клинок от крови, Бонфуа с довольным видом сел на ступеньки рядом с поверженным.
— Франция... — только и мог прошипеть Женева, стараясь всё-таки подняться.
— Надо же, ты ещё в сознании, не зря ты такой крепкий, — довольно ухмыльнулся Франциск, глядя на его жалкие потуги. — Да ты не дёргайся, а то слишком быстро заснёшь и не факт, что вообще проснёшься.
— О чём ты?..
— О том, что Женева теперь — мой город, — намеренно растягивая каждое слово произнёс Франция. — Нет никакой Женевской республики, где царят всякие гнилые священники и бесчестные аристократы, есть лишь французский город Женева, которая будет служить всеобщему благу.
— Б-баш вышвырнет тебя отсюда...
— А, так ты всё пропустил в своих оргиях и выпивке? Ну так нельзя, наслаждаться надо в меру, иначе пресытишься, и удовольствие навсегда тебя покинет.
В груди что-то неприятно кольнуло, в голове начали вспыхивать смутные очертания трёх лидеров клуба "Искателей божественных наслаждений", когда они вчетвером сидели в доме одного из них, но не занимались своими обычными делами, а просто ужинали и разговаривали. Но всё, что мог показать ему замутнённый алкоголем, головной болью и полученным ранением мозг — это Берн и Во, давно покинувший бренный мир брат Женевы, чьи земли захватил себе Баш. Что-то случилось за этот месяц, нет, даже два, но он был совершенно бессилен вспомнить те разговоры.
Хрупкие заграждения, которые он выстроил для себя, надеясь скрыться от этого мира, оставив щёлки лишь для увлекательных мыслителей, рушились практически на глазах под испуганные крики женевцев и не менее громкие крики французских солдат. А вместе с этими ограждениями рушился и весь его мир, его союз, его жизнь. Осознавать это было не так страшно, как то, что он бросил тех, кто жил в Союзе вместе с ним. Только сейчас он понял, что он наделал, даже не зная, что толком произошло. И эти мучения доставляли сидевшему подле Бонфуа несказанное удовольствие.
— Нет, есть одно, чем нельзя пресытиться — страдания твоих противников, — довольно заключил он. — Пятого марта сего года Швейцарский Союз перестал существовать...
Уже этих слов было достаточно, чтобы у Цвингли-Дюрана на несколько секунд перехватило дыхание — так долго он беспечно спал в своём иллюзорном замке, где не было ничего, кроме вина, женщин и умных разговоров. И теперь ему сполна предстоит познать последствия своего бездействия и безучастия.
— А Баш?.. — только и мог вымолвить Рудольф.
— Жив, они все живы, разве что чувствуют себя плохо. Особенно сам Швейцария, — с этими словами Франциск хихикнул, — он ведь так любит, когда его унижают.
— Замолчи! — крикнул Женева и тут же зашёлся в глухом кашле.
— Если я замолчу, то кто тебе расскажет все последние события, пока ты ещё можешь слушать?
Франция был прав, кругом прав, и от этого становилось совсем тошно. Цвингли-Дюран изо всех сил старался держаться и не впасть в беспамятство, стараясь узнать хоть что-то о том, что произошло.
— А три дня назад в Арау провозгласили Гельветическую республику, единую и неделимую, — продолжал рассказывать Франциск, провожая взглядом идущих мимо солдат. — Нет больше разрозненных кантонов, зато есть свобода, равенство и братство.
— Они не могут насаждаться извне, люди сами должны к этому придти, — заметил его собеседник, сплюнув в сторону захватчика кровью.
— У тебя осталось не так много времени, чтобы вовлекать меня в философский диспут. Да и не тебе говорить подобное, когда ты с радостью встречал восстановленное мною и твоими дружками правительство, — снова вспомнилась революция шестнадцатилетней давности. — Хотя наш ёжик предпринял ещё одну попытку всё исправить, — вернулся к теме Бонфуа, — но на ассамблее в Цюрихе, как говорят, избрали всё тех же, что выступают за Гельвецию. Жаль, меня там не было, хотел бы я посмотреть на его лицо.
С этими словами Франция зашёлся в громком хохоте, который, на удивление, чётко различался среди криков солдат.
— На сегодня всё. А теперь прошу меня извинить, мне надо покончить с властями, но не волнуйся, я ещё вернусь за тобой. Ах да, — наклонился он к нему и прошептал, — если всё-таки встретишь Во на том свете, передай ему мою благодарность — он уже дважды непроизвольно помог мне.
С этими словами Бонфуа поднялся и бросился в сторону здания, где заседал Генеральный Совет. Силы стремительно покидали Рудольфа, который вспомнил, что не в последнюю очередь именно граф Во способствовал поражению Бургундии тогда, три века назад. "Да уж, мой глупый братец снова отличился..." — грустно усмехнулся он, снова сплюнув кровавую слюну. Да, так ему, жалкому кутиле, закрывшемуся от реальности, и надо, пытался спрятаться от борьбы двух фракций, а попал прямо в лапы Франции. "Господь, я уже так давно к тебе не обращался", — прошептал Женева, ещё немного повернув голову и глядя на небо, — "но если ты меня слышишь... Прошу, дай мне ещё немного времени, чтобы я успел перед ним покаяться..." Ему хватало опыта и воображения представить, как сейчас сломлен Баш, в очередной раз, но если он сполна ответит ему за то, что допустил — уже хорошо. Ношател и Савойя как-нибудь выкарабкаются, а он уже достаточно пожил, да ещё и так бездарно.
Силы окончательно оставили его, но прежде чем окончательно потерять сознание, в мозгу всплыл образ рыжеволосой девушки с янтарными глазами, которая фыркнула на кого-то, смутно напоминавшую Лихтенштейн, и обратилась уже к нему. "Поганый апрель!" — недовольно заметила она. "Это уж точно", — мысленно ответил своему видению Рудольф. Он не сомневался, что Гертруда никогда таких слов при нём не говорила, это всего лишь его разыгравшееся воспалённое воображение, но приятно если не покидать мир, то на время отвлечься от его событий, вспомнив напоследок нечто приятное, но загадочное, что так и не далось ему в руки.
Директория подчинила Женеву, а будущее было неясно, кроме одного — мучиться им придётся долго.