Настоящая причина

Если бы Баварию спросили, какие такие неотложные причины привели его в Дортмунд в этот один из последних дней мая, он бы, конечно же, что-нибудь ответил. И наверняка очень обстоятельно и красиво, так что у спрашивающего не осталось бы ни малейшего сомнения. Хотя на самом деле причина для этого была всего одна. Но зато какая. Полуголый танцующий Боруссия, пьяный не столько алкоголем, сколько этим ощущением победы. Тем самым ощущением, которое захлёстывает, когда поднимаешь над головой салатницу. Или кубок. Или что угодно, любой символ того, что ты — лучший. Бавария и сам это испытал, но… То, что и как чувствовал Боруссия, было ему недоступно. То, как он совершенно немузыкально подпевает какой-то песне, запрокинув голову и прикрыв глаза, медленно кружась вокруг своей оси посреди раздевалки. То, как двигается его кадык, когда в него заливают пиво. То, как он кричит и машет фанатам с автобуса, поливает всех шампанским и кажется совершенно не уставшим спустя шесть часов парада по городу. Бавария снова и снова просматривает все эти видео, сидя в гостиничном номере, переключается на живую трансляцию, чтобы убедиться, что Боруссия всё ещё в автобусе — поёт, пляшет, декламирует что-то в мегафон. Бавария подгадывает именно тот момент, когда Боруссия начинает выдыхаться, чтобы сняться с места и подъехать туда, где Боруссия наконец остановится. Чтобы перехватить его под носом у журналистов и фанатов, ловко увести туда, где всё это безумие наконец будет принадлежать только ему одному. И пусть в этот раз решающий матч у Боруссии был с кем-то другим, Бавария знает, что эта буря началась раньше — в полуфинале, победу в котором Боруссия праздновал чуть ли не с тем же размахом, что и сам Кубок. Это, конечно, льстит, но Бавария предпочёл бы, чтобы все эмоции Боруссии принадлежали ему. Именно поэтому он здесь, в Дортмунде, в этот один из последних дней мая. Именно поэтому он целует Боруссию, едва они входят в его номер, жадно, вжимает его в себя, сминая мокрую от пота и шампанского футболку. Боруссия всё ещё слишком возбуждён, чтобы целоваться хорошо, он больше кусает и больно вцепляется пальцами в плечи Баварии — но как раз этого Бавария и хочет. Они падают на угол кровати, чуть не скатываются на пол, но это их не останавливает ни на мгновение. Боруссия ахает и откидывает голову, когда Бавария целует его в ямку под ухом — так, как целует только он, так, как — он знает — Боруссии нравится. Бавария торопится, сцеловывает с тела Боруссии солёно-алкогольные капли, пока расстёгивает его джинсы, но не успевает. Боруссия открывает глаза и смотрит неожиданно ясно. — Ты снизу, — трезвым голосом говорит он, и Бавария не успевает даже вздохнуть, как оказывается прижатым спиной к уже сбившемуся одеялу. Комок неудобно упирается чуть пониже лопаток, но Баварии всё равно. Главное — то, как Боруссия смотрит на него. Что он делает руками и губами. Бавария негромко стонет, когда пальцы Боруссии, влажные от слюны их обоих, немного слишком грубо втискиваются в него. И стонет громче, когда пальцы сменяет член. Это стоит того. Каждая грёбаная секунда стоит того. Бавария неотрывно смотрит на Боруссию, облизывая губы в такт его движениям, поднимает руку и кладёт ладонь на его затылок, принуждая взглянуть себе в глаза. И когда их взгляды скрещиваются, Бавария снова не может сдержать стон. Если бы Баварию спросили, какие неотложные причины привели его в Дортмунд, он сказал бы всё, что угодно, но только не это. Только не настоящую причину. Только не то, что в момент своего триумфа Боруссия должен смотреть только на него.