Правда

      Ношение маски было для Какаши обязательным пунктом в повседневной и военной жизни. Еще в раннем детстве у него была обнаружена по-настоящему феноменальная способность — острый звериный нюх, от которого было даже больше проблем, чем пользы. Запахи преследовали его, где бы он ни был. Даже покидая деревню и оказываясь в лесу, Какаши чувствовал все. Запах горелого масла, жирного мяса, пива, табака, пот с кровью, яркий запах фиалок в клане Яманака и формалин из госпиталя. Как бы он ни бежал от этого, запахи будто бы въедались внутрь и не отпускали.       И это мучило.       Он не мог думать, говорить, и даже движения для Какаши оказывались тяжелыми. Ходьба, взмахи руками, повороты головы и наклоны корпусом — тут же в голове раздавалась боль от дополнительной информации, которая скапливалась и повреждала мозговую ткань, разрушая.       Находясь в вечной дезориентации, Какаши ощущал себя потерянным и пустым. Простые, казалось бы, действия, вредили ему и приносили массу неудобств. Сакумо вечно переживал, отчего Какаши видел себя еще более неполноценным.       Конечно, с этим пытались бороться. Пытались влиять на его мозг, чтобы он был более устойчив и способен обрабатывать такую огромную информацию. Пытались искать место, где Какаши смог бы жить нормально, и его невероятное обоняние не было бы столь злым по отношению к нему — они с отцом переселялись с одного края деревни на другой, жили на отшибе, рядом с парком, но запахи не отступали.       И Какаши стал учиться с этим жить, хотя это и было тяжело. Он не мог описать половину, а то и больше запахов, которые чувствовал, чего не понимал и что его пугало. Он даже толком не мог сказать, откуда идет запах — все смешивалось и переплеталось, не имея собственного пути и места проявления.       Его спасение нашлось совсем скоро после того, как он пролежал, не двигаясь и боясь вздохнуть, после фестиваля в деревне.       Маска.       Это была обычная маска, которая могла сдержать какое-то количество запахов, что делало жизнь Какаши легче. Постепенно, когда он рос, Какаши научился распознавать запахи, окружающие его. Они стали знакомыми и его мозг больше не волновало такое обилие информации. Появлялись новые запахи, но и те удобно располагались на полочке в его подсознании и больше не отвлекали, не заставляли чувствовать себя странным.       Какаши рос и, становясь старше и самостоятельнее, смог обуздать свой нюх и, в целом-то, надобность в маске полностью отпала, но избавить от этой вещицы у шиноби не получалось. Он настолько привык носить ее — это было так нормально для него, так привычно, что он, серьезно, боялся кому-то показать свое лицо, спрятанное за тканью с ранних лет.       Да и маска скрывала его лицо, что тоже было плюсом для шиноби, и, хотя после она стала его непременным атрибутом, по которому Какаши легко узнавали (наравне с волосами, сворой собак и глазом) — тогда, в начале его карьеры, маска была важной.       Впоследствии никто никогда не видел его лица. Ни его друзья, ни его ученики. Только один раз он доверился и рассказал о своей проблеме Минато — деревня росла, появлялось больше запахов, и Какаши боялся вновь оказаться в дезориентации. Кончено, сейчас его мозг был сильнее, чем тогда, но разум был сломлен смертями Обито и Рин, и он боялся, что столкнувшись с проблемой неизвестного запаха, его сознание не сможет дать отпор. Поэтому обратился к Минато. Тому понадобилось всего пара дней, чтобы найти выход.       Печать.       Печать стала вторым фактором хорошего состояния Какаши. Она была нанесена все имеющиеся у него маски и помогала сдерживать запахи, действовала более эффективно, нежели обычная маска. Боязнь отступила, запахи тоже, и Какаши поспешил заучить печать, которую ставил ему Минато-сенсей. Всего пара движений руками, пущенная к пальцам чакра и все — появившаяся печать полностью избавляла его от всех неудобств.       Дышать было легко. Вздох и полное избавление от ненужной какофонии раздражающих смесей горелого масла, жирного мяса, пива, табака, пота с кровью, яркого запаха фиалок в клане Яманака и формалина из госпиталя.       Какаши нравилось то, что его спасение для других стало страшной тайной.